В 1992 году юристы запрещенной КПСС (Коммунистической партии Советского Союза) оспорили в Конституционном суде указ Ельцина о приостановлении деятельности партии на территории России и изъятии в пользу государства всех материальных ценностей, ей принадлежавших. Указ президент подписал сразу после окончания путча, 23 августа 1991 года.
Это был трудный мучительный судебный процесс, занявший едва ли не год.
Интересы президентской стороны в суде, среди прочих, представляли юристы Сергей Шахрай (народный депутат РСФСР), Михаил Федотов, Андрей Макаров. Солидную адвокатскую команду собрали и коммунисты. Стенограммы заседаний Конституционного суда заняли в итоге шесть увесистых томов мелким шрифтом. (Замечательный исторический документ, еще ждущий своих исследований и комментаторов.) Некоторые заседания суда транслировались по телевидению.
Ельцин очень многого ждал от этого процесса, внимательно следил за его ходом. Поначалу ему казалось, что победа в Конституционном суде станет важным символическим шагом. Едва ли не новым Нюрнбергом. Что общество, наконец, получит искомый обвинительный приговор о том, что коммунистический режим – прежде всего преступный режим, а значит, и говорить о его возрождении – незаконно и бессмысленно.
Однако логика суда пошла совсем в ином направлении.
Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин с самого начала процесса резко отсекал любые аргументы президентской стороны, нацеленные на обвинения коммунизма в репрессиях, в человеческих жертвах, обвинения в адрес коммунистической власти в целом. Не раз и не два он останавливал адвокатов президентской стороны и говорил им о том, что к сути процесса количество жертв ГУЛАГа не относится. И ему удалось свернуть процесс в нужное ему русло. Адвокаты президента занялись поиском доказательств того, что КПСС не была политической партией в строгом смысле этого слова, а была лишь частью государства, маховиком государственной машины. А значит, указ президента от 23 августа 1991 года был «в какой-то мере» юридически обоснован. Тем не менее никакого запрета на политическую деятельность бывших коммунистов Конституционный суд не признал. Просто отказавшись рассматривать этот вопрос.
Валерий Зорькин уверенно вел процесс не к обвинительному, а к мирному заключению, к «ничьей». С его точки зрения, видимо, такой результат сохранял в обществе «гражданский мир».
Адвокаты президента были растеряны – при таком подходе бесполезны были всех их доказательства преступлений коммунистического режима. К тому же сразу стало понятно, что таким процессом общество не заинтересуется – людей гораздо больше волновали последствия экономической реформы, полемика на съезде, атаки съезда на Ельцина. И действительно, Конституционный суд – вряд ли подходящее место для политического процесса, «коммунистического Нюрнберга». Но только такой процесс и мог бы взволновать людей.
Телетрансляции процесса над компартией вскоре ушли глубоко в ночь. А потом и вовсе прекратились.
Растерянность царила и в стане близких Ельцину демократических лидеров. Не было никакого единства в вопросе о том, что же может стать альтернативой вялому и беззубому процессу в Конституционном суде (хотя, если говорить исторически, с позиций сегодняшнего дня, это был единственный суд над коммунизмом в современной России).
Галина Старовойтова пришла к Ельцину с проектом законопроекта о люстрации.
Мы спросили Анатолия Чубайса:
– Анатолий Борисович, а вы своими глазами видели этот закон?
– Да, конечно, – уверенно ответил он. – Проект ходил по рукам, его многие читали.
Какие же категории граждан подпадали, по версии разработчиков закона, под эту категорию?
«Категории лиц, подлежащих люстрации.
Определенным профессиональным ограничениям на время продолжения переходного периода (на срок в 5—10 лет) в соответствии с этим законом должны подвергаться следующие лица:
а) все бывшие освобожденные секретари партийных, производственных и территориальных организаций КПСС;
б) бывшие первые, вторые и третьи секретари райкомов, горкомов, обкомов и крайкомов КПСС;
….действовавшие штатные сотрудники, включая резерв, и давшие подписку о сотрудничестве с органами НКВД-МГБ-КГБ, либо работавшие в этих органах на протяжении последних десяти лет перед принятием новой Конституции России (в 1993 году)». (Это уже позднейшая редакция закона, сам проект появился в 1992 году.)
В конце 1992 года на очередной съезд «Демократической России» пришел Борис Николаевич Ельцин (съезд проходил в киноконцертном зале «Россия»). Он долго отвечал на вопросы из зала, в том числе о люстрации – будет, не будет? Ждать, не ждать?
По легенде, Ельцин тяжело вздохнул и сказал:
– Тогда люстрацию надо начинать с меня.
Но и другие варианты тоже рассматривались.
