гического, ментального кошмара. 28 взглядов на одно и то же, 28 состояний одного и того же человека. Но в альбоме есть еще второй план, третий и т. д. “Постигая такое, что не хочется жить”. В момент сочинения определенных вещей приходилось доходить до экстремальных ситуаций состояния духа, вплоть до посмертного и околопосмертного опыта. Песня “Реанимация” была в реанимации и сочинена, когда я однажды в очередной раз там находился. Привозили и увозили каких-то самоубийц, мертвых выносят, человек перед смертью что-то говорит, потом смотришь – а он уже умер. Их в простыню заматывают и кладут у входа, выходишь в коридор, а они там свалены, лежат. Какой-то солдат такое перед смертью говорил, Шукшин просто отдыхает, это была столь великая поэзия, ни разу я такого не слышал. Я сидел и записывал все, что успевал. У меня сейчас, в последнее время, взгляд такой, медицинско-профессиональный, на все, что человек испытывает, как живет и умирает.
А еще есть песня “Размножение личности. Нас много”: “Я не настолько мертвый, Чтобы оставаться всегда живым. И не настолько нищий, Чтобы быть всегда лишь самим собой. И меня непременно повсюду несметное – множество, Целое множество”. Это одно из самых точных выражений меня, какой я есть.
Неожиданно вспомнил, что у Шпаликова есть такое кино – “Долгая счастливая жизнь”. Но сочинена песня по другому поводу. Представилось, что может когда-нибудь однажды возникнуть ситуация, что физически дальше продолжать употреблять алкоголь, наркотики и т. д. просто будет уже невозможно, потому что это будет связано просто со смертью конкретно меня, моих друзей и любимых. И я представил, что будет, если всего этого не будет. И написал одну из самых страшных и кошмарных песен – “Долгая счастливая жизнь”. Это то, когда праздников нет. Каждый день праздников нет. Это будет долгая счастливая жизнь.
Это страшно».
Егор Летов, Омск, сентябрь 2004
Любому белому безмолвию рано или поздно приходит конец. Все пройдет, и снова будут стихи и песни. Так оно и вышло у Егора. В 2000-х годах он начал придумывать и сочинять сразу два новых альбома.
Егор Летов: «…Некоторые вещи – они самодостаточны, как отдельные песни, вот мы их и играем на концертах, как “Собаки”, “Без меня” и пр. Вообще, сначала это возникло по принципу “Прыг-скока” или “Русского поля экспериментов”, как одна длинная бесконечная песня – например, “Без меня”, я ее целый год сочинял. Получился огромный такой конгломерат. Потом она стала распадаться на кучу фрагментов, которые были в песне внутри, с разной ритмикой. Следом появилась еще одна песня – “Убивать. Теория катастроф”, самая длинная из 28, и крутилась она вокруг одной фразы: “Постигая такое, что не хочется жить”. Есть такие вещи в жизни, постигая которые, сталкиваясь с ними, понимаешь – и после этого очень трудно продолжать жить, оставаться – или становиться – человеком. К подобному состоянию, видимо, относится большинство деятельных людей, которые идут в “солдаты удачи”, в наемники, в альпинисты, в наркоманы, творческие люди вообще. Четвертое и последнее состояние – огненное, это уже смерть. Или святость».
Как раз в канун выхода первой части этого диптиха, «Долгой счастливой жизни», я летал в Омск, чтобы поговорить с Летовым и сделать большой репортаж для русской версии журнала Rolling Stone. Мы гуляли по тому самому любимому Егором омскому лесу, и он рассказывал о новых альбомах, и не только о них.
Егор Летов: «Ну вот, для примера, в дзэн-буддизме есть такой коан: “Конь белый?” И если ты отвечаешь неправильно – то тебя бьют. Причем очень сильно. Все те вещи, что говорятся, они говорятся именно в тот момент, когда они должны быть говорены. Я, например, бывает, себя не узнаю в тех интервью, что я говорил когда-то. Вот в чем дело. Это очень много точек зрения, полученных в результате опыта, который я прожил в жизни, на самом деле, нехилый такой опыт. Тяжелый и яркий, всякий вкусный и кислый и т. д. Ну и просто возникло внутри меня очень много всякого меня. Которые внутри меня между собой очень хорошо согласуются. Для окружающих это может казаться каким-то парадоксом: то, что я сегодня говорю одно, а завтра другое. На самом деле я все время говорю одно и то же, просто разными частями. У меня на каждый вопрос ответов штук 15–20, причем некоторые из них взаимоисключающие. А внутри меня они сочетаются. Я сразу же вижу радужный спектр ответов на каждый вопрос. Я же не черно-белый человек.
Я свое творчество объяснять не могу. Есть такой писатель японский, Харуки Мураками. Так вот он на своем сайте объясняет все свои произведения, что он в них вложил, как сочинил “Охоту на овец”, допустим. И когда я это все прочитал, то, честно говоря, сильно разочаровался. Большой облом у меня был, и я понял, что перечитывать Мураками мне больше неохота. Во всяком случае, те книжки, которые он объяснил по-своему.
Поэтому я свои вещи тоже не объясняю, потому как они для меня самого часто становятся понятны лет через 5–7. А из некоторых до сих пор непонятно, что я в принципе создал.
