Клэр пришла на матч с парнем – студентом юридического факультета по имени Иэн. Они познакомились на одной из пятничных вечеринок. Иэн дважды водил Клэр в кино, а один раз – в «Бона фиде», так назывался паб в трех милях от города, где можно было сидеть и пить допоздна. На самом деле Иэн не очень-то нравился Клэр, потому что казался напыщенным и высокомерным. Он не говорил о нормальных вещах. Его слишком заботило, какое впечатление он производит, как звучат его слова и как он выглядит. Однако, когда Клэр обсудила ситуацию с девушками, обе подруги единогласно заявили, что ей чертовски трудно угодить. По их мнению, студент юридического факультета был обязан держать фасон и выставлять себя в выгодном свете. Ради всего святого, это то, чему их обучали, то, чем они будут заниматься всю оставшуюся жизнь в зале суда.
Иэн одолжил у родителей машину, и после «Битвы красок» они с Клэр отправились в паб. Потом Иэн повел ее в крупный кинотеатр, чтобы перекусить и посмотреть фильм. Во время сеанса Иэн пытался ее приобнять, но Клэр все время отворачивалась, что сильно раздражало парня.
– Тогда позже? – спросил он.
– Позже, – ответила Клэр, глядя на экран.
Они возвращались в общежитие окольными путями по множеству глухих улочек. Иэн вырулил на небольшой пустырь, где днем иногда парковались автомобили, и остановил машину.
Произошла крайне неловкая сцена. Клэр вернулась в общежитие и расплакалась. Валери раздобыла для всех вермута, чтобы успокоить нервы. Жизнь оказалась совсем не похожей на фильмы, где девушка могла сказать «нет», никого не обидев. Это было ужасно. Почти так же жестко, как игра в регби, которую Клэр недавно смотрела. Хуже всего было то, что виноватой выставили Клэр. По словам Иэна, она обещала, что все случится «позже». Иэн ругал ее последними словами. Он заявил, что Клэр динамщица и что для мужского здоровья вредно испытывать возбуждение, не имея возможности его унять. Эти обвинения расстроили Клэр еще больше. Всему виной была ее собственная глупость. Говорили же ей, не следует обниматься с парнями, позволяя им тискать и лапать тебя. Это поощряло парней идти до конца и могло стать причиной «недомогания», если девушка отвечала отказом.
Валери сказала, что это нелепо. Почему ты не можешь сказать «да» или «нет» в зависимости от настроения? Ты же можешь выбрать, класть тебе сахар в чай или нет. Но Мэри Кэтрин возразила, что это дело гораздо серьезнее, чем наличие сахара в чае, и что вопрос запутанный и сложный, потому что в отношениях с парнями есть определенные границы. До определенного момента все прекрасно, ты выглядишь чуткой, милой и отзывчивой, но если ты переступаешь некую грань, то тем самым даешь согласие идти до конца. Если ты этого не делаешь, твой отказ причиняет парням боль.
Девушки углубились в обсуждение мельчайших технических деталей, однако их собственный опыт был слишком ограничен, чтобы прийти к единому мнению по поводу того, где именно проходит роковая грань и как ее можно ненароком пересечь. Все они давали разные ответы. Свой взгляд был у каждой, поэтому вокруг этого было столько суеты и шума.
Клэр сказала, что случившееся послужит ей уроком. Она была стипендиаткой. Комитет Мюррея хотел, чтобы она училась, а не разъезжала в чужих машинах в обнимку с парнями, которые сначала распускают руки, а потом везут тебя домой, осыпая градом проклятий.
Клэр составила план своей будущей жизни. Осенью тысяча девятьсот шестидесятого года она получит степень бакалавра и в течение двух лет будет учиться в магистратуре, которую окончит в шестьдесят втором. Прекрасно. Затем она переберется в Оксфорд или Кембридж, чтобы получить степень доктора философии. Разумеется, в течение этих двух лет она будет давать уроки. В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году она защитит докторскую диссертацию и поедет на три года в Америку в Вассарский колледж или Брин-Мор в качестве приглашенного научного сотрудника. В шестьдесят седьмом вернется в Ирландию и займет должность профессора современной истории в Тринити-колледже или Университетском колледже Дублина – там, где профессор истории раньше отправится на тот свет и освободит для нее место. Чтобы заработать себе соответствующую репутацию, ей придется в течение семи лет заниматься научной деятельностью и публиковать статьи. Затем, в возрасте тридцати четырех лет, она выйдет замуж. Как раз вовремя, чтобы произвести на свет двоих детей – не больше. Она хотела бы выйти замуж за профессора, чьи научные интересы лежат в какой-нибудь другой области. Они поселятся в маленьком скромном домике, увитом плющом и уставленном книгами. Почти каждый вечер они будут ужинать в кафе по соседству – все вместе, включая младенцев, как только те достигнут возраста, в котором дети способны удержать в руке ломтик жареной картошки.
Валери и Мэри Кэтрин покатывались со смеху, пока Клэр делилась с подругами своим долгосрочным планом, включавшим такие подробности, как названия самых престижных мировых университетов, возрастные ограничения и обязательное наличие жареной картошки.
– Я не шучу.
Карие глаза Клэр были полны решимости.
– Я не буду работать в школе и учить детей. Я не собираюсь отказываться от будущего, чтобы возиться с тупыми, гадкими детьми, не желающими учиться. Я не хочу быть учительницей. И я не выйду замуж, пока не добьюсь всего и не буду готова. Если бы я мечтала выйти замуж, то могла остаться в Каслбее и ковырять в носу, как Крисси.
– Она очень серьезно относится к своему будущему, – сказала Валери так, будто Клэр не было в комнате.
– Говорю тебе, когда она найдет себе хорошую работу и приятного парня, то вспомнит об этом и посмеется, – изрекла Мэри Кэтрин.
– Вы обе ничуть не умнее парней, – подытожила Клэр и отпила еще глоток вермута.
На следующее утро позвонил доктор Пауэр. У Клэр от страха перехватило горло, но доктор быстро перешел к делу:
– Миссис О’Хара скончалась, упокой Господь ее душу. Вы были так дружны с Анджелой, я подумал, ты захочешь узнать.
– Спасибо, доктор. Когда похороны?
– В воскресенье, но не стоит тратить все свои деньги на билет до Каслбея. Я позвонил на случай, если ты захочешь заказать мессу и отправить открытку.
Клэр позвонила Эмер, которая обещала немедленно отправить Анджеле телеграмму, и пошла в Университетскую церковь. Священник записал имя миссис О’Хары в блокнот, чтобы упомянуть его в молитве во время мессы. Клэр протянула две полукроны. Священник покачал головой.
– Разве для студентов это не стоит пять шиллингов? – спросила Клэр.
– Это бесплатно, дитя мое. Я буду рад отслужить мессу за упокой души этой женщины. Она была твоей подругой? Или родственницей?
– Нет, ни то ни другое. Это мать моей учительницы, она обычно сидела рядом, пока ее дочь занималась со мной дополнительно. Еще у нее был сын-священник, и это приносило ей много счастья, хотя она была в своем роде калекой.
Священнику было приятно это слышать.
– Что ж, ее сын отслужит много месс за упокой ее души, но ты не волнуйся, я тоже отслужу за нее мессу.
Он написал свое имя на открытке для мессы – там, где рядом со словами «священник, отправляющий службу», начиналась пунктирная линия, и Клэр поблагодарила его за великодушие. Она была готова потратить пять шиллингов на мессу за упокой матери Анджелы, но теперь, когда необходимость в этом отпала, все стало намного проще. Терзаемая легким чувством вины, Клэр купила марку и, не выходя из почтового отделения, написала письмо с выражением соболезнования. Ей было интересно, что сейчас делает Анджела.
Потребовалось много времени, чтобы ответить на все письма со словами сочувствия и отправить записки с благодарностью за цветы и заупокойные мессы. Анджела делала это методично каждую ночь. Она переставила в коттедже мебель и убрала кресло матери наверх, чтобы не видеть его, спускаясь по лестнице.
Люди были так щедры – даже Иммакулата проявила человеколюбие и предоставила Анджеле больше выходных, чем полагалось. Анджела вежливо поблагодарила настоятельницу и сказала, что предпочла бы отдохнуть пару лишних дней в конце полугодия. Иммакулате это не понравилось. А как же Рождество, концерт и все остальное?
«В этом-то и дело», – призналась Анджела.
В нынешнем году ей будет трудно вложить душу в рождественский концерт. Иммакулате пришлось согласиться.
Во время похорон Джеральдина и Мария помогли сестре больше, чем она могла надеяться. Вдобавок ко всему их черные пальто, английский акцент, а также искреннее и неподдельное беспокойство по поводу того, что отец Шон не смог приехать на похороны матери, отвлекали людей от желания задавать лишние вопросы. Они виновато признались друг другу, что почти не писали брату и что в последнее время получали от него только рождественские открытки. Джеральдина даже рискнула задаться вопросом, счастлив ли Шон, пребывая в сане священника; в первые дни после рукоположения он лучился от радости.
Анджеле не пришлось отвечать на прямые вопросы о брате. Людям хватало невнятных сожалений о том, что Шона нет рядом, чтобы отслужить мессу.
Слишком многое предстояло сделать: приготовить еду для гостей и кровати для сестер, а еще разобрать и поделить между собой мамины вещи, чтобы у сестер осталось что-то на память. Речь зашла даже о коттедже. Было трудно сидеть рядом с сестрами, которые были для Анджелы почти чужими, и слушать их разговоры об английских магазинах, городах и морских курортах – она ничего об этом не знала, но ей пришлось через это пройти. Сестры тоже имели право на долю из небольшой суммы, которую оставила мать.
Анджела показала им сберегательную книжку матери: там числилось чуть больше ста фунтов стерлингов. Еще у нее был полис ритуального страхования, так что похороны оплачивала страховая компания. Анджела предложила разделить сто фунтов на четверых. Мария поинтересовалась, не следует ли отправить Шону всю сумму на благо миссии. Именно миссионерская деятельность сына занимала все мысли их матери.
На короткий миг Анджела испытала искушение открыть сестрам правду. Время было позднее: уже никто не придет и не помешает разговору. Она могла бы переложить часть тяжести со своих плеч на плечи сестер. Джеральдина и Мария жили в Англии. Ради бога, никто не мешал им встретиться с братом, оценить его положение и решить, как относиться к священнику, отказавшемуся от сана. Но что-то в характере Шона и Сюи казалось слишком уязвимым, чтобы впустить в их жизнь Марию и Джеральдину, обитавших в странных, замкнутых мирах. Анджела поняла, что пока ничего не скажет сестрам.