Анджела потратила целую вечность, уверяя Дэвида и Марию, что она справится, что паспорт, который вскоре понадобится, у нее при себе и что ее ждут на стойке регистрации. Потом они несколько раз повторили друг другу, где именно встретятся завтра перед ланчем: у подножия Испанской лестницы, на нижней ступеньке, чтобы никто не заблудился.
Заметив, что Шон жадно прислушивается к разговору, Анджела напряглась. Она хотела отгородиться от брата, чтобы их жизни не пересекались. Она ненавидела Шона за то, что он молча стоял в стороне, горя желанием присоединиться к их компании. И ненавидела себя за то, что удержала брата на расстоянии одним взмахом руки.
Наконец Дэвид и Мария снова уселись в такси и отправились в отель, куда уехали отец Флинн и счастливая пара. Туда тем же вечером должен был приехать шафер. Эмер расстроилась, узнав, что Анджела не может и даже не попыталась изменить свои планы и перебраться к ним в отель. Но Анджела настояла на том, чтобы остаться в забронированной гостинице. Они и так будут часто видеться, ведь отели находились всего в десяти минутах ходьбы друг от друга.
Анджеле выдали ключ от номера и указали на опасный с виду лифт.
Шон подошел к сестре.
– Они уехали? – боязливо спросил он.
– Да.
– Ох, Анджела. Анджела! Спасибо тебе, и благослови тебя Бог! Спасибо, что ты здесь. Я признателен тебе всем сердцем. Сюя просила поблагодарить тебя от ее имени, она хотела, чтобы ты знала об этом.
Шон положил руки на плечи сестры, и его лицо исказилось помимо воли.
– Не надо… – начала она.
– Ты не представляешь, что это значит для меня.
Шон покачал головой из стороны в сторону. В его глазах действительно стояли слезы, Анджела не ошиблась.
– Пожалуйста… я просто пойду и…
Она хотела дать брату время, чтобы он взял себя в руки, прекратил заискивать и проливать слезы. Это поведение было так не похоже на уверенного в себе священника, который всегда был безукоризненно прав, знал, что следует и чего не следует делать, чтил долг и не сомневался в том, что кто-то обязан остаться в Каслбее и всю жизнь ухаживать за матерью.
– Я пойду с тобой, – сказал Шон, поднимая чемодан.
– Нет, ни за что. Что о нас подумают? – яростно прошипела Анджела ему в лицо.
На простом итальянском Шон объяснился с низкорослым толстяком за стойкой. Коротышка кивнул: «Да-да».
«Отец Шон по-прежнему умеет очаровать», – с горечью отметила про себя Анджела.
В опасном лифте едва хватало места, чтобы сделать вдох. Анджела затаила дыхание, пока лифт со стоном полз вверх, минуя пролеты. Шон открыл дверь крошечной комнаты. Внутри стояли односпальная кровать, туалетный столик и стул. На стене висело пять крючков с вешалками. Такая роскошь, как шкаф или умывальник, в одноместных номерах отсутствовала. В коридоре брат и сестра прошли мимо комнат с табличками «I Bagno» и «I Gabinetto»[12].
Анджела огляделась вокруг. Она хотела встретиться с братом иначе. Она собиралась войти в номер, прилечь и собраться с мыслями, а затем принять ванну и переодеться, развесив и разложив праздничный наряд и новую шляпку, купленную утром у Клери. Неужели еще утром они блуждали в толпе по О’Коннелл-стрит? Анджела надеялась, что Шон оставит записку с предложением встретиться в ближайшем кафе. Она бы прогулялась, наслаждаясь вечерней прохладой, и они бы поговорили за уединенным столиком. Анджела была готова говорить часами, если потребуется. Патетическая, нервная и неловкая встреча ей совсем не понравилась.
Шон поставил чемодан на пол и аккуратно разместил объемную сумку со свадебной шляпкой на туалетном столике рядом с большим ключом от номера. Анджела стояла, полностью утратив контроль над ситуацией и гадая, что произойдет дальше. Она впервые в жизни покинула пределы Ирландии, оказалась в отеле и встретилась с единственным братом, который отказался от сана. В этот миг Шон обнял сестру, положил голову ей на плечо и расплакался, как младенец. Анджела стояла с сухими глазами, гадая, бывает ли что-то хуже, чем это. Шон не бубнил о том, как ему жаль, и не винил себя за то, что испортил всем жизнь. Вместо этого он сбивчиво рассказывал о процедуре лишения сана и о том, сколько времени она занимает. Шон бормотал, что рад видеть Анджелу, потому что, прочтя ее письма, испугался, поверив, будто сестра запрещает ему возвращаться в Каслбей.
Все легко отыскали Испанскую лестницу. Мария, сотрудница «Аэр Лингус», бывала в Риме несколько раз, а Дэвид, художник среднего возраста, приезжал сюда много лет назад. Эмер и Кевин нашли бы планету Марс, будь она местом встречи, – их переполняли энтузиазм и энергия. Отец Флинн тоже испытывал радостное волнение. Это был его праздник и его город, поэтому он наслаждался каждой минутой, исполняя роль организатора. Анджела пришла последней, но опоздала всего на пару минут. Она хотела купить темные очки, однако ей попадались магазины, где очки стоили целое состояние. В конце концов она и выложила за покупку целое состояние, а продавщица восхищенно заявила, что теперь у нее bella figura.
