Правильно ли она поступила, не уведомив Шона о смерти матери? Одобрит ли душа миссис О’Хары поступок дочери? Насколько благими были ее мотивы? Анджела опасалась, что многие слова, которые она адресовала брату, были неискренними. Почему она не позволила Шону вернуться домой и признаться в содеянном? Матери больше не было рядом, чтобы почувствовать стыд и боль. Не превратилась ли Анджела в степенную школьную учительницу, не желавшую нарушать размеренный ход собственной жизни?
Она недоумевала, почему утаила от Клэр историю Шона. В некотором смысле Анджела сблизилась с Клэр больше, чем с кем бы то ни было. Клэр хранила позорную тайну бедного Томми, прозябавшего в лондонской тюрьме. Для откровенной беседы не нашлось подходящего момента, а теперь было почти слишком поздно.
Анджела посмотрела на письмо Клэр с выражением соболезнований и на открытку о заказе заупокойной мессы с подписью священника Университетской церкви. Девушка была очень добра: откликнулась почти сразу и потратила на мессу карманные деньги, хотя ей самой вечно их недоставало. Конечно же, Анджела по достоинству оценила эту жертву. В письме Клэр напоминала, что Анджела всегда находилась рядом с матерью, радела о ее благополучии и счастье, не испытывала обиды, относилась к своей участи с юмором, – это ли не лучший подарок для родителя и не повод обрести утешение для дочери? Клэр признавалась, что не ощущает в себе сил совершить нечто подобное. Наверное, это было единственное письмо, автор которого не упоминал о молитвах Шона, несущих утешение, и не скорбел о том, что сын не смог приехать на похороны матери.
Анджела уехала в Англию на последней неделе учебного полугодия. Она предупредила детей, что в этом году не стоит дарить ей рождественские открытки и что она встретит Рождество с сестрами или в компании дублинских друзей. Кажется, все признали ее поступок разумным. Нет смысла праздновать Рождество в пустом доме, пусть даже немало жителей Каслбея были готовы пригласить мисс О’Хару к себе.
На почтовом судне было холодно и сыро, а в поезде, следующем в Лондон, – душно и неуютно. К тому моменту, когда Анджела садилась в очередной поезд, чтобы добраться до школы Шона, ее глаза опухли от недостатка сна. Сойдя с поезда, она прошагала целую милю и вспомнила день, когда она с братом приехала в Остию и увидела большой дом, во дворе которого ждали жена и дети Шона. Анджела вспомнила страх, испытанный при встрече с ними, и грусть, сменившую этот страх.
Она уже бывала здесь, в этой школе, когда отец Флинн устраивал Шона на работу. В те дни битва с римским духовенством еще не считалась проигранной. Шон был по-прежнему полон энтузиазма и писал в Ватикан так же часто, как прежде ездил туда.
В последнее время брат почти не упоминал о Ватикане в своих письмах. Он сообщал, что Сюя взяла много работы, Денис делает успехи в школе, Лаки учится в соседнем монастыре и оба ребенка завели много друзей. На самом деле их положение вовсе не было стабильным, но, к счастью, Денису выпал шанс получить хорошее, дорогое образование, которое в других обстоятельствах им было бы не по карману.
Анджела терялась в догадках, какую работу выполняет Сюя. Разумеется, в такой школе, как эта, ее бы не наняли заниматься починкой одежды и шитьем, как в Риме. Хотя кто знает, англичане вполне могли придерживаться более широких взглядов и позволить жене учителя латыни подрабатывать швеей и даже прачкой.
Анджела подошла к маленькому домику привратника. За садом ухаживали гораздо лучше, чем во время ее прошлого визита, хотя на дворе стояла зима. За оградой росли красивые серебристые деревья и золотистые кусты, придававшие цвет зимнему пейзажу. Дверь сияла яркой, солнечно-желтой краской. Домик имел более жизнерадостный вид, чем тогда, когда Анджела увидела его впервые.
Она знала, что Шон будет в школе, и хотела встретиться с братом после занятий, когда он вернется домой к обеду. Шон говорил, что больше всего радости он получает от получасовой прогулки по пустой спортивной площадке в полной тишине по пути домой. Анджела слишком хорошо знала, как нужна эта передышка от пронзительных детских голосов. Она сама была лишена подобной роскоши, об этом позаботилась Иммакулата.
Анджела постучала в желтую дверь. Ее встретила Сюя. На лице – улыбка, в глазах – восторг, руки распростерты в желании обнять.
– Я заметила тебя со второго этажа и побежала вниз. С приездом, милости просим! Я с трудом могу в это поверить. Я счастлива. Мы все счастливы. У тебя чемодан, на этот раз ты останешься с нами.
– Да, Сюя, на этот раз я останусь.
Они выпили чаю, и Анджела осмотрелась. Сюя изменилась: помолодела и выглядела более элегантно. Теперь она убирала волосы в пучок, носила светло-зеленый джемпер и юбку, а широкий белый воротник украшала брошь из коннемарского мрамора.
Анджела подарила Сюе брошь, когда в прошлый раз приезжала в гости. Мысль о том, что это, возможно, единственное украшение Сюи, растрогала Анджелу до глубины души. Сюя рассказала о работе. Теперь она занималась вовсе не стиркой и шитьем. Сюя набирала тексты дипломных работ, выполняла переводы для японских компаний в Лондоне и делала копии документов. Больше всего заказов Сюя получала от школы. В администрации сочли, что лучше платить миссис О’Харе за аккуратно оформленные опросные листы, экзаменационные билеты, уведомления и брошюры, чем самим печатать на машинке, переводя пачки бумаги. Сюя с гордостью сообщила Анджеле, что неплохо освоила надомное производство и даже наняла девушку, приходившую помогать ей трижды в неделю после обеда.
На пианино стояли фотографии детей, которые так выросли, что Анджела едва их узнала. Денису исполнилось больше десяти, Лаки – восемь. В другой рамке была фотография матери – ее единственный красивый портрет. Юные Дэвид Пауэр и Джеймс Нолан сделали снимок много лет назад, когда купили первую камеру и фотографировали всех подряд, пытаясь соперничать с Джерри Дойлом. Им удалось поймать и запечатлеть редкий момент, когда миссис О’Хара улыбалась, а не морщилась от невыносимой боли.
Взгляд Анджелы остановился на портрете. Сюя заметила это.
– Ты приехала рассказать Шону о его матери? – очень тихо спросила она.
– Да, – прошептала Анджела.
– Она очень больна? Она спрашивала о Шоне?
– Нет. Дело не в этом.
– Если это поможет, Шон должен поехать к ней, поехать один, в облачении священника. Если так будет лучше. Я уговорю его, если нужно.
– Нет, Сюя, нет. Ее больше нет с нами. Она умерла месяц назад.
– Месяц назад?
– Я знаю. Знаю. Мне пришлось решать самостоятельно. Так казалось лучше всего.
Воцарилось молчание.
– Пожалуйста, Сюя, разве это не лучше всего? Я оградила его от тягот, Шону не пришлось принимать тяжелое решение самому.
– Может быть, ему следовало принять решение. Может быть, не нужно постоянно защищать его от необходимости делать выбор.
– Я больше ни в чем не уверена, – печально призналась Анджела.
– Прости меня. Что я такое говорю? У тебя мать умерла, а я даже не выразила своего сочувствия. Это жестоко и эгоистично с моей стороны. Как она умерла? Это было внезапно?
– Да. У нее был сердечный приступ. Если бы все произошло не так быстро, я бы дала Шону знать. А так – он бы все равно не успел приехать, а я не хотела…
– Пожалуйста, не волнуйся. Я думаю, ты сделала все, чтобы Шон не испытал лишней боли. Как всегда, ты действовала ему во благо, – сказала Сюя.
Она встала и обняла Анджелу за плечи:
– Ты поступила как лучше. Спасибо тебе за то, что ты не заставила Шона проходить через это. Все эти муки. Спасибо за то, что ты подарила нам мир и покой. Он смирится со смертью матери. С тех пор как Шон видел ее в последний раз тринадцать лет назад, мать превратилась для него в мечту. Он будет оплакивать ее образ, а не настоящего человека.
– Ты очень мудра, Сюя.
– Я хочу быть учителем. Я сдаю экзамены, которые дадут мне право преподавать машинопись и стенографию. Надеюсь, в Ирландии признают результаты экзаменов.
– Да, вероятно. Вы собираетесь в Ирландию?
– Шон почти ни о чем другом не говорит.
Сюя указала, куда идти, чтобы встретить Шона. Она обещала оставить их в доме одних, чтобы брат с сестрой могли поговорить. Обед был уже готов.
На нем было тяжелое пальто с поднятым воротником, он держал руки в карманах. Брат выглядел моложе своих сорока лет. Его лицо расплылось в нелепой улыбке. Он бросился навстречу, но потом резко остановился.
– Плохие новости? – спросил он.
– Мама умерла очень мирно. Без страха. Все кончено.
Шон перекрестился:
– Господь, помилуй ее душу.
– Я приехала, чтобы сказать тебе.
– Ты очень добра к нам.
Шон обнял сестру и крепко прижал к груди.
– Надеюсь, я поступила правильно. Это случилось так быстро и неожиданно. Я могла позвонить тебе. Я сообщила Джеральдине и Марии. Но я решила не говорить тебе, Шон. Я подумала, что если мама тебя увидит, то догадается, а это будет слишком тяжело для тебя и, честно говоря, для нас тоже.
Анджела почувствовала себя лучше, признавшись в собственном эгоизме. Шон обнял сестру за плечи, когда они шли обратно к сторожке привратника.
– А Сюя знает? Ты ей сказала?
– Да.
– И что она думает? Неужели она считает, что мне не следовало приезжать на похороны матери?
В этот миг Анджела поняла, что имела в виду Сюя. Люди действительно оберегали Шона, оградив его от мира вокруг. Если Анджела подтвердит, что Сюя одобрила ее действия, на лице брата мелькнет улыбка облегчения, и он успокоится.
– Да. Сюя сказала, что так было правильно. Она поблагодарила меня за то, что я подарила вам покой. Так она выразилась.
Шон улыбнулся, как Анджела и предполагала.
– Я бы хотел находиться рядом и держать маму за руку. Но если это произошло так внезапно, еще раз спасибо тебе за то, что ты взвалила все на себя, Анджела. – Шон по-дружески обнимал ее. – Это было горестно и мучительно?
– Нет. Говорят, смерть пришла к ней как благословение. Это правда, Шон. Она очень мучилась в последние годы. Каждое движение причиняло ей острую боль. Она не могла ни одеться сама, ни передвигаться без посторонней помощи.