ину. Накануне ударил сильнейший мороз, и к огромному количеству раненых прибавились обмороженные. Бонапарт приказал пропустить по переправе лишь семьи своих приближённых и гвардию. После этого он велел сжечь мосты, а толпы обессиленных французов остались на берегу на милость подошедших русских.
Император Наполеон спешил в Париж набирать новые полки, а что ещё ему оставалось? Великая армия, всего полгода назад перешедшая Неман, осталась лежать в русских снегах.
С Милорадовичем Алексей дошёл до Немана, а потом командир вызвал Черкасского и приказал собираться в Петербург.
– Вы должны предстать перед его величеством, пора вам воскреснуть и для двора тоже. Сейчас бои закончены. Вы мне пока не нужны, но, если император отпустит вас, возвращайтесь, я всегда буду рад, – объявил генерал, пожал Алексею руку и отправил его собираться.
Василевский ждал друга в коридоре. Граф казался очень расстроенным.
– Я всё знаю. Жаль, что ты уезжаешь, мы хорошо воевали вместе…
– Обещаю, что не стану ухаживать за столичными красавицами, оставлю их всех тебе, – пошутил Алексей.
– Я и сам не буду за ними ухаживать, я дал слово одной девушке – вот война закончится, и я на ней женюсь, – серьёзно ответил его молодой друг.
– Не знал, что ты помолвлен.
– Я не хочу об этом говорить, это личное, – объяснил Василевский. – Но речь не обо мне. Дарю тебе в дорогу две бутылки коньяка – в такой мороз самое верное средство не замёрзнуть.
Друзья обнялись, прощаясь, и Алексей выехал в Петербург.
Петербург встретил Черкасского заснеженной Невой и колючим от мороза воздухом. Ну и пусть, на то и дом, чтобы согреться! Никогда ещё Алексей так не радовался, открыв дверь своего особняка на Миллионной.
Увидев князя, лакей в вестибюле онемел.
– Да жив я, жив, – засмеялся Алексей и, отстранив оторопевшего слугу, прошёл в дом, на ходу снимая шинель. Навстречу спешил седой дворецкий. Увидев хозяина, он замер, потом из его глаз брызнули слёзы.
– Ваша светлость, счастье-то какое…
– Я живой, Фирс, успокойся, – объяснил Алексей и спросил: – Кто сейчас в доме?
– Князь Василий, он в гостиной сидит, я предупрежу.
– Нет уж, не нужно, я сам с ним поговорю…
Дядя сидел у окна, читал газету. На звук шагов он обернулся и так побледнел, что Алексей подумал, не собирается ли старик отдать Богу душу. Впрочем, церемониться с этим негодяем смысла не было.
– Князь Василий, немедленно покиньте мой дом! Ваши вещи слуги упакуют и отправят по тому адресу, который вы им оставите, – заявил Алексей и добавил: – Если я выясню, что вы растранжирили мои деньги, я вас засужу, и вы закончите свои дни в долговой тюрьме. А сейчас пошёл вон!
Князь Василий почти выбежал из комнаты. Он уехал через десять минут.
Алексей спросил у дворецкого, куда дели его одежду. Фирс послал двух лакеев в бельевую кладовую. В первом же сундуке нашёлся светло-серый сюртук, а под ним ещё ни разу не одетый парадный мундир. Дворецкий принёс хозяину сапоги и зимнюю шинель с бобровым воротником.
– Пусть мне приготовят ванну, и пришли кого-нибудь посообразительнее из лакеев, пока я не найду нового камердинера, – распорядился Алексей и отправился в кабинет, чтобы написать прошение об аудиенции.
Он еле успел побриться, когда прибыл ответ от государя. Князя Черкасского ждали немедленно. Надев мундир, Алексей отправился во дворец.
Император крепко обнял его.
– Господи, какой подарок судьбы, а ведь мы с Константином тебя оплакали! – воскликнул Александр Павлович. – Проходи, расскажи, что с тобой было.
Алексей сообщил обо всём, что произошло с ним, начиная с Бородино и заканчивая Неманом. Государь слушал, сопереживая. Тронутый его искренней радостью, Алексей не решался начать разговор о том, что его больше всего волновало. Но император догадался сам:
– Ты, наверное, хочешь поехать к жене. Она хоть знает, что ты жив?
– Неизвестно, ваше императорское величество. В конце марта я отправил Катю в Лондон и больше не имел от неё вестей, но я был бы очень признателен, если бы мог попросить у вас отпуск на несколько месяцев.
– Но Нева встала, отсюда ты в Англию не отплывешь, если только через Ревель, – задумчиво произнёс император, а потом решил: – Отпускаю тебя на полгода.
Алексей с восторгом поблагодарил и откланялся. Он согласился бы пробираться в Лондон любыми путями, хоть пешком.
Вернувшись домой, Черкасский нашёл свою одежду развешанной в шкафах. Молодой лакей мялся у двери спальни, не решаясь обратиться к князю.
– Чего тебе? – спросил Алексей.
– Ваша светлость, в сундуке ещё письма лежали, что с ними теперь делать? – спросил парень, указывая тоненькую связку.
– Давай, я посмотрю.
Три письма оказались от Елены и одно – от мистера Фокса. Алексей прочитал сначала письма сестры. Все они были датированы тремя летними месяцами. В Ратманове жизнь текла благополучно, а Елена достойно справлялась с обязанностями хозяйки. Черкасский распечатал письмо англичанина. Оно было коротким:
«Милорд, я должен сообщить вам прискорбные новости. Наших кораблей больше нет. “Манчестер” захвачен в плен французами, а “Орёл” потоплен. По сведениям, привезённым “Викторией”, никто с “Орла” в нашу контору в Лондоне не обратился, поэтому я считаю всю команду и пассажиров судна погибшими. Я отплываю на “Виктории”, чтобы разобраться с делами в Англии. Примите мои искренние соболезнования по поводу гибели вашей супруги».
