Не в этом ли корень нежелания Ельцина идти на обострение конфликта вплоть до сентября 1993 года? Не поэтому ли он остается в логике компромисса: чтобы сохранить это свое главное достижение – бескровность перехода, гражданский мир в стране? Ненасильственная, так сказать, реализация?
Косвенно это подтверждает и Егор Гайдар в своем позднем интервью с Альфредом Кохом (2008 год):
«У меня ощущение, что я знаю двоих Борисов Николаевичей Ельциных. Первый прекратил свое существование 4 октября 1993 года. Я его хорошо знаю, с ним работал. Был еще один человек, который тоже называется Борис Николаевич Ельцин. Но он совсем другой…
– А что это – ослабление воли, старость? Или у него произошел нравственный надлом?
– Да, какой-то надрыв. И нравственный, и моральный, и физический».
Если Гайдар прав и на Бориса Николаевича октябрь 1993 года произвел действительно такое сильное воздействие, то причиной может быть только это: крах его надежды на мирный вариант перехода от коммунизма в новую эру.
А значит, именно эта надежда двигала им и именно эта надежда вела его по пути компромисса.
Но ведь и сам Гайдар долгое время существовал в этой же «логике компромисса». Компромиссом была и программа приватизации, в ходе которой пришлось делать немало уступок «красным директорам». Вынужденным компромиссом была и кредитно-денежная политика, когда пришлось уступать лоббизму Центрального банка и Верховного Совета. Компромиссом были и отставки его ключевых министров.
Гайдар много думал о компромиссе: «…понимаю, остаться – значит, вести тяжелые арьергардные бои, наблюдать за тем, как сужается возможность принятия целесообразных решений, и, вместе с тем, продолжать нести всю полноту ответственности».
Гайдар не раз говорил и о том, что лояльность «красных директоров» (а именно их, как мы помним, реформаторы считали реальной властью на местах) можно «купить», делая им уступки в ходе принятия приватизационной программы.
Иными словами, Гайдар свято верил, что само появление свободных цен, частной собственности, независимых от государства экономических агентов приведет к радикальному повороту России. Повороту к демократии. И на этом пути, да, возможны компромиссы с теми, кто представлял прежнюю советскую систему на съезде, – прежде всего, с партией «красных директоров».
Вот как он сам говорил об этом в беседе с Альфредом Кохом:
«…Они («красные директора». – А. К., Б. М.) не были за нас. Это потом, когда концепция изменилась, они приезжали и говорили: “Большое спасибо”. А тогда они верили в то, что они – хозяева предприятий. И коллективы тоже были убеждены в том, что хозяевами являются директора… Тем более что, когда бы директор ни пришел в Верховный Совет, ему бы сказали: “Ну, конечно, ты хозяин, какие могут быть разговоры. Только денег нам на политическую борьбу с Ельциным и Гайдаром дай”, и всё. Ну, и “для сэбэ трошки”. С ними в этот момент договориться было нельзя. Нужно было сначала их воспитать…»
Вспомним еще раз, как Анатолий Чубайс оценивал реальную политическую силу «красных директоров»:
«Страной управляли тогда красные директора. Не ФСБ, не прокуратура, не армия, не милиция, не президент, а красные директора».
Эту власть у «красных директоров» нельзя было отнять грубой силой. Это в 1993 году понимали и Ельцин, и Гайдар, и многие политики из их команды. Нужно было продвигаться долгой и трудной дорогой – так им казалось.
Неизвестно, насколько далеко Ельцин и Гайдар были готовы идти по пути этого компромисса. Но сегодня мы уже знаем – мирное развитие событий и для того, и для другого было важной ключевой ценностью.
Гайдар любил повторять потом, что в политике выбор очень часто бывает не между «добром» и «злом», а между меньшим и большим злом.
Сегодня, когда мы размышляем о событиях 93-го года, не забудем и эти слова Гайдара. Чтобы сохранять трезвый взгляд на живую, реальную историю, а не навязывать ей сегодняшние рамки и сегодняшние нормы.
Компромисс Ельцина, с которым он подошел к июню, – два этапа Конституционного совещания. Первое – с большим количеством палат (региональной, общественной, политических партий, предпринимательской и другими) и второе – двухпалатное, которое и должно было сделать окончательный выбор по тексту Конституции.
Отметим, что Конституционное совещание – уникальный орган в истории России, по сути дела, доработавший и принявший окончательный текст Основного закона, чей опыт до сих пор не оценен и не изучен, – был, конечно, значительным шагом вперед в истории нашего конституционализма. Отметим и то, что, созывая его, Ельцин уже знал, что компромисс со съездом вряд ли возможен. Его, «президентский», вариант Конституции ими был отвергнут априори.
Компромисс Гайдара заключался в том, что он согласился вернуться в правительство. Несмотря на свою тяжелую отставку, несмотря на то, как мучительно было ему, «архитектору реформ», смотреть со стороны, как идет начатое им дело.
