Недавно я возвращался с московского концерта Трики, на который мы ходили вместе с Натальей Юрьевной Чумаковой. Выступление закончилось глубоко за полночь, и для того, чтобы успеть на переход в метро, а также на последний поезд на нужной линии, нам приходилось изрядно поспешить. Уже в переходе я услышал вопрос: “Как дела с архивами?” – от какого-то хипповатого вида молодого человека, причем вопрос был явно обращен ко мне, а не к Наташе. Переспросив на ходу для верности: “С какими архивами?” (хотя было ясно, о чем речь) – и услышав: “С архивами «ГрОб-Records»”, я буркнул в ответ: “Все нормально с архивами” – и двинулся дальше, времени было в обрез. Возможно, моя интонация могла показаться этому случайному встречному грубоватой, но в целом смысл остался верным: с архивами все нормально. Эта книга – прямое тому подтверждение».
На кладбище в Омске установлен памятник с изображенным на нем «вселенским» (иерусалимским) крестом, крестом первых христиан катакомбного периода, объединяющим все христианские церкви, символом победы вечной жизни над смертью. Осенью 2014 года увидел свет документальный фильм «Здорово и вечно», рассказывающий о раннем периоде «Гражданской Обороны», снятый Натальей Чумаковой. Это, пожалуй, лучшее, что было сделано в документальном кино у нас в стране об этом времени и об этой музыке вообще. Очень в духе Летова, очень в духе «ГрОб-Records», очень близко к тому, что это такое было и есть, насколько это в принципе возможно. И полные залы кинотеатров по всей стране показали, насколько люди соскучились по «ГО» за все эти годы.
А в 2018 году, к 19 февраля, 10-й годовщине ухода Егора из жизни, был подготовлен к показу в кинотеатрах последний концерт «Гражданской Обороны», состоявшийся 8 февраля 2008 года в Екатеринбурге и получивший название «Сияние обрушится вниз». То, что происходило на его показах, шедших по всей стране, действительно было похоже на живой концерт, когда барьер между залом и экраном прекращает свое существование, эффект присутствия перестает быть расхожей фразой, и молодые люди, многие из которых просто физически не могли оказаться на концертах «Обороны», поют эти песни и ведут себя именно так, как они вели бы себя на настоящем живом выступлении. Это было очень круто и безумно трогательно.
Трудно быть богом. Не умеешь – не берись
Егор Летов: «Вокруг нашего творчества сложился какой-то непонятный ореол суицида, мол, мы постоянно поем об этом, проповедуем эти идеи. При этом сами до сих пор живы. Но стоит понимать такую вещь – я начинал в 1984 году, когда был самый настоящий Советский Союз, и я был уверен, что так будет всегда. Таких, как я, знали поименно и наблюдали за нами, иногда давая понять, что мы на крючке. Например, могли просто так, для профилактики, дать по лицу на улице. Я работал художником, возвращался с обеденного перерыва, стоял на остановке. Подошел мужик в тренировочном костюме и сразу, без слов ударил меня в лицо. “Ты неправильно себя ведешь, – сказал после этого, поднял мои очки, положил их в карман и добавил: – Это мне на память будет”. Вот что это должно было означать? Потом вызвали в местное отделение КГБ, стращали там. Положили в психбольницу с диагнозом “вялотекущая шизофрения”. На моих глазах человека закололи галоперидолом до такой степени, что он действительно сошел с ума. А потом на контрасте аминазин, и он превратился в растение. До больницы он рисовал женщин без лица. У него даже выставка была в Омске, которую страшно обгадили в местной прессе. Он сделал триптих – две женщины без лиц и гипсовый ящик. Когда собралась публика, он ударил по ящику молотком, и оттуда вылетели голуби. Тут его сразу в психушку.
Когда меня начали колоть, я придумал свои методы борьбы – научился отстраняться от тела, сосредотачивался на духовном, много писал. Ко мне часто приходил Манагер, я ему все свои записи передавал. Тогда было написано невероятное количество стихов и рассказов, они у меня до сих пор хранятся. Но когда физическая боль стала невыносимой, я пришел к главврачу и сказал: хотите смерть? Я сейчас убегу, найду ближайшую многоэтажку и выброшусь. Врач посмотрел на меня внимательно и вдруг сказал, мол, ладно, черт с тобой. И меня перестали колоть вообще и даже таблетки не давали. Определили меня работать на кухню, там я свой срок и досидел. Ровно 8 марта 1985 года мне сказали – гуляй.
Тогда я четко понимал – так будет всегда, и сколько ни пыжься, все равно найдут, посадят, убьют. И это ощущение, что смерть твоя всегда рядом, освобождает и культивирует внутренний праздник. Человек перед лицом смерти никогда не врет. Молодым, знающим про советский период понаслышке, это сложно объяснить. Никто из нас ведь умирать не собирался, просто тогда мы так ощущали действительность – на грани смерти.
Я пережил смерти многих близких мне людей. И каждый раз во мне образовывалась черная дыра. Вот живешь, и твой внутренний мир – тобою же сотканный ковер из людей, мест, событий. А потом раз – в одном месте дыра, в другом… И эти дыры навсегда, их уже ничем не затянуть. Все эти люди – они ведь тоже часть тебя. Когда умерла мама, я сочинил песню “Моя оборона”. С каждым умершим человеком у меня теперь ассоциируется песня, написанная сразу после его ухода. Эти люди продолжают жить со мной в конкретных песнях.
