ыдохи.
После закаливания я энергично до красноты растерся полотенцем и сразу почувствовал приятное тепло, разлившееся по всему телу. А вместе с этим ощутил прилив бодрости и хорошего настроения. Одним словом, из ванной я вышел вполне радостный и довольный жизнью.
Однако мой ворчливый желудок быстро вернул меня с небес на землю. Я ощутил зверский голод и заглянул на кухню.
— Мам, есть что поесть? — задал я свой привычный вопрос.
— Садись, сейчас пельмени приготовятся.
— Русские? Со сметаной? — в надежде спросил я, вспомнив картонные красно-белые пачки, в которых они продавались.
— Русские. И со сметаной, — удивленно улыбнувшись, ответила мама.
Я радостно потер руки и забрался на свое место за кухонным столом. Не то что бы я был в последнее время большим фанатом пельменей, но в детстве я их очень любил. И мне хотелось побыстрее ощутить их особый вкус. К тому же после такого бодрого начала дня, это желание возросло в разы.
Через пять минут мама наложила мне полную глубокую тарелку пельменей и поставила рядом маленькую 200-миллилитровую баночку со сметаной. Мне всегда больше нравилась сметана, которая продавалась на развес из бидонов. Ее разливали в стеклянные банки, которые покупатели приносили с собой. Обычно мы брали пол-литра сметаны. После заполнения содержимым банка плотно закрывалась белой полупрозрачной пластмассовой крышкой.
Не скажу, что вкус у этих видов сметаны сильно различался. В обоих случаях этот молочный продукт из СССР был густым и невероятно аппетитным. Однако, мне не нравилось, что в маленькие баночки не пролезает большая столовая ложка. И чтобы добавить сметану к пельменям мне пришлось достать чайную ложку и орудовать ей. Но это была сейчас такая незначительная мелочь, что она меня совсем не расстроила.
Я наложил в тарелку сметаны и принялся с удовольствием поглощать пельмени. Тесто у них было, если честно, не очень, но вот мясное содержимое заставило зажмуриться от удовольствия. Не знаю, из чего делали начинку этого довольно обычного для Советского Союза блюда, но она обладала каким-то неповторимым вкусом, была ароматной, натуральной и по-настоящему мясной.
Таким же необычным и необыкновенным вкусом для меня обладало еще одно блюдо, которое я помнил с детства, но давно уже ничего подобного не пробовал. Его я кушал в садике. Именно там это блюдо готовили абсолютно незабываемо. Даже в школе почему-то оно было уже немного не таким. Пюрешка с котлеткой. Даже не так — божественная пюрешка с великолепной котлеткой. Я всегда чуял это блюдо по запаху, еще до того, как оно появлялось на наших маленьких столиках. А когда передо мной ставили тарелку, я с жадностью съедал все до последнего кусочка.
И так же жадно я сейчас расправился с пельменями. Закашлявшись от нечаянно раскушенной горошины перца, я начал хлебать ложкой оставшийся в тарелке бульон. Покончив и с ним, я облизал ложку и довольно произнес:
— Вкуснотища! Спасибо, мам.
Мама снова как-то странно на меня посмотрела. В детстве я ее никогда не благодарил за еду, о чем потом часто очень сожалел. И сейчас пришло время исправить эту досадную оплошность. Я помыл за собой тарелку и потянулся за спичками.
— Ты что задумал? — с беспокойством спросила еще не отошедшая от прошлого шока мама.
— Чайник хочу поставить, а что?
— Егор, я тебя не узнаю. Когда ты успел стать таким самостоятельным?
Поначалу я удивился этому вопросу. Насколько я помнил, зажигать конфорку на газовой плите я умел лет с семи-восьми.
— Что опять не так, мам? — обиженно прогнусавил я, вопросительно уставившись на нее.
— Ты никогда не ставил чайник. Всегда просил меня. — И мама иронично передразнила мой детский голосок: — Мам, а чаёчка налей.
— Ну прости, мам. Теперь я буду учиться сам о себе заботиться. Ведь мне уже одиннадцать. — И я легким движением руки чиркнул спичкой по краю коробка, зажег конфорку и поставил на нее большой эмалированный белый чайник. При этом я с интересом заметил, что в ушко его крышки была просунута винная пробка. Я вспомнил, что с помощью этого нехитрого приспособления можно было поднимать горячую крышку без использования прихватки и не боясь обжечься.
Пока чайник кипятился, я потянулся к другому, который был поменьше объемом. В нем мы заваривали чай. Заварка при этом получалась довольно крепкой и ее надо было обязательно разбавлять кипятком. Беда была в том, что когда жидкость в заварочном чайнике подходила к концу, то мама в целях экономии несколько раз доливала в него обычной кипящей воды. Качество заварки при этом конечно же ухудшалось и после нескольких таких «доливок» ее консистенция и цвет постепенно доходили до состояния, которое у нас в семье негласно называлось «ослиной мочой».
Рядом с заварочным чайником на столе стояла зеленая пачка с чаем. Я с любопытством взял ее в руки и осмотрел. Это был черный байховый чай первого сорта с присвоенным ему номером 36. Надпись на пачке утверждала, что он состоит из лучших марок индийского и грузинского чая.
