— Зайдем, — сказал Миша-ангел. — Все-таки не чужие.
Они зашли на детскую площадку и с трудом забрались в небольшой фанерный домик. Егоша боялся, что вот-вот появится настоящий сторож и их оттуда погонят. Но Миша-ангел как всегда знал, что к чему, — их никто не тревожил. Кажется, пошел небольшой дождь, запахло сыростью и грибами. Свежий, человечный какой-то запах. Оба сидели скрючившись, и коленки Егоши упирались в острые коленки Миши-ангела.
— Хорошо пахнет, — сказал Миша-ангел и добавил скорее утвердительно, чем с вопросом: — Ты любил мать.
— Любил, — сказал Егоша.
— Конечно, ведь она у тебя была. — Миша-ангел еще больше согнулся и приблизил к Егоше свое лицо, блекло-голубые выпуклые глаза, которые прямо сейчас, на глазах у Егоши, подернулись влагой: — А у меня не было матери! У таких, как мы, матерей не бывает, — голос его дрогнул.
И замолчал. И Егоша молчал.
— Когда у таких, как мы, рождаются дети. Это редко бывает. Но все-таки бывает. Мы их даже не видим.
— Почему? — не удержался Егоша.
— Это не обсуждается. Отправляют куда-то. Понятно. Все на высшем уровне. Точно не знаю. У меня еще не было детей.
— У тебя будет ребенок? — вдруг догадался Егоша.
— Пока это еще можно скрыть.
— А потом?
— Как положено. Мы его даже не увидим. Я-то ничего. Машка колбасится. Ты же ее знаешь. Она без удержу. Прямо какая-то сумасшедшая стала. Я что подумал, может, подбросить его тебе?
— Как? — удивился Егоша.
— А вот так.
— Не боишься?
— Боюсь, конечно. Просто у вас колбасня — отпуск закончится, увидишь — ну и у нас, соответственно, колбасня, под шумок, может, проскочим.
— А если не проскочим?
— Тогда по шапке.
Помолчали.
— Что молчишь? — спросил Миша-ангел.
— Не знаю, — сказал Егоша. — Странно как-то.
— Да нормально все сделаем. Отправим его в Дом ребенка, бумаги оформим… на твое имя.
— На мое имя? — совсем уже растерялся Егоша.
— На чье же еще? Ты же будешь растить.
— Я?
— Опять двадцать пять! Как надо, так и сделаем! Время придет — я тебе свистну. Конечно, можно было бы его и там оставить, в приюте. Как-то бы выкарабкался. Мы с Машкой уже и этот вариант перетерли. Другое дело — с тобой, спокойней. Пиши заявление. — и Миша-ангел ловко сунул Егоше лист бумаги и ручку, и даже подложил под него — для полного удобства — блокнот, из которого этот лист был вырван.
— Пиши! — сказал Миша-ангел. — Заявление. Я, такой-то, такой-то… номер паспорта.
— Я не помню номер своего паспорта. — сказал Егоша.
— Как это, не помнишь номер своего паспорта?! — возмутился Миша-ангел. — Куда же это годится? — Но тут же продиктовал Егоше его номер паспорта. — …Прошу передать мне для усыновления ребенка мужского пола.
— Мужского? — переспросил Егоша.
— Мужского. Щас! Мы с Машкой не знаем, какого пола у нас ребенок!
Миша-ангел аккуратно сложил Егошино заявление и спрятал у себя на груди.
— Время придет, я тебе свистну.
— А жена? — спросил Егоша.
— С женой уже сам разбирайся.
Пятясь, на четвереньках они выбрались из фанерного домика и пошли по дорожке к выходу. Миша-ангел шел сгорбившись и выглядел вдруг таким усталым, что Егоше сделалось его жалко.
— Ничего, — сказал Егоша. — Как-нибудь решим этот вопрос.
— Уж постарайся, — сказал Миша-ангел.
В тот же вечер он приступил к разговору с женой.
— Знаешь, — сказал Егоша. — Надо нам взять на воспитание еще одного ребенка.
— Ты что, с ума сошел?! — закричала жена. — Мало тебе дочки?
— Дело совсем не в этом, — заметил Егоша, — просто мы не мещане. Это, можно сказать, вклад в общество.
— Чушь какая! Нужны мы этому обществу!
— Мы, может, и не нужны. Но нам общество нужно.
— Это большой вопрос!
— Это не вопрос, а ответ. Чем лучше обществу, тем лучше нам. Помочь сироте — это благородно.
— Благородный ты наш! Всех сирот не согреешь!
— Я не говорю — всех. Хотя бы одного.
Жена рыдала, грозила разводом, звонила матери, собирала вещи — Егоша не отступал. И только уже вечером, напившись всевозможных лекарств, она как-то успокоилась и подумала трезвым умом — муж-то он неплохой, деньги приносит, не пьет, не курит, не гуляет. Ну, с мухами, конечно, в голове. А кто без мух? Только у каждого — свои. А она? Кому она-то нужна? Волосы жидкие, тусклые… в углах глаз гусиные лапки, поправилась на семь килограммов! Так что, всхлипнула еще пару раз… и заснула.
Миша-ангел объявился через несколько месяцев — как раз к Новому году. В городе было оживленно, и когда смеркалось, особенно празднично сияла иллюминация, и разряженные елки на площадях и у магазинов вызывали в душе взволнованные детские переживания. Снега почти не было, но приподнятому настроению это не мешало. Было скорее тепло. Егоша зашел в большой магазин купить подарки. Дочери он купил новую куклу, теще — набор дорогого мыла с мочалками в красивой плетеной корзинке — пусть моется, ведь если выбирать, он предпочтет чистую, хорошо вымытую тещу, чем какую-нибудь грязненькую, — и уже стоял в посудном отделе, приглядывая жене чайный сервиз, как позвонил Миша-ангел.