Компания рассмеялась, увидев Анджелу в новом образе. Друзья заявили, что она быстро освоилась, и в шутку предположили, что подруга накануне вечером перебрала местного вина. Пока все обсуждали, где бы перекусить, Эмер с беспокойством спросила ее, что она делала накануне.
– Заблудилась, – ответила Анджела. – Ты меня знаешь: люблю бродить, почти не соображая, где нахожусь и что творю. Это такой прекрасный город.
Эмер успокоилась. Много лет назад в Дублине Анджела любила подолгу гулять вдоль канала или в Дублинских горах, преодолевая милю за милей. Видимо, в Риме она делала то же самое. Эмер вернулась к спору о ланче. Идею отправиться в чайную «Бабингтон» – заведение в английском стиле, расположенное поблизости, – зарубили на корню. Они не пробыли в Риме и суток – явно недостаточно, чтобы затосковать по привычному чаю с булочками. Все дружно направились к месту, которое посоветовал отец Флинн.
– Я не тратил здесь попусту время только на молитвы и учебу, – радостно поведал он. – Я сделал кое-что полезное – например, выяснил, где можно поесть и выпить.
В ресторане мужчина в кремовом пиджаке с эффектным носовым платком в нагрудном кармане заигрывал с Анджелой, вскакивая из-за столика, чтобы проверить, есть ли у нее пепельница, и испробовав на ней свой жалкий запас английских слов.
– Эти очки мне идут. Я носила бы их постоянно, – сказала Анджела, когда мужчина, пятясь, вышел из ресторана, попутно кланяясь, улыбаясь и строя глазки.
Ее уже много лет не баловали таким пристальным вниманием.
Вскоре Анджелу оставили в покое. После ее непринужденной шутки все решили, что она в полном порядке, поэтому она смогла на время уклониться от беседы и прокрутить в голове прошлый вечер, словно фильм. Ей удалось выпроводить Шона из комнаты, и он записал название кафе. Анджела заявила, что ей нужен час, чтобы успокоиться и распаковать вещи. Но в результате она не сделала ни того ни другого: ее одежда осталась в чемодане, а беспокойство усилилось. Она нервно поглядывала на дорожные часы и недоумевала, почему отослала прочь заплаканного брата. Ей все равно придется поговорить с ним. Почему она не ушла вместе с Шоном из этой унылой комнаты, чтобы пройтись по любой из живописных площадей по соседству?
В итоге они оказались на Пьяцца Навона. Площадь окружали рестораны, а в центре толпились торговцы и фокусники, как будто проходил карнавал. Анджела подумала, что никто, кроме О’Хары, не испытывал здесь ни тревог, ни забот.
Они сели и заказали по крошечной чашечке кофе. Шон окончательно пришел в себя.
– Давай я расскажу тебе о моей семье, – начал он.
Анджела слушала. Она узнала о Сюе и о том, как брат познакомился с будущей женой почти сразу по приезде в Японию, куда их направили после изгнания из Китая. Анджела узнала о трехлетнем Денисе, самом смышленом ребенке на свете, а также о полуторагодовалой Лаки, чудесной малышке, от чьей красоты щиплет глаза. Она узнала о том, как семья Шона жила в Японии в доме брата Сюи, о том, что они делали на удивительной вилле в Остии, и о том, как Шон и Сюя обвенчаются в Риме после завершения процедуры лишения сана. Шон говорил как одержимый. Он всегда блистал как оратор, однако дома у него не было конкурентов. Шон учился в семинарии, работал в миссии и являлся служителем Господа, который имел больше прав рассказывать истории и требовать внимания к себе, чем тот, кто знал истории получше. Анджела слушала. Ничего не изменилось, кроме содержания. Брат был уверен в своей аудитории, не сомневаясь, что Анджела рада узнать подробности появления на свет Лаки, чьи роды нелегко дались Сюе. Шон был убежден, что сестра так же, как и он, интересуется тонкостями процесса лишения сана и отношениями бывшего священника с Конгрегацией по делам духовенства.
Раз или два Анджела пыталась перебить брата, но он вскидывал руку в привычном жесте священника, который на первый взгляд вежливо просит разрешения продолжить, но на самом деле категорично заявляет, что будет говорить дальше.
Шон не планировал возвращаться в Остию сегодня вечером. Путь неблизкий, он приедет слишком поздно. Шон останется в Риме. Сюя убедила его в том, что это менее утомительно, ведь утром он наверняка захочет снова поговорить с Анджелой. Слушая монолог брата, Анджела благодарила судьбу за то, что Шон решил остаться в Риме. Было очевидно, что сегодня она не сможет вставить ни слова, поэтому ей понадобится утро, чтобы указать брату на обстоятельства, которые портят картину будущего, столь радужную в его описании. Но где же он остановится на ночлег? Шон то и дело упоминал о нехватке денег и необходимости принимать в расчет стоимость проезда. Однако с местом для ночлега у Шона проблем не было. Его друг, английский священник, преподавал в Английском колледже, сказал, что там всегда найдется кровать для Шона. Это неподалеку.
Шон говорил о знакомых священниках, о бывших священниках, а также о духе перемен, вопрошаний и сомнений, витавшем в современной церкви. Он был готов говорить об этом вечно. Анджела кивала и издавала необходимые для поддержания беседы звуки, однако ее мысли беспорядочно метались. Разговор с братом напоминал переписку с ним: Шон игнорировал все замечания сестры, словно она не пыталась донести до него собственные мысли, просьбы или слова. Анджела напи