Таруй посмотрел на солнце. Оно всё ещё оставалось достаточно высоко. А держаться нужно до вечера – прибыть раньше божественный владыка не успеет. Даже если отправленные навстречу шанхи не встретят засад, и дорога окажется чистой.
Потерянных колесниц не жалко – они всё равно бесполезны в обороне. Зато шанхи прошли незамеченными. А вдобавок, атака колесниц спровоцировала выдвижение баллист. То, что мы с ними покончили – большой успех. Орудия могли причинить немало хлопот, издали расстреливая людей и разрушая укрепления. Правда, одного лишь этого успеха недостаточно, нужны новые.
Наблюдавший за полем мунгон сообщил, что весь левый фланг имперского войска пришёл в движение. Расфуфыренные аристократы – рыцари старых провинций – решили себя показать. Эти яркие павлины не так дисциплинированы, как регулярные части, однако облачены в доспехи, которые без божественной поддержки не пробить костяными и каменными наконечниками. Будь с нами Нгарх, находись его чёрный шатёр внутри лагеря – сумели бы решить и эту проблему. Вообще всё сражение могло бы складываться иначе… Ведь имелся же согласованный план, были обещания, почему же владыка опаздывал? Ловушка, предназначенная для имперцев, не захлопнулась вовремя. Наоборот, теперь южане оказались в западне, и силы армии вторжения постепенно таяли. Жрец не имеет права упрекать божество, которому служит, но Таруй еле сдерживал обиду.
Однако нужно гнать прочь греховные мысли – нельзя сомневаться в великом господине. Слабая вера отнимает последние силы, которых и без того недостаточно, чтобы продолжать использовать древнюю магию. Надо верить, что дитя Нгарха контролирует ситуацию. Вероятно, задержка обусловлена тем, что он создавал новых Зверей, а может ожидал возвращения Первого, охотившегося за сбежавшим занебником. Надо верить… И каяться. Ведь и сам он, Таруй, виноват, что ошибся в Атомбе. Столько лет провели вместе, а не разглядел гниль в трусливой душонке слабого верой гладиатора.
- Братья мои! – обратился Таруй к соплеменникам, хмуро глядящим на него красными глазами из-под бесцветных ресниц. – С минуты на минуту закованные в тяжелую броню рыцари прорвутся к нашим укреплениям. Наверняка следом пойдёт панцирная пехота. Храбрость воинов, которых мы ведём за собой, не подлежит сомнению. Однако силы не равны. И в этот час поддержка нужна войску, как никогда ранее. Нас слишком мало, чтобы снова танцевать вместе. Но каждый из вас помнит последний танец – пляску ахорийского воина. Если враг прорвётся, мы должны остановить его. Должны устоять, дождаться Нгарха, который завершит разгром имперцев. У нас ведь нет выбора – лучше станцевать в последний раз, отпустив душу на встречу с богом, чем сдаться и умереть в имперском плену под пытками.
- Да уж, с этим не поспоришь, - даже Кротульк в этот раз поддержал, соглашаясь. На лицах остальных тоже читалась мрачная решимость.
Таруй гордился собой – из него получился хороший командир. Оставалось лишь прогнать прочь последние сомнения и довериться судьбе.
- Укрепи меня в вере, великий Нгарх. Ниспошли новые силы, чтобы выстоять…
Глава 50
Любимый Куцепал захрипел, безуспешно пытаясь высвободить голову. Широкое лезвие варварского копья застряло у бедняги под челюстью. Передние ноги лошади подогнулись, она начала валиться наземь. Самый умный, быстрый, сильный конь из всех, на которых когда-либо приходилось ездить. Но вонючий дикарь с черной, как крысиное дерьмо, кожей, навсегда оборвал жизнь дорогого любимца.
Отомстить убийце сэр Гумель не успел – варвар выпустил из рук застрявшее копьё и, подобрав чужой клинок, затерялся в толпе из потных тел и окровавленной стали. Вдобавок, рыцарю пришлось проявить чудеса ловкости, чтобы успеть выскочить из седла, а не оказаться прижатым конской тушей к земле.
К счастью, выручили пехотинцы, которые прикрыли щитами, давая время подняться. Они подоспели позже, после того как рыцари уже прочно увязли во вражеских позициях. Широкие щиты в сочетании с короткими мечами оказались очень кстати в этой резне. Там, где не хватало места, чтобы размахнуться, быстрые выпады коротких гладиев решали проблемы быстро и эффективно.
С сомнением взглянув на длину собственного клинка, сэр Гумель оставил меч возле умирающего Куцепала, взявшись за более короткий шестопёр.
Кругом творился настоящий ад, кровавая мясорубка. Каждую секунду рядом кто-то умирал или становился калекой. Люди кричали, плакали, хохотали – нервы у каждого реагировали на происходящее по-своему. Сэр Гумель почему-то не чувствовал всплеска эмоций, вместо этого накрыло холодное спокойствие. Он знал – это лучшее, что может случиться в бою. Ярость, а тем более страх, вынуждают ошибаться. Лучший воин тот, кто может хладнокровно оценивать ситуацию и действовать спокойно и рассудительно.
Глянул вперёд – спасшие его легионеры схватились с кучкой коренастых недомерков. Каннибалов, судя по остро заточенным зубам, которыми один из дикарей рвал незащищенную шею пехотинца. Сэр Гумель всадил острые лопасти шестопёра прямо в черную рожу с окровавленным зубастым ртом. Вмял лицо дикаря внутрь, превратив в грязное месиво.
- Сокол и роза! – прокричав родовой девиз дома Гремов, вырвал шестопёр, намереваясь ударить следующего. Крик затерялся во всеобщем шуме. Но рыцарь и не пытался быть услышанным, стараясь не ради других, а лишь потому, что с самого детства привык так делать. Вспомнился первый в жизни бой, когда он, восьмилетний мальчишка, с палкой в руках в одиночку противостоял четверым деревенским. Маленький Гумель выкрикивал девиз, словно заклинание, а эти уроды смеялись в ответ. За это один лишился зубов, а второй глаза. Взявшись за камни, деревенские наверняка могли убить юного аристократа, но вовремя подоспели слуги. Как бы там ни было, памятная драка закончилась победой Гумеля, второго сына барона Грема. И укрепила веру в себя и в силу родового девиза.
Сбоку кто-то так сильно толкнул – даже не понятно свой или чужой – что сэр Гумель еле устоял на ногах. Падать нельзя – слишком велики шансы никогда не подняться, оставшись лежать погребенным под тоннами мёртвых тел и кровавых обрубков.
Несмотря на творящийся вокруг хаос и неразбериху, один странный человек привлёк к себе особое внимание. Альбинос в монашеской рясе, сверху до низу забрызганной кровью. Он скорее напоминал свихнувшегося жреца, чем воина. Совсем без защиты – ни щита, ни шлема, ни хотя бы примитивных доспехов. Капюшон рясы слетел, обнажив лысую белую голову, изуродованную сплетениями кровеносных сосудов – словно яйцо с красными прожилками. По широко открывающемуся рту было видно, что безумный жрец что-то поёт. А его необычные движения и подергивания выглядели как ритуальный танец. В принципе, обычное дело для святоши, если бы эти пляски и песнопения проходили на каком-то деревенском празднике. Но посреди боя… Такого Гумелю ещё не приходилось встречать, хотя он многое повидал, пройдя через несколько локальных войн.
Словно бы подчиняясь звукам дьявольской песни, дикари вокруг альбиноса приободрялись и начинали сражаться с удвоенной силой и яростью. Сам он тоже не просто танцевал, а дрался вполне достойно. Сжимая в каждой руке по короткому клинку, орудовал ими не сказать, чтобы слишком умело, но невероятно быстро, прямо-таки с нечеловеческой скоростью. Острые лезвия находили щели меж доспехами, вскрывали горла, кололи глаза, подрезали связки. Имперские легионеры вокруг альбиноса падали один за другим, из тел уже начинала образовываться куча. Белолицый, казалось, не чувствовал усталости – движения его не становились медленнее, он не требовал ни секунды передышки, продолжая двигаться в прежнем темпе. Постепенно жрец и поддерживавшие его дикари отвоевывали пространство, шаг за шагом выдавливая имперцев. Некоторые пехотинцы намеренно уходили с пути безумного альбиноса, старались обойти его стороной и найти противника полегче. Ещё немного – и опасение могло перерасти в панику, а слабеющее сопротивление в бегство.
Пляшущее отродье постепенно приближалось, и сэр Гумель Грем стоял на его пути. Перехватив поудобнее шестопёр, он твёрдо вознамерился остановить врага. Если прежде это не удастся двоим легионерам, стоящим впереди. Ребята укрылись за плотно сомкнутыми щитами, а чернокожие дикари безуспешно колотили в них дубинами.
Сообразив, что щит легионера так просто не пробить и оставив нелепые попытки, дикари принялись скандировать хором:
- Та-руй! Та-руй! Та-руй!
Гумель не знал, что означает это слово, но понял, что призыв предназначен танцующему альбиносу. Слишком уж явно дикари отхлынули в стороны (насколько это вообще возможно в тесноте сражения), предоставляя жрецу разобраться с упрямыми легионерами.
Продолжая кривляться в нелепых танцевальных движениях, альбинос атаковал пехотинцев. Мазнул клинками по щитам, не сумев найти лазейку. Один из легионеров чуть-чуть приоткрылся, сделав встречный выпад гладием. Получилось – лезвие клинка глубоко рассекло предплечье альбиноса. Правда, и сам легионер поплатился – буквально за секунду жрец успел нанести противнику сразу три ранения. Солдат тяжело рухнул лицом вниз, вызвав у дикарей приступ ликования. Его товарищ сделал шаг назад, но уперся в щит сэра Гумеля.
- Пропусти-ка меня, солдат, - приказал рыцарь, - прикрой сзади.
Сэр Гумель шагнул вперёд, закрываясь щитом и держа шестопёр наготове. Альбинос, только что получивший серьёзное ранение в предплечье, наверняка не будет так ловок, как прежде. А уж за одной рукой противника Гумель сумеет уследить, вне зависимости от прыти последнего.
Поодаль, шагах в десяти справа, рыцарь вдруг заметил ещё одного альбиноса, мало отличавшегося от первого. Тоже без доспехов, в одной лишь рясе, жрец криво дергался в безумной пляске. Этому повезло ещё меньше. Спереди его почти насквозь проткнули копьём, а чья-то секира, прилетевшая сбоку, снесла альбиносу пол лица, включая кусок челюсти, щеку и ухо.
А вот дальше начало происходить что-то странное. Изуродованная рожа не брызнула кровью во все стороны, а пришла в движение – плоть сама затягивала рану, словно бы тестом залепляли дыру. На миг показалось, что жрец вовсе не имеет лица – на его месте бледно поблескивала безликая театральная маска, гладкая и примитивная – настолько смазались черты.