Отец Флинн оказался настоящим сокровищем, он знал ответы абсолютно на все. Он заявил, что когда вернется в Дублин из этого великолепного города, то заскучает в местном болоте. Дублин был слишком серым и неприветливым. Дядя Кевина Дэвид, которого добропорядочная родня считала слегка эксцентричным, не жаловал священников. По словам Дэвида, от общения с ними у него начинались боли в верхней части живота. Но этот маленький, похожий на друида преподобный отец был исключением. Отец Флинн носил сутану, но она плохо сочеталась с его низкорослой округлой фигурой. Когда компания проходила мимо магазина нижнего белья, где продавались корсеты с оборками для осиной талии, он спросил Эмер и Анджелу, не купить ли ему нечто подобное, чтобы хорошо выглядеть на свадебных фотографиях. Отец Флинн был полон смешных и беззлобных историй обо всем на свете и – самое главное – умел посмеяться над собой. Складывалось впечатление, что его хорошо знали везде, куда бы друзья ни пошли. Итальянские лавочники, выставляющие сыры на витрину, выкрикивали на ломаном английском приветствия преподобному Флинну.
Он также умел быть серьезным, заверив молодых, что обвенчаться в соборе Святого Петра – великая честь и что они непременно запомнят событие на всю жизнь. Вряд ли кто-то мог забыть место, где сочетался браком, однако свадьба в соборе Святого Петра – это нечто особенное. В Страстной четверг отец Флинн повел друзей в крипту. Они с благоговением осмотрели ее, пока в огромном соборе шли приготовления к обрядам Страстной недели. В то, что Эмер и Кевин здесь обвенчаются, было почти невозможно поверить.
Вдобавок ко всему отец Флинн разбирался в одежде – редкий талант для мужчины. Его очаровали наряды, которые друзья приготовили для свадьбы. Великолепную картину портила обувь. Ирландская обувь выглядела в Риме слегка неуместно. В четверг поздним вечером по Виа Кондотти прогуливалась странная компания. Анджела и Эмер примеряли туфли и показывали их отцу Флинну, Кевину, Марии и Дэвиду. Мария пришла в такое волнение, что тоже присоединилась к подругам, а отец Флинн признался, что, если бы длинная сутана не скрывала ног, он бы не устоял перед искушением приобрести пару серых замшевых туфель. Вскоре все в магазине балансировали на грани истерики. Когда три девушки наконец остановили свой выбор на одинаковых, невероятно элегантных туфлях, отец Флинн заспорил с продавцами о цене, как базарная торговка рыбой, и сэкономил немалую сумму.
Потом он остановился у цветочного киоска, где его хорошо знали. Энергично жестикулируя, он перечислял цвета платьев: у Эмер – белое платье с голубой отделкой и голубая шляпка с белой лентой; у Анджелы – бежевое платье и белая шляпка с бежевыми и коричневыми бутонами. Семья, которая держала цветочный киоск, разволновалась, узнав о свадьбе; между родственниками разгорелся спор о том, какими должны быть букеты. Вскоре итальянцы уже кричали друг на друга, в то время как ирландцы изумленно наблюдали за происходящим. Сначала цветы подносили Эмер, затем – Анджеле. Продавцы отчаянно размахивали руками и качали головой. В конце концов все пришли к согласию по поводу цветов, времени доставки букетов в отель и цены. Владелец киоска подарил каждому по бутоньерке в качестве комплимента. Дамам поцеловали руки, а молодым адресовали самые добрые пожелания. Семья цветочника выглядела такой довольной, словно венчался кто-то из их родни.
– Можешь представить себе, чтобы моя мать так радовалась чужой свадьбе? – задумчиво произнесла Эмер. – Неудивительно, что многие едут сюда, чтобы пожениться. Здесь совсем незнакомые люди от тебя в восторге, а дома не ждет ничего, кроме суеты.
– В наш дом уже съехалась бы толпа престарелых священников и монахинь, они бы без конца причитали и жаловались, – подхватил Кевин.
– Будьте снисходительны, – потребовал отец Флинн. – Когда-нибудь я сам стану престарелым священником. Лет через тридцать – тридцать пять, когда ваши дети будут играть свадьбу, я хочу, чтобы кто-нибудь прикатил меня на вечеринку в инвалидном кресле.
«До чего же он мил», – подумала Анджела в приливе нежности.
Несмотря на шутливые манеры, отец Флинн был добрейшим из всех, кого она когда-либо встречала. А также чутким и деликатным. Из него бы вышел замечательный приходской священник – намного лучше скучного старика О’Двайера и тех, кому сан оказался не по плечу. Стоп. Она не будет вспоминать о Шоне до вторника – она обещала себе этот скромный подарок. Анджела надеялась, что сдержит обещание и сумеет получить удовольствие от поездки в Рим.
Возникла небольшая заминка с шафером. Он до сих пор не приехал. Но отец Флинн разобрался и с этим. Разве Дэвид не может исполнить роль шафера? Дэвид сомневался. По его словам, он не ощущал на себе благодати и не был тем, кто вправе участвовать в подобной церемонии в качестве одного из главных действующих лиц. Однако отец Флинн воспринял публичное заявление о том, что кто-то живет во грехе, как нечто само собой разумеющееся.