В 1991 году (после августовского путча) на должность руководителя московской милиции был назначен Аркадий Мурашев, а руководителем московского КГБ – Евгений Савостьянов. Оба не имели отношения ни к одному, ни к другому ведомству, оба – молодые московские ученые, демократические активисты, народные депутаты от «Демократической России». Их назначила на эти посты новая демократическая власть. Так вот, в этом кругу бытовал и другой проект люстрации, по словам Савостьянова:
«В редких случаях удается революцию превратить в консенсусный процесс, когда, свергнув предыдущую власть, все хотят договориться – и вам есть место на поляне, и вам, и вам, и вам. Как, например, в Испании после Франко. Но это редкий случай. Чаще же, все-таки, победители бьются до последнего. Поэтому конфликт между победителями был неизбежен. И первое, что, конечно, мы должны были сделать – это провести после путча референдум, полноценный референдум о выходе России из состава СССР. И, главное, мы не ликвидировали КПСС, полноценную коммунистическую организацию, мы не запретили коммунизм в России. Вот как коммунисты 70 лет запрещали все другие политические течения, так и мы были обязаны 70 лет, возможно, после путча 1991 года – 70 лет любым коммунистическим организациям запретить участвовать в политическом процессе. Как только любая политическая организация имеет право абсорбировать ностальгию по предыдущим временам и участвовать в выборах, выборы превращаются в нечестные. Будь то франкисты в Испании, национал-социалисты в Германии, муссолиниевцы в Италии. Если бы они участвовали в выборах – это было бы нечестно».
Как говорит русская пословица, все мы задним умом крепки. В тех 1991–1993 годах и сам Ельцин, и многие другие демократы, и близкие к президенту люди признавали любую форму люстрации опасной политически, бессмысленной содержательно и технически невозможной. В СССР были десятки миллионов коммунистов, сотни тысяч занимали руководящие должности, развалить окончательно систему управления никому не хотелось. Она и так держалась, говоря откровенно, после 1991 года «на соплях». Страну шатало так, что могла разлететься вдребезги и окончательно. Вот что сам Гайдар говорил об этом:
«Закон о реституции всерьез не обсуждался, запрет КПСС обсуждался, но мы проиграли это дело в Конституционном суде. Пойми, это было двоевластие. У Ельцина, при всей его популярности, реальная свобода маневра была очень невелика.
Но в Восточной Европе провели все же эти законы?
– Ни в коем случае нельзя объединять слишком много задач. Если ты пытаешься решить три задачи одновременно, то ничего не получится вообще… В Восточной Европе было проще. Там всегда можно было найти представителя альтернативной элиты, например, из церкви, который никогда в коммунистической партии не состоял» (из беседы с Альфредом Кохом).
Таким образом, из всех предлагаемых вариантов – полная люстрация, частичная, политическая, идеологическая – у Ельцина оставался, пожалуй, единственный: роспуск съезда, новые выборы, переучреждение государства, принятие новой Конституции. Однако и в достижении этой задачи он по-прежнему оставался на позиции компромисса.
И здесь, конечно, велик соблазн во всем обвинить Бориса Николаевича, его склонность откладывать окончательное решение, его знаменитую «паузу», из-за которой все могло затянуться настолько, что дальше уже – пропасть.
Но прежде чем обвинять – давайте вновь вернемся к очень быстрому, все более ускоряющемуся ходу событий 1993 года.
В конце марта 1993-го, как мы помним, президенту удалось отбить очередную атаку на съезде (попытку лишения его полномочий через импичмент) и, больше того, заставить съезд принять решение о всенародном референдуме.
Решение это далось непросто. Президиум Верховного Совета во главе с Хасбулатовым этого референдума очень не хотел.
12 марта Руслан Имранович, например, говорил так:
«Вы говорите, что президент берет всю ответственность на себя. Вчера мы собирались. Все субъекты РФ умоляют и президента, и Верховный Совет, и съезд референдум не проводить. Поэтому мы, может быть, спросим как раз этих самых субъектов… Я хочу сказать, что никакой ответственности ни за мной, ни за президентом нет, когда произойдет развал. Ответственность будут нести непосредственно люди, которые живут на земле. Были уже президенты, которые развалили, и тоже говорили, что они несут ответственность…»
Пугал развалом страны, стращал, давил. Но не получилось.
12 марта президент Ельцин предлагал включить в бюллетени референдума такие вопросы:
«Согласны ли вы с тем, чтобы Российская Федерация была президентской республикой?» Это первый вопрос.
Второй звучал так: «Согласны ли вы с тем, что каждый гражданин Российской Федерации вправе владеть, пользоваться и распоряжаться землей в качестве собственника?»
Однако эти вопросы съезд не утвердил и в опросные листы не включил.
В окончательной редакции вопросы референдума звучали так:
«Доверяете ли вы президенту Российской Федерации Б. Н. Ельцину?
Одобряете ли вы социально-экономическую политику, осуществляемую президентом Российской Федерации и правительством Российской Федерации с 1992 года?