Гайдар смотрел со стороны и на компромисс Ельцина:
«Пока президент работает над новой Конституцией, организует ее широкое обсуждение (а обсуждение, кстати, было – проекты публиковались в газетах, письма граждан собирались и изучались. – А. К., Б. М.), ведет конституционное совещание, мощный импульс победы на референдуме начинает растворяться в затишье летних отпусков, сезонных заботах о дачах и огородах».
Затишье прервано как гром среди ясного неба грянувшей денежной реформой. Речь идет об обмене советских рублей и российских 1992 года на российские же, нового образца. Единое «рублевое пространство», спекуляции национальных банков бывших союзных республик с рублями остаются, наконец, в прошлом. Важнейший этап реформ – введение национальной валюты – проходит без него, Гайдара.
Ох, ревниво он к этому отнесся. К тому же критиковать реформу действительно есть за что.
24—26 июля 1993 года Виктор Геращенко провел денежную реформу. Хотя в строгом смысле слова акт по обмену денег – никакая не реформа. Она должна была ликвидировать единую рублевую зону, оградить Россию от потока рублей из стран СНГ. Из обращения выводились банкноты образца 1961–1992 годов (перед этим были отпечатаны банкноты нового образца – 1993 года). Однако, по сути, реформа оказалась конфискационной: потолок обмена ограничен, кроме того, был сезон отпусков, и не у всех нашлось время менять деньги. Потом Ельцину пришлось существенным образом продлевать период обмена.
«Реформу, несомненно, надо было проводить, – писал Гайдар. – Но выбранная форма оказалась неудачной. Руководство Минфина не было проинформировано о принятых решениях».
Борис Федоров вспоминал: «Результатом обмена денег были психоз и паника в стране. Огромные очереди в банках. Все, у кого были наличные деньги, в тот день кинулись делать закупки любой ценой, и розничные цены взлетели, сведя в значительной степени на нет усилия шести предыдущих месяцев. До сих пор никто так и не ответил за совершенную глупость, нанесшую гигантский материальный урон нашему государству».
Об обмене были проинформированы Черномырдин и Хасбулатов. Но как можно было не поставить в известность Минфин?
«Концептуально я был всегда против участия в рублевой зоне других стран СНГ (в отличие от В. Геращенко), но никогда не предлагал проводить для этого денежную реформу, – писал Борис Федоров. – При существовавшем тогда уровне инфляции через год все бумажные рубли за пределами России обесценились бы едва ли не до нуля. Главное было не поставлять новые деньги, а В. Геращенко именно это и делал в огромных масштабах. Обмен денег ему был нужен, чтобы прикрыть свою неблаговидную деятельность.
Когда же с обменом денег разразился грандиозный скандал, то основная часть обвинений легла на голову президента, а не премьер-министра или председателя Центробанка. Очевидно, что Б. Ельцина в очередной раз “подставили”.
Я был в тот момент в отпуске в США, и у меня сложилось впечатление, что моего отсутствия ждали, чтобы провести эту безумную акцию. Я узнал о реформе из “Нью-Йорк Таймс”!»
Как писал Гайдар, «большинство граждан не было осведомлено о том, что Центральный банк, проводивший денежную реформу, подчинен не президенту РФ, а Верховному совету. Естественное недовольство тем, что летом во время отпусков у миллионов российских граждан не оказывается денег, неизбежно проявилось в снижении доверия к президенту».
Именно к денежной реформе относился самый знаменитый из всех афоризмов Виктора Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».
Евгений Ясин оценивал «появление российского рубля» как крупнейшую победу реформаторов и даже был готов простить руководителю Центробанка Геращенко все его «грехи» перед гайдаровским правительством.
А вот Гайдар – недоволен. Он уже понимает, что разгребать авгиевы конюшни придется ему. Почему понимает?
О том, когда, в какой момент он понял, что Ельцин поворачивает на новый этап, и на этом новом этапе вновь призовет его, Егор не пишет. Но такие важные, судьбоносные вещи порой понимаешь действительно заранее. А уж с его даром предвидения…
Итак, конец июля 1993-го – все стоят в очередях в сберкассу, проклиная очередную «денежную реформу». Ох как ему это не нравится!
«Ломаю голову: можно ли что-то исправить? К сожалению, немногое. Остановить уже нельзя, и даже не по политическим, а по финансовым причинам; доверие к деньгам, подлежащим обмену, подорвано, декретами его не вернешь. Инфляционный импульс послан, действует. Единственное, что еще можно и нужно сделать, – снизить социальные издержки. Дозвонился до президента, сказал, что, на мой взгляд, совершается серьезная ошибка. Чтобы ее как-то сгладить, нужно увеличить сумму, подлежащую обмену, продлить его сроки и сохранить пока в обращении мелкие купюры. Президент согласился сразу, видимо, был готов к такому решению. Но все это, разумеется, уже не могло компенсировать политический и экономический ущерб».
Где-то тут, между строк, затерялась довольно важная информация, что уже весной, после апрельского референдума, Гайдар становится членом Президентского совета (был такой совещательный орган, включавший многих известных демократов). Орган-то совещательный, но…