Во время одного из недавних интервью я неожиданно вспомнил, что у Шпаликова было такое кино – “Долгая счастливая жизнь”. На самом же деле песня и альбом никак с этим не связаны и сочинены совершенно по другому поводу. “Реанимация” – и песня, и альбом написаны после очередного посещения реанимации или прямо там, в больнице. Приходилось время от времени отцеплять капельницу и выходить в коридор, а там трупы лежат, замотанные в простыню, свалены, и это не то что тривиально, а какой-то процесс обыденности: их потом на каталке увозят, новых привозят… Был там один солдат, он перед смертью говорил нечто сродни великой поэзии: про раненых собак, про командира, про светящиеся тополя с пухом, которые летят до горизонта, про лошадок… Я сидел и записывал, что успеваю, как Маяковский во сне записывал какой-то стих, “Облако в штанах”, по-моему, а потом расшифровать не мог. Это было ощущение, что я как будто находился где-то… Я даже не знаю где. Так оно и вышло, что две самых страшные песни у меня в этом цикле – заглавные: “Реанимация” и “Долгая счастливая жизнь”.
У меня дома пластинок, наверное, тысяч восемь. Завтра поеду и еще привезу штук 50, буду их неделю слушать. И читаю тоже много. Но, к сожалению, как выясняется, я прочел почти все хорошее, что на самом деле стоило читать. Очень редко за последнее время попадаются вещи, которые действительно потрясали бы меня.
Коллаж – лишь одна из техник, которыми я могу оперировать. Но это может быть и монолог. Чем больше техник, тем лучше. Сейчас я не делаю картины, но я могу. Просто знаешь, что ты умеешь это делать, так зачем это делать. А так я постоянно цитирую огромное количество всякого всего. Начиная от телевизора и кончая кучей какой-то музыки. Вообще, эти два альбома полны огромным количеством цитат, от гаражного рока, музыки “серф”, группы KINKS, очень много цитат из нас самих. И надо понять, что это не самоповторение, а цитаты самих себя».
А спустя три года, когда вышел альбом «Зачем снятся сны», ставший последним альбомом «Гражданской Обороны», я тут же вспомнил ту часть нашей беседы, в которой мы говорили о снах.
Егор Летов: «Я все свои сны хорошо помню, я даже умею их контролировать. Но с творчеством это мало связано. В трезвом состоянии, в состоянии бодрствования, бытия, я – гораздо больше я, чем в состоянии сна. У меня даже песня “Убивать” направлена против состояния сна, в котором пребывает весь мир. Творчество для меня – это вообще создание новой реальности». Удивительно, противоречиво, здорово и вечно.
В это время Егор уже далеко уходит от практической политики и в феврале 2004 года делает следующее официальное заявление, инспирированное дракой, приведшей к человеческим жертвам, случившейся во время гастролей «ГО» на Урале: «Ко всем ура-националистическим движениям мы не имели и не имеем отношения самым решительным и активнейшим образом. Мы патриоты, но не нацисты.
Сыктывкар, 19 мая 2006 года, концерт «Гражданской Обороны» в Коми республиканской филармонии, фото Алексей Солуянов.
Приходится констатировать, что сегодня повсеместно наблюдается даже не рождение, а тотальное, агрессивное наступление ФАШИЗМА – не цветасто-отвлеченно-героического, но самого натурального, крысиного, насекомого, который мы уже в свое время испытали на собственной жопе. Каждый нелюбитель маршировать в ногу с кем бы то ни было, каждый, кто САМ, каждый, кто ЖИВ, – борись с ним как можешь на любом участке пространства, пока еще не окончательно поздно, не стой в тупом наблюдении и раззявой печали. Все же тоталитаристы – правые, левые, всех цветов и мастей – ИДИТЕ НА ХУЙ.
Убедительная просьба больше не ассоциировать с нашей деятельностью вашу вонь».
И именно после выхода «Долгой счастливой жизни», первого за 8 лет оригинального студийного альбома с собственным материалом, прозвучало то, что начало созревать еще во времена «Звездопада»: «Великая русская группа, национальное достояние, рядом с которым поставить практически некого». Летов опять победил, и он об этом прекрасно знал.
Егор Летов: «Я какой был, такой и остался. Ничего не изменилось. Просто вначале я был очень такой простецкий, хотел все охватить, всю территорию каким-то образом застолбить и что-то сделать. И все это вышло, все получилось. Тогда-то сочинялось гораздо больше, чем сейчас. И возникла дилемма: можно продолжать, как RAMONES или как группа STATUS QUO (у них и название располагает). Делать то же самое на том же самом уровне. А я так просто не могу. Я не делаю два раза одно и то же. Я не шибко изменился с тех пор, просто стал гораздо терпимее и как-то ширше, что ли.
Трагедия моей жизни заключается сугубо в том, что я человек очень обычный, обыденный, который всю жизнь хотел находиться в центре поля, быть каким-то полузащитником, типа Смертина, делать свое дело и находиться в окружении каких-то красивых людей. Мне больше нравится более комфортно жить и быть потребителем, нежели производящим, творцом. Но всю мою жизнь получается так, что приходится забивать голы, быть на острие атаки, что-то делать, ворошить, придумывать, создавать новые мифологии, новые системы ценностей. Ведь никто ничего делать не хочет. И тянуть, тянуть все это на себе. В нашей стране, к сожалению, это веками сложилось, просто исторически. Наш народ вот то, что он заслуживает, он и получает, всегда, потому что он ленивый и дрянной, совершенно бесталанно-дрянной. Как только возникают рядом какие-то яркие человечки, к ним тут же отношение как к кулакам, мироедам, их тут же раскулачивают, ссылают, убивают. А потом оплакивают ужасно, каются, в грудь бия. И это все продолжается вечно.