Я поставил пачку на место и с опаской заглянул в заварочный чайник. Принюхавшись ко все еще горячему напитку, я с радостью ощутил его терпкий запах. А это значило, что заварка была свежей. Порадовавшись этому весьма приятному обстоятельству, я налил себе примерно четверть кружки заварки и положил две чайные ложки песка.
В ожидании, пока вскипятится большой чайник, я отрезал два куска белого хлеба и достал из холодильника купленный вчера кусок «Крестьянского» масла. Это был еще один из моих обожаемых в детстве деликатесов. Готовил я его по-особому. Намазав хлеб маслом, я сверху немного посыпал его сахарным песком. Не знаю, что на меня нашло в этот миг: то ли я хотел показать маме свое обычное поведение, то ли действительно мои детские привычки иногда брали верх над взрослыми. Я ведь никогда так не поступал, будучи в зрелом возрасте, поскольку ограничил с определенного момента потребление сахара. Но сейчас мне очень захотелось снова попробовать этот вкус.
Когда чайник, наконец, вскипел, я долил в кружку кипятку и немного разбавил холодной водой, которая стояла рядом в поллитровой банке. А после этого откусил булку. Песок к тому времени частично растаял и впитался в масло. Вкус был не то, чтобы каким-то необычным, но он сразу напомнил мне мое первое детство, и мне сразу показалось, что такой чудесной булки с маслом я не ел уже очень давно.
Одним словом, завтрак удался на славу. После него я вернулся в большую комнату и негромко включил телевизор. В это время по первой программе шел документальный фильм, посвященный дню мелиоратора, а по второй — ритмическая гимнастика. В 9:20 должно было начаться «Спортлото», а потом — «Будильник». Именно под эти передачи начиналась у нас воскресная уборка.
Мама разбудила Аню. Та заспанная и недовольная отправилась в ванную. Но поскольку уборка — мероприятие общесемейное и неизбежное, ей так или иначе приходилось с этим мириться.
Я всегда любил прибираться в большой комнате, поближе к включенному телевизору, а заодно и к открытому балкону — с улицы в любое время мог позвать кто-нибудь из друзей, решивших пораньше выйти прогуляться. Обычно мы так и делали, особенно, если были на велосипедах: становились под балконом у одного из друзей и орали на весь двор его имя. В большинстве случаев это действовало безотказно.
Я принялся подметать пол, а после протер пыль с мебели и телевизора. Финальным аккордом было мытье полов. Обычно этим занималась мама. Она выносила в комнату ведро с теплой водой, в которую добавляла хлорки и стирального порошка, смачивала в нем тряпку и после этого наматывала ее на швабру. Сначала проходилась по полу обильно смоченной тряпкой, а потом подтирала сухой. При этом всем остальным членам семьи строго-настрого запрещалось ходить по сырому полу. Надо было обязательно дождаться, пока он высохнет. Все стулья во время этого процесса помещались ножками вверх на стол или на диван, чтобы не мешались при уборке.
Я забрался с ногами на диван и не отрываясь смотрел телевизор, пока мама мыла пол. Я не мог понять, почему мне, по сути, взрослому человеку, вдруг вновь стала интересна такая детская передача, как «Будильник». Возможно, что всему виной было охватившее меня радостное ощущение вернувшейся эпохи СССР. Все мне было интересно, все привлекало мое внимание, а особенно то, что было связано с моими детскими впечатлениями. И я пока ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел, если честно.
Наконец, уборка закончилась. Все разошлись по своим делам: мама — на кухню, отец — к себе в комнату, Аня — к зеркалу, наводить прическу и макияж. В это время в моде были пышные завитые прически. И для достижения этого эффекта Аня пользовалась электрическими щипцами для завивки. Волосы захватывались ими и наматывались в несколько оборотов на круглую нагретую основу. Это позволяло добиваться эффекта пышной завивки. Дополнительно Аня особым образом начесывала их расческой и в конце закрепляла из баллончика аэрозольным лаком для волос.
И сейчас в комнате перед зеркалом она проводила эти уже привычные для нее манипуляции. Я какое-то время с интересом следил за ней краем глаза, а потом, когда мне это наскучило, сбегал на балкон и снял с веревки высохшую к этому времени одежду.
По телевизору шла передача «Служу Советскому Союзу!», а потом должна была начаться «Здоровье». Залипать перед экраном в то время, как на улице ярко и приветливо сиял очередной солнечный летний день, мне совершенно не хотелось. Я выключил телевизор, быстро оделся, крикнул маме, что отправляюсь прогуляться, и выскочил в подъезд.
И первым, кого я увидел, спустившись на три лестничных пролета, был Вовка Никитин. Он сидел на подоконнике и хмуро смотрел на меня. И его тяжелый взгляд не сулил мне ничего хорошего.
Глава 14
Я замер наверху лестницы. Моя рука непроизвольно нырнула в карман шортов, где лежал болт. Никитин криво ухмыльнулся и спрыгнул с подоконника. Но подниматься ко мне навстречу он не спешил. Уперевшись руками в бока и широко расставив ноги, он исподлобья смотрел на меня. Я понимал, что если сейчас побегу или начну звать на помощь, то верну своему врагу всю его прежнюю уверенность и наглость. Поэтому я продолжал молча стоять наверху и не сводил глаз с подбоченившегося отморозка. Эта немая сцена продолжалась с полминуты, а потом Никитин вдруг хрипло спросил: