[4]: волосы дыбом, шнурки на ботинках развязались, а галстук съехал набок. Когда Дэвид работал, он не следил за своим внешним видом.
Разве не чудесно учить только одаренных детей, не делая вечных пауз, чтобы отстающие могли догнать? Анджела посмотрела на Дэвида, торжествующе протянувшего ей составленную им карту ветров.
– Чему вы улыбаетесь? – подозрительно спросил он.
– Не знаю. Возможно, я схожу с ума. Я заметила, что улыбаюсь всякий раз, когда у ребенка что-то получается правильно, это так поразительно.
Дэвид рассмеялся:
– В школе все безнадежны?
– Нет, не все, некоторые очень умны. Но какой в этом смысл? Что с ними станет потом?
– Разве это не поможет им сдать экзамены?
– Да-да, так и будет.
Мисс О’Хара выпрямила спину, как делают взрослые, когда не собираются продолжать разговор. Дэвид огорчился.
Анджела возвращалась от доктора Пауэра домой на велосипеде. Встречный ветер хлестал по лицу, а морская соль щипала глаза. Любая зимняя поездка казалась путешествием на Южный полюс, и Анджела в миллионный раз задавалась вопросом, не лучше ли перевезти мать в город. Разумеется, сырой ветер, проникавший сквозь каждую щель коттеджа, матери вреден. Разумеется, от житья в месте, которое три четверти года больше подходит для тюленей и чаек, мало пользы. Однако не нужно себе лгать: она бы переехала в город ради себя самой, ради того, чтобы у нее была хоть какая-то жизнь. Не стоит притворяться, что дело в больных костях матери. Хотя какая жизнь ждала ее в городе? Она бы устроилась в школу, имея на руках немощную старуху, если бы вообще нашла работу. Учительница, не замужем, под тридцать. Восторгаться нечем. «Хватит мечтать, Анджела, смотри на дорогу и крути педали, осталось несколько минут, худшее позади, ты уже проехала мимо расщелины в скале, откуда задувает жестокий ветер».
Впереди показался свет, лившийся из окна.
Люди называли ее дом коттеджем, потому что он только выглядел маленьким, а на самом деле был двухэтажным. Стены были покрыты побелкой, к ним примыкал аккуратный маленький садик с подстриженной живой изгородью и короткой дорожкой, ведущей к двери.
Анджела задавалась вопросом, как семья помещалась внутри, покуда был жив отец, а она, сестры и брат были детьми. Наверное, они страдали от тесноты. Ее родители спали наверху в одной комнате, три девочки – в другой, а Шон, единственный мальчик, – в третьей. Комната внизу, которую она теперь превратила в спальню для матери, раньше служила чем-то вроде гостиной. Тогда в доме не было ни книг, ни сверкающих медных украшений, ни вазочек с маленькими букетами вереска или дрока, как сейчас. Правда, в те годы их коттедж был приютом для пьяницы, несчастной усталой матери и четверых детей, полных решимости убраться оттуда как можно скорее. Могло ли найтись время на такую роскошь, как книги и цветы?
Мать сидела на стуле со встроенным судном для инвалидов, куда Анджела усадила ее перед тем, как отправиться к Пауэрам. Старушка уронила трость, а другое кресло стояло слишком далеко – матери было не на что опереться, и она не могла встать. Она не жаловалась и выглядела виноватой. Анджела опорожнила судно, налила в него дезинфицирующее средство «Деттол», принесла таз с мыльной водой и полотенце, помогла матери умыться и припудриться. Затем она накинула на маленькую склоненную голову матери фланелевую ночную рубашку, согретую на каминной решетке, и помогла старушке добраться до кровати в комнате рядом с кухней. Она протянула матери четки, стакан с водой и поставила часы так, чтобы больная могла их видеть. Анджела не поцеловала мать – поцелуи в семье были не приняты, – а вместо этого похлопала ее по сложенным рукам.
Придя на кухню, мисс О’Хара достала сочинения, которые предстояло завтра вернуть. Имя победителя не вызывало сомнений и было очевидно с самого начала, но Анджела собиралась оставить небольшой отзыв о каждой работе. Дети написали эссе в свободное время, чтобы побороться за обещанный ею приз. Она хотела подбодрить учеников зримым доказательством того, что прочитала все опусы, даже безграмотные.
Анджела заварила чай в чайнике и устроилась поудобнее, слушая, как на улице завывает ветер. Очень скоро в десяти футах от нее раздался тихий храп матери.
Клэр О’Брайен пришла в школу пораньше. Ее шея была идеально вымыта, Клэр чуть не стерла с нее кожу. Пятно на школьном платье почти сошло под натиском щетки для ногтей. Сменные туфли блестели – Клэр начистила даже подошвы, а желтые банты смотрелись очень красиво. Клэр то и дело оборачивалась, любуясь их отражением в школьном окне. Она выглядела такой же нарядной, как все остальные, такой же ладной, как дочери фермеров-толстосумов. Этим девочкам покупали новую форму, когда они вырастали из старой, вместо того чтобы все время расшивать ее и надставлять подол, с чем приходилось мириться Клэр и Крисси.