— Ну, — сказал Миша-ангел. — Принимай!
— Кого? — растерялся Егоша.
— Кого-кого. Гаврилку. Завтра к одиннадцати с паспортом в дом ребенка.
Вокруг Егоши толкался народ, звенел посудой.
— С паспортом? — переспросил Егоша.
— Не без него же. Запаси все что надо — памперсы, распашонки, колготки. Имей в виду — он у нас крупненький, да и подрос уже. Не скупись — к Новому году премию получишь. А на днях подброшу флешку — работать пора, да и для отвода глаз.
Забыв обо всем, чуть не перевернув витрину с хрустальными рюмками, чуть не потеряв по дороге куклу и растеряв почти все мыло, Егоша бросился из посудного отдела в детский. Брал без разбору все подряд, пока не истратил все деньги.
Нагруженный, явился домой. Жена смотрела на него мрачно.
— Завтра принесу, — сказал Егоша, дыша тяжело и прерывисто, как замученная собака.
— Кого? — холодно спросила жена.
— Гаврилку.
— Боже-боже, — сказала жена и ушла в спальню плакать.
О чем ни думай, как ни смиряйся, но не плакать — этого она не могла.
На другой день к одиннадцати, с паспортом, разумеется, Егоша отправился в Дом ребенка.
— Вам куда? — спросила дежурная, отталкивающего вида женщина, не оттого, что была так уж некрасива, а из-за какого-то особого хмуро-недоброжелательного выражения лица.
— Хорошенькое начало, — подумал Егоша и сказал: — Я за ребенком.
— Третий этаж, к директору.
По лестнице с выбитыми ступенями Егоша пошел на третий этаж. Было тихо, но время от времени откуда-то доносился детский плач. Резко пахло дезинфекцией и хлоркой.
В кабинете директора сидела крупная полная женщина с неприветливым, замкнутым лицом. «Неужели здесь все такие?» — подумал Егоша и протянул ей паспорт.
— Документы на вас пришли, — сказала женщина, буравя Егошу маленькими настороженными глазками. — Но мне бы хотелось кое-что уточнить самой. Ваши квартирные условия?
— Там все есть, — заметил Егоша.
— Так, так, — сказала женщина, надевая очки и перебирая бумаги. — Зарплата?
— Тоже. Там есть.
— А мотивация? — она напряженно сдвинула брови, подбирая слова. — Да, мотивация. — И воскликнула совсем уже грозно: — Мотивация!
Между тем, говоря с Егошей, она взяла со стола айфон, написала какое-то сообщение и, с кем-то соединившись, сказала: «Я тебя потом наберу». Владение этим предметом явно приносило ей удовольствие и придавало особую значимость ее особе, она опять стала буравить Егошу своими глазками с какой-то дополнительной уверенностью в себе:
— Ваша мотивация!
— Да, да, конечно… мотивация. — пробормотал Егоша растерянно, вот у него-то явно пропадала уверенность в себе.
Тут в самое ухо шепнул Егоше голос Миши-ангела: «Да дай ей денег! Не соображаешь, что ли?»
— Конечно, — сказал Егоша.
Он полез во внутренний карман пиджака, вытащил долларовую заначку, которая, по счастью, там находилась, и неловко положил на стол, переживая, что не смог сделать это как надо, хотя бы в конверте. Директриса же, ничуть не смущаясь, ловко протянула свою увесистую лапу, накрыла ею купюру, и она тут же исчезла в ящике стола.
— Надеюсь, ребенку будет у вас хорошо, — и позвонила.
Тут же появилась нянечка — нормальная такая нянечка, с добродушным лицом-плюшкой, с конвертом, в котором лежал младенец.
— Тс… — сказала нянечка. — Спит. Вы уж поаккуратней.
Егоша бережно нес конверт с ребенком вниз по лестнице — он был на удивление тяжелый. За ним шла нянечка и несла пакет с детским питанием. Чем дальше они отходили от кабинета директора, тем сильнее запахло хлоркой. Особенно на лестнице. И кто-то плакал там, за стеной. А потом к нему присоединился кто-то еще. И Егоша подумал: его бы воля — он взял бы отсюда всех. Всех до одного! Потому что и последнего тоже жалко, и возможно, даже еще жальче, чем всех остальных. Только куда взять-то?
Когда Егоша принес ребенка домой, жена опять демонстративно заперлась в спальне. Егоша положил конверт на диван и развернул, путаясь в завязках и лентах негнущимися от волнения руками. Это был пухлый, на удивление крупный младенец, розовощекий, с нежным цветом лица и уже длинными вьющимися золотистыми волосами. Егоша смотрел на него затаив дыхание — такой он был красивый. Тут он услышал рядом: кто-то тоже тяжело задышал. Это была жена.
— Боже! — вырвалось у жены. — Какое чудо!
В этот момент младенец проснулся и удивленно посмотрел на обоих чуть выпуклыми бледно-голубыми глазами Миши-ангела. Егоша захотел было взять его на руки, но жена перехватила:
— Не трогай! Ты не умеешь с детьми, — и схватила его сама.
К вечеру все образовалось — прикупили необходимое, что-то перестирали, что-то перегладили, жена, разгоряченная и взлохмаченная, кипятила бутылочки для молочных смесей, Егоша слонялся по квартире и был вовсе не у дел, а дочка все прыгала на одной ножке и кричала, что у нее появился брати