– Никто не заставляет вас быть главным действующим лицом, – заверил он Дэвида. – Вы всего лишь свидетель. Даже если вы совершили смертный грех или скрыли грехи на исповеди, это никак не повлияет на обряд. Разумеется, если вы захотите должным образом исповедаться, находясь в Риме, я знаю многих, кто способен вам помочь.
– Но я не думаю, что…
– В этом нет необходимости. Я просто сообщаю, что такая возможность есть, было бы желание. Я знаю священника, который глух как пень, у его кабинки выстраивается очередь длиной в милю, но я могу выбить вам местечко в передних рядах, бесстыдно воспользовавшись своим положением.
Было трудно понять, шутит отец Флинн или нет. Когда они вернулись в отель после чудесной послеполуденной прогулки по Риму, шафер оказался на месте. Его звали Мартин Уолш. Рост – примерно шесть футов два дюйма, возраст – около сорока. Он страдал от болезненной застенчивости и сел не на тот поезд. Казалось, он вот-вот расплачется. Отец Флинн взял ситуацию под контроль за считаные минуты.
Маленький священник убедительно заявил, что Мартин явился в самое лучшее время, потому что сейчас все собирались разойтись и снова встретиться в девять часов. За это время Мартин мог оправиться от шока, принять ванну, выпить пару кружек холодного пива и поболтать с Кевином. Остальные позаботятся о себе сами. Отец Флинн произнес эту речь, потому что Мартин бормотал извинения за то, что его не было рядом, чтобы позаботиться о цветах и подружках невесты. Он купил справочник обязанностей шафера и впал в уныние.
Отец Флинн велел Мартину выбросить справочник в урну. В Риме все намного проще. Большое скорбное лицо Мартина обрело человеческий вид. Прежде оно походило на тощую морду загнанной гончей собаки.
Скромная свадебная процессия неуверенно вошла в огромный собор, который друзья посещали каждый день, с тех пор как приехали в Рим. Сегодня все было иначе. Сухой формализм смешался с повседневностью. Люди желали молодым удачи на разных языках, а группа немцев их сфотографировала. Путь казался бесконечным. Наконец молодые в сопровождении гостей спустились по мраморной лестнице в маленькую часовню. Отец Флинн исчез, чтобы надеть облачение, а остальные молча опустились на колени, склонив головы.
Анджела усердно молилась. Она с усилием подбирала нужные слова и беззвучно произносила их одними губами. Анджела просила Господа быть добрым к Эмер и Кевину и сделать их жизнь приятной. Она объяснила Богу, что Эмер всегда следовала правилам и было бы неплохо ее вознаградить. Эмер заслуживала счастья. Рука, затянутая в перчатку, сжала лежавшую рядом руку в белой перчатке, и Эмер благодарно улыбнулась подруге.
Отец Флинн блистал в бело-золотом облачении и всем улыбался. Зазвучали слова, и Анджела почувствовала, как на глаза навернулись слезы, когда она услышала неуверенные голоса жениха и невесты. Вскоре все было сделано. Кевина и Эмер провозгласили мужем и женой. Они целомудренно поцеловались и расписались в огромной книге регистрации. Фотографу не терпелось вывести их на улицу. Сначала они позировали на ступеньках, а затем остановились в центре площади у большой колонны – отличное место для снимка с собором Святого Петра на заднем плане.
Когда Анджела спустилась, Шон ожидал в холле.
– Предупреди, что ты можешь не вернуться сегодня вечером, на случай если о тебе будут беспокоиться.
– Я вернусь сегодня вечером, – ответила Анджела.
– Неужели тебе приятно мотаться туда-сюда на поезде? – взмолился брат.
– Так мы идем или нет?
Шон пожал плечами, но вскоре пришел в отличное расположение духа. Юный Денис знал, что к ним едет тетя Анджела. Анджела вздрогнула и понадеялась, что мальчик не заметил неприязни, которую невольно вызвал. Она спросила, на каком языке говорит малыш. Он, очевидно, владел японским и английским, а теперь, находясь в Италии, использовал в речи много итальянских слов.
– Mia Zia, – с нежностью повторил Шон.
– Что?
– «Zia» по-итальянски «тетя». «Zio» значит «дядя». «Mia Zia» – «моя тетя».
Анджела спрашивала себя: неужели это все происходит на самом деле? Она приехала сюда за уроком иностранного языка? Окружающее походило на сон, в котором странные люди оказываются в неправильном месте и говорят идиотские вещи. Но это продолжалось слишком долго для обычного сна. Анджела не сможет проснуться и обнаружить, что отец Шон по-прежнему отправляет с Дальнего Востока письма с просьбой прислать марки и фольгу. Это время осталось в далеком прошлом.
Анджела пыталась рассказать о свадьбе – о чем угодно, лишь бы не погружаться в подробности повседневной жизни брата. Она не желала знать, что на этой платформе он обычно сидел в ожидании дешевого поезда. Она не хотела становиться частью его нелепой привычки ездить в город из нового дома, где жила его новая семья, чтобы добиться аудиенции или слушания и ускорить решение своего вопроса Конгрегацией по делам духовенства. Анджела мечтала, чтобы это поскорее закончилось. Она посмотрела на вокзал и на памятник Муссолини, который в первый и единственный раз за всю историю Италии заставил поезда придержив