Во время второго визита к доктору Пауэру Крисси Бирн выяснила, что и впрямь ожидает ребенка, и купила халат для беременных, возвращаясь из смотровой обратно в мясную лавку. Нед О’Брайен ненадолго приехал в Каслбей с невестой по имени Дороти. Дороти заявила, что в Каслбее просто потрясно. Когда она и Недди состарятся, то есть где-то на пороге тридцатилетия, они вернутся сюда и откроют ресторан. Дороти посчитала, что дом О’Брайенов просто потрясный. Мать Дороти была ирландкой, и дочь пожалела, что мама не брала ее с собой в Ирландию раньше. Здесь было потрясающе шикарно.
Тем летом Агнес О’Брайен получила заказное письмо. В конверте лежало двадцать пять десятифунтовых банкнот и записка с каракулями Томми, где говорилось, что он годами копил деньги, чтобы сделать маме подарок, и вот у него наконец получилось. Том сразу сказал, что никто за пределами дома не должен узнать о деньгах. Тайное обсуждение, как мама потратит деньги, длилось все лето. Крисси лишили права голоса, потому что она была членом семейства Бирн, а если Бампер, Бид и Могси услышат про деньги, банкноты разлетятся в мгновение ока. В конце концов деньги потратили на новое пальто для Агнес и сооружение длинной пристройки к магазину, о чем давно шла речь. Это было единственное улучшение, на которое согласился Том О’Брайен, с учетом великолепного расположения лавки. Он мечтал разместить под крышей из плексигласа пару столов и стульев, чтобы обслуживать тех, кто хотел выпить стакан лимонада или съесть мороженое, сидя за столиком. К лету они даже собирались добавить в меню сэндвичи и чай. Подарок Томми сделал это возможным.
Летом тысяча девятьсот пятьдесят девятого года мать Иммакулата спросила Анджелу О’Хару, что она собирается делать: остаться в школе или отправиться в путешествие. Как-никак теперь она свободна и может посмотреть мир. Анджела, видя, что Иммакулата не против отправить ее в путешествие по миру, твердо заявила, что останется в Каслбее. Тем же летом Дик Диллон сделал Анджеле О’Харе предложение. Она мягко ответила, что, по ее расчетам, они сведут друг друга с ума за несколько месяцев, из города приедет «скорая помощь», и санитары запрут их в психиатрической лечебнице на холме. Дик бодро улыбнулся, и тогда Анджела похлопала его по колену и пригласила на танцы комитета, чтобы показать, как сильно ей нравится Дик Диллон.
Преподаватели сообщили Клэр, что она получит диплом с отличием. Они все были с этим согласны.
«Клэр О’Брайен с отличием окончит университет», – сказала она себе, не смея поверить.
Обладатель диплома с отличием привлекал к себе заслуженное внимание. Клэр больше никогда не придется ни за что оправдываться. Сидя в Национальной библиотеке, она погрузилась в мечты, которые редко посещали ее наяву. Подумать только: больше не нужно говорить, что она стипендиатка или что должна стараться ради какого-то комитета. Отныне она обретет самостоятельность. Будет заниматься наукой. Клэр решила написать Анджеле О’Харе прямо сейчас и вырвала страницу из блокнота на кольцах. Она написала так, как никогда не писала раньше: что она впервые каким-то чудом поверила в реальность происходящего. Только теперь она осознала, что план сработал и все усилия – молитвы в церкви, крики в пещере Эха, занятия с Анджелой – окупились с лихвой.
Анджела откликнулась незамедлительно. Она сказала, что это было самое замечательное письмо в ее жизни. Ради этого стоило стараться. В том числе – терпеть Иммакулату с физиономией морской чайки. Анджела добавила, что Клэр написала письмо, находясь на гребне успеха. Именно с этой вершины, откуда открываются пьянящие перспективы, следует покорять мир. Анджела надеялась, что это состояние продлится вечно.
Письмо было теплым и добрым. Клэр сложила его вчетверо и убрала в кармашек на обороте большого блокнота в черной кожаной обложке. Блокнот, который она повсюду носила с собой, ей подарили монахини из средней школы, когда она выиграла премию Мюррея. Иммакулата прислала ей изображение Марии Горетти[15] в бархатной розовой рамке. К счастью, оно понравилось матери и годами висело в дальнем углу магазина, темнея и покрываясь пылью. Джерри Дойл подарил Клэр авторучку. Он настоял. Он сказал, что получил заказ на фотосъемку только потому, что премию выиграла девушка из Каслбея. Клэр знала, что это неправда, но ей было приятно услышать такое от Джерри.
Ручка все еще была у нее. Клэр никому ее не одалживала, всегда аккуратно надевала колпачок, цепляла ручку к блокноту, а затем перехватывала блокнот резинкой. У Клэр было мало вещей, поэтому она их ценила. Она подумала о Джерри. Она бы никогда не смогла написать ему так, как написала Анджеле, но почему-то ей захотелось поговорить с ним. Было бы здорово, если бы он снова приехал в Дублин. Они бы прошлись вдоль канала, и, может быть, она бы покрасовалась с ним перед девочками. Клэр вздохнула. Она бы не смогла окончить университет, витая в облаках и тратя время на пустые мечты.
Тем не менее она купила открытку с изображением О’Коннелл-стрит и отправила Джерри. Веселую открытку, в которой написала, что будет рада повидаться с ним, если он когда-нибудь окажется в Дублине проездом.
Открытка осталась без ответа.
Клэр ощутила досаду.
Слава богу, она не была влюблена в Джерри.
Отношение к интернам было неоднозначным. Дэвид обнаружил это очень рано. Кто-то считал его настоящим врачом, светилом науки; другие думали, что перед ними школьник, нацепивший белый халат и не способный правильно ответить, который час. Нагрузка была чудовищной! Растерянные молодые интерны, сплоченные, как узники лагеря для военнопленных, ежедневно сталкивались с пугающим и неведомым в условиях хронического недостатка сна. Они жаловались друг другу, что выспаться им уже не судьба, что обмен веществ не восстановится после вечных перекусов на бегу и необходимости глотать пищу с неимоверной скоростью. И наконец, самой насущной и злободневной проблемой было полное отсутствие личной жизни.
Джеймс Нолан, красивый, хорошо одетый молодой барристер, с небрежно перекинутой через плечо черной сумкой, в которой лежали парик и мантия, говорил, что отчаялся снова увидеть друга.
Дэвида срочно вызвали к телефону, и он выскочил из смотровой как ошпаренный.
– Говорит доктор Пауэр.
– Доктор Пауэр, это мистер Нолан, барристер. Я бы хотел пригласить вас на обед. С долгими и обильными возлияниями. Я получил чек на семь гиней.
– Обед? – недоверчиво переспросил Дэвид.
– Вы наверняка слышали о чем-то подобном. В середине дня люди обедают. Едят и пьют вино. Сидят за столиками.
– Черт возьми, хватит, только не сейчас, – сказал Дэвид.
– Ладно, ты сможешь прийти? Сегодня прекрасный осенний день, сделай шаг мне навстречу, и я тоже сделаю ответный шаг.
Дэвида захлестнула волна нетерпения. Почему Джеймс такой бесчувственный? Он понятия не имеет, на что похожа жизнь Дэвида. Он не спал всю ночь, но это никак не влияло на распорядок рабочего дня. Обход палаты прошел как обычно. Анализы крови для одного пациента, капельница – для другого, направление на рентген – для третьего. Старшая медсестра – крайне зловредная дама – не предоставляла информации о больных, доверяя ее только врачам-специалистам[16]. В результате врачи-стажеры выглядели круглыми дураками.
Сегодня утром у тяжелобольного пациента трижды по ошибке вынимали капельницу, и ее пришлось трижды устанавливать заново. Затем настало время обучения у врача-специалиста, а сейчас шел амбулаторный прием. Когда раздался звонок, Дэвид осматривал распухшую ногу очередного пациента.
Дэвид как можно вежливее посоветовал Джеймсу поискать кого-то другого, чтобы отпраздновать за обедом чек на семь гиней. Дэвид обедал на скорую руку, и его еда не отличалась изысканным вкусом. Если он вообще успевал что-нибудь съесть, а не занимался оформлением пациентов в стационар, их осмотром и предварительным сбором анамнеза, готовя почву для серьезных людей, которые потом приступят к лечению. А после этого он уходил на дежурство. Обеды? Гинеи? Барристеры? Чертовы тунеядцы.
Дэвид вернулся к мужчине с распухшей ногой.
– Даже не знаю, – честно признался он. – Нужно посмотреть на другую ногу. Вы бы не могли снять ботинок и носок?
Мужчина колебался.
– Чтобы я мог сравнить, – объяснил Дэвид.
Мужчина неохотно снял второй ботинок и носок. Ступня, которую, как он знал, предстояло осмотреть, была красивой и чистой. Вторая ступня, которую его неожиданно попросили обнажить, была грязной и давно не мытой. Дэвид подался назад, чтобы понять, нет ли похожей припухлости, и встретился с пациентом глазами.
– Я как-то не подумал… – промямлил мужчина.
– В этом-то вся беда, – печально сказал Дэвид. – Мы почти никогда этого не делаем.
Он был сам по себе. Во время учебы в медицинском колледже он никогда не чувствовал себя в Дублине одиноким, но теперь, запертый в стенах больницы, он оказался в новых для себя условиях. Это была его жизнь. Бежать от нее было некуда, а если бы он даже и смог, бежать было не с кем.
Полный жалости к себе, Дэвид брел темным вечером по Килдар-стрит. У дверей Национальной библиотеки и художественного колледжа сновали люди. У входа в палату представителей стоял караул, казалось, там тоже царило оживление. Всем, кроме Дэвида Пауэра, было чем заняться.
Вдруг он заметил Клэр, которая вышла из библиотеки с охапкой книг. В вечернем свете она выглядела прелестно.
– Клэр! Я надеялся тебя здесь увидеть, – солгал Дэвид.
Она обрадовалась встрече.
Дэвид взял ее под руку:
– Может, пойдем выпьем кофе?
– Конечно. Зачем ты меня искал?
– Хотел пригласить тебя куда-нибудь сегодня вечером. Понимаю, что свалился как снег на голову. Это выглядит нелепо. Но в больнице мы не знаем заранее, когда сможем освободиться.
Клэр, казалось, совсем не расстроилась из-за того, что приглашение поступило внезапно. Она готова была с удовольствием его принять. Но сначала ей нужно зайти в общежитие и проверить, нет ли там сообщений. Кое-кто говорил, что, возможно, окажется в Дублине сегодня вечером. Если знакомый не подведет, то Клэр с подругами собирались куда-нибудь с ним сходить. Если нет, то Клэр составит компанию Дэвиду.