Наш последний альбом оценят лет через пять, а то и десять. Его ждет судьба “Ста лет одиночества”, который приняли с огромным опозданием. “Зачем снятся сны” я делал, не обращая никакого внимания на реалии сегодняшнего дня. Получился самый правильный альбом “Гражданской Обороны”. Вполне возможно, что после него я уже ничего больше делать не буду. Нужно делать паузы, а не продолжать сочинять одно и то же до бесконечности. Сейчас мне вот точно ничего нового выпускать больше не хочется.
Наш бунт не закончился, он просто поднялся на новый уровень, послушай внимательно новый альбом. Просто большинству этого еще не понять. Вообще я рад, что до сих пор не умер и продолжаю ломать свои же штампы, работать, писать новые песни, значение которых вы поймете потом. Я не знаю, сколько это продлится, но сейчас я счастлив».
В октябре 2011 года в подборке статей о Егоре Летове и «ГО», вышедшей в журнале «Сеанс», вышел текст Татьяны Алешичевой, кинокритика из Санкт-Петербурга, называвшийся «Над пропастью домой». Это, с одной стороны, очень личные воспоминания и в то же время, как и бывает обычно у хороших авторов, попадание в десятку.
«Проще рассказать по порядку. Это такая долгая история, кусок жизни. Для меня Летов начался со знаменитого иконического образа: за колючей проволокой в черных очках. Фотография висела дома у Фирсова, пришпиленная к обоям. Фирсов – первый директор, который начал раскручивать “Гражданскую Оборону” в столицах, он вытащил их в Ленинград, записал в Рок-клуб и был уверен, что группа достойна мирового господства. Когда он ткнул меня носом в летовский снимок, я растерялась и брякнула с перепугу: это кто в очках? Джон Леннон? Фирсов, со свойственной ему безапелляционностью по важным вопросам, ответил: это вообще лучшее, что у нас сейчас есть.
Так и оказалось. Летов не делал ничего, положенного рок-иконе по статусу. Не позировал, не красовался, не транслировал никакой девичьей романтики, совсем. Он вообще, как казалось, не сильно заморачивался собственной персоной – но через него безостановочно пер какой-то смысл и выплескивалась энергия. Как много ее, этой энергии, стало понятно на первом концерте “ГО” в Рок-клубе 8 июня 1989 года – Летов поднял зал, буквально. Это было на Рубинштейна, в зале детского театра: парадная лестница, нарядное фойе, бархатный занавес и чинные ряды кресел. Детский мир раскачался сразу – все, кто был в зале, начиная с первых рядов, полезли на спинки этих кресел, вверх. То, что пел тогда Летов, мгновенно резонировало со всем существом: и “очередь за солнцем на холодном углу”, и “я летаю снаружи всех измерений”, и “ржавый бункер твоя свобода”, и “мы уйдем из зоопарка”. Альбомы, которые он успел записать к тому времени, – источник удивительной насыщенности, концентрации всех этих поэтических формулировок. Бывает, рок-группа пишет песню, которая выражает мироощущение поколения, и та становится не просто хитом, а гимном – Another Brick In The Wall, I Can Get No Satisfaction, My Generation, I Fought The Law ― And The Low Won, и это, как правило, штучные, редкие вещи. Летов умел их делать, потому что принадлежал к той же породе, что люди рок-н-ролльных 60-х. Песня “Лед под ногами майора” – о том, с какой нежностью он относился к поколению Вудстока: “Они не знают, что такое страх стоять одному среди червивых стен, – последние, кто помнит, что такое свет”. Эта песня – одна сплошная метафора, но в ней есть сразу все: про психоделическую революцию, лето любви, удивительную веру очень молодых людей в то, что им под силу все в этом мире исправить, – с последующим разоблачением, когда все иллюзии такого рода жестоко обломались. Всю эту хронологию он досконально объяснил в программном интервью “Контр Культ Ур’а” в 1991 году: “«ГО» – группа конца 60-х по духу. По идее, которая в нас. Для меня 60-е – Родина. И дух, и иллюзии, и надежда”. Эта установка не изменилась и потом – достаточно посмотреть на психоделические обложки “Реанимации” или “Зачем снятся сны”, сделанные как на великом альбоме Forever Changes группы Love. Праздник кончился, наступило постсуществование, и его миссия в нем – оборона, отсюда постоянный образ солдата в песнях. Этот солдат и есть “лед под ногами майора”, защищающий давно проигранное дело. Взрослея, индивид банально остывает, теряя энергию, а праздники переходят из разряда восторгов в категорию обязательных дел, тогда и наступает “долгая счастливая жизнь”, где нет места празднику как импульсу, а есть зомбическое существование “посреди одинаковых стен, в гробовых отдаленных домах, в непроглядной ледяной тишине”.
С Летовым сразу было понятно, что он – не про музыку и танцы, не про эстраду и коммерцию не про рок-индустрию со всеми ее чартами, проданными дисками и пафосными стадионными концертами. А про “бери шинель – пошли домой”, а дом – это другое время и место, где все еще возможен праздник. Он вызывал безоговорочное уважение, такого рода, как озвучил когда-то Холден Колфилд: “А увлекают меня такие книжки, что как их дочи