— Кажется, Августа, ты представляешь себе все это весьма забавным, — сказал Ричмонд. — Но если это такое серьезное дело, почему ты ничего не предпринимаешь?
— Потому что я не выбрала для себя подходящего человека, дорогой мальчик, — засмеялась Августа. — Я упорствующая старая дева, а почему бы мне ею и не остаться? Многие женщины остаются одинокими, потому что так решили.
— Это правда, — согласилась Анна. — Я восхищалось тобой, Августа, хотя бы уже за то, что ты не прибегаешь к услугам сватовства.
— Дорогая моя, вижу, разгораются жаркие дебаты, так что удаляюсь на службу, — сказал Ричмонд. — Только, Анна, пожалуйста, не переусердствуй в борьбе за права женщин, потому что сегодня губернатор дает бал. Кстати, твой юный протеже Джеймс Симмонс сейчас работает вместе со мной и делает большие успехи. Я им очень доволен.
— О, как я рада! — воскликнула Анна. — Я буду счастлива, если у него удачно сложится карьера.
— Сегодня он будет на балу, и у тебя появится возможность с ним поговорить. — Ричмонд поцеловал жену, шутливо чмокнул в щеку сестру и ушел.
Али, старый и любимый слуга Ричмонда, вывел из конюшни белую лошадь, и Анна вышла на веранду посмотреть, как Ричмонд садится. Он сначала поговорил с Али, затем легко взлетел в седло и поскакал, на секунду остановился перед поворотом на дорогу, махнул ей рукой.
Али, стройный, гибкий и мускулистый, бежал за ним трусцой. Он всюду сопровождал своего хозяина, никогда не покидая его.
Было прекрасное февральское утро. На голубом небе не было ни облачка, и оно казалось необъятной раковиной, выгнутой над землей. Анна следила за полетом птиц, стремительно пикирующих вниз и опять взмывающих ввысь.
Обернувшись к Августе, она сказала:
— Сегодня довольно холодно. Похоже, будет в точности такой день, какие бывают у нас дома весной. В Фэрхеме всегда становится прохладнее в начале мая, когда расцветают яблони. Это так красиво и сказочно, весь воздух напоен невероятно душистым ароматом. Наш фруктовый сад спускается к реке. Помню, бегу я босиком по влажной траве и вижу, как паутина сверкает от росы… — Она вдруг замолчала, и веранда у нее перед глазами закружилась.
— Что такое? В чем дело? — спросила Августа, когда Анна, войдя в комнату, опустилась на софу, часто дыша, как будто только что бежала. Глаза у нее расширились. Она смотрела на Августу, но не видела ее. — Должно быть, ты была совсем маленькой девочкой.
Августа старалась успокоить невестку.
Однако Анна чувствовала ступнями холодную мокрую траву и маленькие острые камешки под ногами, как будто была там, в саду. Она бежала вниз к берегу реки, а туман рассеивался в мелкие белые клочья, поднявшееся солнце золотило их, превращая в облака, плывущие над самой землей, которые исчезали у нее на глазах, и она уже видела сверкающую на солнце реку, слышала шлепки весел о воду и голос Гарри, окликающего ее: «Анна, Анна, ты думала, я никогда не приеду, моя милая?»
Кто-то гладил ее по руке. Постепенно она стала осознавать окружающую обстановку, пришла в себя и увидела тревожно смотрящую на нее Августу.
— Я не была маленькой девочкой, — прошептала Анна. — Ах, Августа, мне иногда становится так не по себе…
— Все в порядке, — ласково проговорила Августа. — У тебя просто слегка закружилась голова. Это со всеми случается.
Анна закрыла глаза. Спустя пару минут к ней вернулось самообладание, но пережитые мгновения наяву настолько расстроили ее, что она не избежала бы приступа меланхолии, не появись миссис Батлер и Генриетта. Затем пришла миссис Шекспир со своим сынишкой Джорджем, упитанным годовалым малышом, и время до обеда прошло в обсуждении туалетов для сегодняшнего бала.
Наступил жаркий сезон, и все сникли. Большую часть дня Анна проводила полулежа на софе. Однажды она была дома одна и пыталась набраться сил, чтобы написать для мисс Бейчер несколько стихотворных строк, внезапно пришедших ей в голову.
Уже давно с ней этого не случалось — она поспешно записывала их, пока не забыла. Первые строчки стихотворения дали ей давно забытую радость творчества, и она полностью ушла в себя, когда пришел Ричмонд.
Его появление было сигналом старому дворецкому Акбару тотчас велеть камердинеру принести хозяину домашние туфли и куртку. Анна слышала, как Али болтал с садовником, когда вел мимо окна скакуна Ричмонда в конюшню, а затем повар пустился отдавать приказания кухонной прислуге, и вскоре все уже галдели, как скворцы.
Ричмонд выглядел довольным, когда вошел в комнату. У него был удачный день. Он поинтересовался, как она провела день, и она, засмеявшись, рассказала ему о том, что пишет стихи.
— Наверное, вздор, — сказала она. — Хотя это не казалось таким вздором, пока я не села за стол. Жаль, что не могу прижать лист бумаги ко лбу, чтобы на нем отпечаталось все, что у меня в мыслях.
— Я и понятия не имел, что ты у меня поэтесса! — удивленно произнес Ричмонд.
— Хотелось бы ею быть, но я всего лишь рифмоплет. Это осталось с юных дней, и я думала, что уже переросла этот дар.
— Думаю, это наш сын тебя вдохновляет, — сказал Ричмонд.
— Какой ты наивный! Если бы он имел к этому отношение! — Анна стала беспокойно расхаживать по комнате, обмахиваясь веером. — Ты не можешь себе представить, как мне хочется выразить себя хоть каким-то образом. Если бы я могла писать красками или хотя бы петь!
— Но, дорогая, все это тебе великолепно удается! — заверил он жену.
— Но все это так незначительно, а я хотела бы свершить что-либо серьезное, — возразила она. — Если бы хоть что-нибудь я умела делать по-настоящему, я бы чувствовала себя удовлетворенной.
— Удовлетворенной? — переспросил он, беря ее лицо в свои ладони и заглядывая ей в глаза. — У тебя беспокойная натура, дорогая моя. Ты всегда будешь стремиться к совершенству.
— А ты? — спросила она.
— О, это другое дело. Семейное счастье — вот мой идеал, и благодаря тебе оно у меня есть.
— Господи, это звучит так прозаично!
— Стало быть, мы воспринимаем удовлетворенность по-разному, потому что для меня это означает бокал кларета в обществе моей жены, которая делает меня до крайности счастливым.
Анна засмеялась и сказала, что скоро он запоет по-другому, потому что начнутся дожди, а она станет сварливой из-за вечно затянутого тучами неба без проблеска солнца. Он предложил поехать покататься и полюбоваться облаками, которые вот-вот появятся на небе.
Они любили смотреть на сгущающиеся тучи, но в тот вечер дул порывистый ветер и лил сильный дождь, дробным стаккато прибивая к земле густую дорожную пыль.
— Не повезло нам с погодой, — сказал Ричмонд, но дождь вскоре прекратился, и Анна увлеклась угадыванием фантастических лиц и фигур в нависших облаках.
Она увидела облако, напоминающее мужчину. Его будто оторвало от толпы ветром, а немного погодя небо заполнилось спешащими куда-то людьми. И только эта одинокая фигура оставалась в стороне. Затем порыв ветра погнал его к толпе людей, и, как только он с ними столкнулся, они помчались от него прочь, затем их снова согнало вместе, и они превратились в одно единое целое.
— Облака так же не могут противостоять ветру, как мы не можем сопротивляться силам, которые нами движут, — ответила Анна.
— А тобой что-то движет? — удивленно спросил Ричмонд. — Ты когда-либо испытывала что-либо подобное в своем маленьком и тихом мирке в Фэрхеме?
— Не думай, что чувства такой женщины, как я, соответствуют окружающей ее обстановке. Приключения в реальной жизни — это одно, а в воображении — совсем другое.
— Что ж, согласен, гораздо приятнее воображать себя продирающимся сквозь джунгли, чем делать это на самом деле, — сказал он.
— А как насчет чувств? Думаешь, я жила поверхностно?
— Нет, дорогая моя, я уверен, что это не так. Порой я думаю, ты чувствуешь все гораздо глубже. Давай-ка поедем домой. Ты выглядишь утомленной.
Они вернулись домой и, так как на этот вечер не были никуда приглашены, остаток дня провели в библиотеке, разбирая только что доставленный ящик с книгами.
Книги для них всегда были источником радостного возбуждения, а порой и размолвок, когда одновременно хотелось прочитать одну и ту же книгу. В этот вечер Ричмонд протянул ей книгу в зеленом переплете и сказал:
— Это для тебя, Анна. Вряд ли она меня заинтересует.
Она взглянула на титульный лист, увидела только дно слово «Эвелина», и ей сразу представилась сцена в Благородном собрании в Бате. Она, как наяву, увидела миссис Лайсет, Эстер и Фрэнка Гордона.
«Анне нет необходимости читать „Эвелину“! Разве вы не заметили мужчину с цветом лица, как у индуса, и с поразительно яркими голубыми глазами, весь вечер не сводящего с нее глаз?» Голос Фрэнка Гордона был громким и гулким, будто раздавался в пустом помещении.
Анна так и не стала читать «Эвелину». Но, держа эту книгу в руках, она с необыкновенной отчетливостью вспомнила Гарри. Его образ был таким же живым и чарующим, как в день их первой встречи. Она не забыла ни единой черточки его лица, ни малейшего изменения выражения его лица, и это неожиданное открытие разбередило старую рану.
— Что случилось? Книга тебе не нравится? — спросил Ричмонд. — Если хочешь, почитаем ее вместе.
— Нет, нет, — быстро сказала Анна, откладывая книгу. — А что еще тебе прислали? Есть какие-нибудь стихи?
— Сейчас посмотрю, — сказал Ричмонд и снова нырнул в ящик, совершенно не представляя, что именно занимает мысли жены.
Однажды Ричмонд получил известие о смерти матери, и Анна была крайне огорчена его переживаниями. Четырнадцать лет, проведенные Ричмондом вдали от дома, не ослабили его привязанности к родителям, и это несчастье поколебало одну из самых его лелеемых надежд.
— Я так мечтал, чтобы мама увидела нашего малыша, — сказал он Анне.
Она всеми силами старалась развеять его грусть, и Августа призналась, что Анне это удается, как никому другому:
— Он так подвластен тебе. Не знаю, как бы он обходился без тебя, Анна.