Она думала, что день никогда не начнется. Ей не терпелось встать и выйти вперед на глазах у всей школы под удивленные ахи, потому что она так юна. На несколько лет младше некоторых.
Крисси, конечно, будет в ярости, но это не имело значения. Крисси приходит в ярость из-за всего, она переживет.
Клэр пошла в конец коридора, чтобы просмотреть доску объявлений. На ней не появилось ничего нового. Вероятно, информацию о награде по истории вывесят ближе к полудню. Пока здесь можно было ознакомиться с расписанием занятий, списком праздников и каникул на год, подробностями образовательного тура в Дублин, а также с его стоимостью, лишавшей Клэр шанса на участие. Еще там висело письмо от преподобного отца О’Хары, брата мисс О’Хары, который был миссионером. Он благодарил школу за фольгу и сбор марок и сообщал, что гордится девушками родного поселка, сделавшими так много, чтобы помочь великому делу распространения слова нашего Господа среди бедных людей, никогда о Нем не слышавших.
Увы, Клэр не могла вспомнить преподобного отца О’Хару, но все утверждали, что он замечательный, очень высокий, выше мисс О’Хары, и удивительно красивый. Мать Клэр говорила, что видеть отца О’Хару, когда он возвращался в Каслбей, чтобы отслужить в церкви мессу, было истинным удовольствием. По мнению Агнес О’Брайен, брат мисс О’Хары также был замечательным сыном. Он писал своей матери из миссий, и она часто показывала его письма знакомым, пока еще могла ходить и выбираться из дома.
По словам отца О’Хары, работа в миссии была на редкость интересным занятием. Клэр хотелось, чтобы он присылал по письму каждую неделю. Интересно, что сообщает брату в ответ мисс О’Хара? Расскажет ли она ему о награде по истории?
Учительница как раз сейчас въезжала в школьные ворота на велосипеде.
Лицо матушки Иммакулаты напоминало кончик острого пера.
– Можно вас на пару слов, мисс О’Хара, всего на пару слов? Конечно, если у вас найдется время.
Однажды, пообещала себе Анджела, она ответит матушке Иммакулате, что свободного времени у нее нет – она слишком занята, помогая старшеклассницам на винокурне и готовя из третьеклассниц белых рабынь на продажу. Но это произойдет не сегодня. Пока ей нужна эта работа.
Она поставила велосипед под навес и захватила стопку сочинений, завернутых в парусину для защиты от непогоды.
– Конечно, матушка, – натянуто улыбнулась мисс О’Хара.
Иммакулата не проронила ни слова, пока они не вошли в ее кабинет. Она закрыла дверь и села за свой стол. На единственном свободном стуле громоздились книги, поэтому учительнице пришлось стоять.
Мисс О’Хара решила дать отпор. Если монахиня вздумала обращаться с ней как с непослушным ребенком из-за какой-то пока неизвестной мелочи, заставляя стоять и волноваться, Анджела может выпрямиться так высоко, что у матушки Иммакулаты сведет шею при взгляде вверх. Анджела незаметно приподнялась на цыпочки и вытянула шею, как жираф. Это сработало. Монахине тоже пришлось встать.
– Мисс О’Хара, что еще за денежная награда на конкурсе сочинений? Объясните, как это пришло вам в голову и когда вы обсуждали это со мной?
– Я дала задание написать эссе и вручу приз за лучшее из них, – улыбнулась Анджела, изображая простушку.
– Когда вы обсуждали это со мной?
Худое, заостренное лицо дрогнуло от явного неуважения и тревоги, вызванной неприятным открытием.
– Матушка, но ведь необходимости обсуждать с вами все, что мы делаем на уроке, разумеется, нет? Что бы мы успели, советуясь с вами по поводу заданий на дом и по подобным вопросам?
– Я не это имела в виду. Я хочу сказать, что мне нужно объяснение. С каких пор мы платим детям за учебу?
Анджела внезапно почувствовала усталость. Это будет длиться вечно. Любой энтузиазм и вовлеченность тут же подавлялись. За все приходилось бороться – даже за привилегированное право приложить руку к собственной скудной зарплате, чтобы отдать ее часть в качестве соблазнительного приза, заставив даже тупиц полистать учебник истории.
Это было похоже на медленный, затянувшийся танец. Следовало исполнить ряд затейливых па, изобразив замешательство. Анджела посетовала, что ей ужасно жаль, она-то думала, что матушка Иммакулата будет в восторге, и это, конечно, было ложью. Анджела хорошо знала, что монахиня пресекла бы затею на корню, проведай она о конкурсе раньше. Затем последовала демонстрация притворной беспомощности: что же теперь делать, она исправила все сочинения, смотрите, вот они, а дети ждут результатов сегодня. В финале прозвучала фальшивая мольба к матушке Иммакулате проявить любезность и самой вручить награду. У Анджелы все готово, лежит в конверте. Двадцать один шиллинг – целая гинея. И дополнительный приз для другой девочки, которая тоже блестяще справилась, – книга в подарочной обертке. А под конец – нарочитая благодарность и лицемерное обещание, что подобное больше не повторится.
Любезность матушки Иммакулаты оказалась отвратительней ее враждебности.
– И кто же победил в этом опрометчиво устроенном соревновании? – осведомилась она.