Под письмом стояла размашистая подпись Фокса.
Алексей не мог в это поверить. Он крикнул Фирса, приказав закладывать сани, и уже через полчаса стучал в закрытые двери своей конторы. К нему вышел сторож и сообщил, что контора закрыта с сентября, «Виктория» захвачена французами, а о судьбе Фокса и команды ничего не известно.
Черкасский вернулся к саням, сел, но так и не сказал, куда ехать. Кучер долго косился на застывшего в молчании хозяина, потом окликнул его и спросил, что делать дальше. Алексей пришёл в себя и распорядился ехать домой. Через час он собрал вещи и отправился обратно в полк. Жизнь для него закончилась, теперь до самой смерти его ждали лишь мучительная тоска и длинные, однообразные дни. Заветным желанием князя Черкасского стало умереть в бою, ведь он потерял свою Катю.
Глава двадцать восьмаяГрафиня Ливен
Катя пролежала в горячке почти месяц. Несколько раз она стояла на пороге смерти, и тогда отчаявшийся Штерн привозил очередного доктора. Все лучшие врачи Лондона перебывали у Катиной постели, но их ответ всегда был один и тот же:
– Надейтесь на Бога – и миледи поправится. Она молода и сможет перебороть болезнь, но сейчас остается только ждать.
Но, видно, мать на небесах отмолила свою девочку: лихорадка отступила, и Катя открыла глаза. У своей кровати она увидела исхудавшую Луизу.
– Что случилось? – Катин голос шелестел, как бумага.
– Господи, спасибо Тебе! – обрадовалась Луиза – Как вы себя чувствуете, миледи? Где болит?
– Нигде, просто слабость… Пить хочется.
– Сейчас, вот – пейте.
Луиза приподняла Кате голову и, придерживая чашку, напоила.
– Сколько времени я болела? И как мой сын?
– С малышом всё хорошо, у него славная кормилица Бетси, и он такой прелестный, его обожает весь дом. А проболели вы почти месяц.
– Так долго?
Катя попыталась сесть в постели, но сил у неё не хватило, пришлось Луизе помогать.
– Принесите мне сына, – попросила Катя.
Мадемуазель де Гримон вышла из комнаты, на ходу сообщая всем в доме, что миледи пришла в себя, и вернулась вместе с добродушной молодой женщиной, несущей завернутого в голубое одеяльце ребёнка.
– Вот, миледи, это Бетси, кормилица и няня нашего сокровища, а это сам наш прекрасный князь Павел.
Луиза взяла ребёнка из рук кормилицы и положила его на колени к матери. Малыш спал. Он был чудесным: чёрные волосики уже завивались в нежные спиральки, черты казались на удивление гармоничными, а на подбородке проглядывал намёк на будущую ямочку. Перед Катей лежала маленькая копия её мужа. Малыш завозился и открыл глаза.
– Мой любимый, какой ты красавец, – с нежностью сказала Катя. – Как он похож на отца, только глаза – не тёмные, а голубые.
– Цвет глаз у малышей меняется, возможно, они станут другими, но пусть бы остались такими, как сейчас, ведь это так красиво при чёрных волосах.
– Луиза, а ведь Павлуше уже месяц, его нужно окрестить, – заволновалась Катя. – Я сама поеду в церковь и договорюсь с батюшкой.
Она попыталась поднять сына, но руки не справились с этой маленькой тяжестью. Луиза забрала ребёнка и передала его Бетси.
– Не нужно, миледи, вы ещё очень слабы, но теперь дело быстро пойдёт на поправку.
Здоровье к Кате действительно возвращалось. Марта день и ночь пичкала хозяйку то бульоном, то протёртым мясом, то кашей, Луиза помогала Кате ходить, а через неделю молодая мать уже пошла самостоятельно и ещё через три дня в первый раз вышла из дома, чтобы поехать в церковь. Луиза подогнала на её исхудавшую фигуру траурное платье. Глядя на себя в зеркало, Катя равнодушно отметила, что похожа на привидение. Бледное лицо с огромными светлыми глазами под чёрной шляпкой казалось почти прозрачным.
– Миледи, вы ещё очень слабы, давайте отложим поездку, – попросила Луиза, – можно окрестить мальчика попозже, когда вы совсем окрепнете.
– Ничего, Луиза, всё будет хорошо! Спасибо вам за участие, но я уже здорова.
Белые кони привезли коляску к церкви, и Поленька помогла хозяйке подняться по ступенькам. Внутри оказалось на удивление многолюдно, и Катя вспомнила, что сегодня – воскресенье. Она прошла к привычному для себя месту у образа Казанской Божьей Матери, поставила перед ним свечку и попросила небесную заступницу о здоровье и счастье для своего сына. Вот когда Катя поняла, что значит быть матерью – её больше не волновала собственная жизнь, она думала только о своём мальчике.
Служба закончилась, и прихожане двинулись к батюшке за благословением. Катя пошла вместе со всеми. Её обогнала большая семья: красивый темноволосый мужчина лет сорока и роскошно одетая высокая дама держали за руки троих маленьких мальчиков. Отец Афанасий почтительно поговорил со взрослыми, перекрестил и благословил детей и, когда семья отошла, обратился к Кате: