Никто не вызывается первым, и, когда я снова смотрю на Веронику, вижу, что она все еще грезит наяву. Решив, что самый простой маршрут – самый быстрый, я поднимаю руку.
– Мистер Сазерленд, с кем вы будете работать? – спрашивает миссис Гарсия.
– С Вероникой Салливан.
– Что? – спрашивает Сильвия, и я слышу перешептывания, пробежавшие по классу.
Когда я снова оглядываюсь назад, то наконец-то привлекаю внимание Вероники. Ее голубые глаза встречаются с моими, и в них отражается любопытство, как будто она была застигнута врасплох. Вероника – это вызов, загадка, которую я не могу полностью разгадать, и, должен признать, мне это нравится.
Миссис Гарсия продолжает опрашивать остальных насчет их групп, а затем говорит приступить к работе. Когда я беру блокнот с папкой и встаю, направляясь к Веронике, Сильвия обхватывает мое запястье.
– Мне казалось, ты сказал, что не злишься на меня.
Ее вопрос едва слышен, но Мигель уже развернулся к нам и тоже ждет ответа. В комнате очень шумно. Столы скрипят по линолеуму, начинается низкий гул разговоров, но ощущение, что обвинение она прокричала.
– Все правильно, я не злюсь.
– Тогда почему ты не хочешь работать с нами? Твоя мама убедила консультанта поместить тебя в этот класс, чтобы мы могли помочь тебе с проектом. Иначе бы тебя здесь не было.
– Сильвия, – предупреждающе говорит Мигель.
– Это правда, – бросает она ему в ответ, – и он это знает. В пятницу вечером я ему все рассказала. Он сказал, что не злится, но это, очевидно, неправда. И теперь он делает неправильный выбор.
– Или я не хочу заставлять вас заниматься благотворительностью.
Сильвия вздрагивает.
– Ты мой друг, а не благотворительный фонд, и разве ты не подумал о том, как разозлится твоя мама?
Да, наверное, так оно и есть.
– Мне нужно, чтобы этот проект был моим выбором. А не ее.
– Еще не поздно, – продолжает Сильвия, как будто не слышала моих слов. – Сходи, скажи миссис Гарсиа, что ты перепутал.
– Сильвия, – обрывает Мигель, – пусти его.
Я использую эту возможность уйти и опускаюсь на стул напротив Вероники. Швыряю блокнот на стол и поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы заметить свирепый взгляд Сильвии, но она тут же отворачивается.
– Тебя что-то беспокоит? – спрашивает Вероника, и в ее голосе слышится британский акцент.
– Я в порядке.
– Ты уверен? – она возвращается к своему обычному успокаивающему тону, а затем кивает на Сильвию. – Потому что это выглядит не как порядок. Скорее, как большой беспорядок.
Согласен, но я справляюсь.
– Так что там с нашим проектом?
– Замещение. Мой любимый защитный механизм[10].
– А?
– Я учусь в классе с углубленным изучением психологии, что, вероятно, подходит только мне. Замещение – это когда ты перенаправляешь свои отрицательные эмоции и сублимируешь. То есть ты по-прежнему выплескиваешь свои чувства, но на другой предмет, например, пытаешься сделать что-то фантастическое, как сейчас ты собираешься вложиться в этот проект.
Я тупо смотрю на нее, так как ничего не понимаю.
– У меня для тебя хорошие новости, – говорит она, – с чеком твоей мамы все в порядке.
– Я и не сомневался, что так будет, – это ложь, и она должна бы меня беспокоить, потому что в последнее время я больше лгу, чем говорю правду.
– Расскажи мне что-нибудь о себе, – говорит Вероника.
– Что, например?
– Нам предстоит работать вместе, и до тех пор, пока вы не сняли у нас жилье, мы не разговаривали друг с другом. Совсем не говорили, ни одного слова. Мне кажется, что мы должны хотя бы попытаться притвориться дружелюбными.
Правильно.
– Я плаваю.
– А я – нет.
– Бассейн в ИМКА неплох, и он недалеко от вашего дома. Мне разрешают приводить с собой гостя, так что, если хочешь…
– Ты не понял. Я не умею плавать.
– Неприятный опыт?
– Я никогда этому не училась. Думаю, я плаваю как топор. Это звучит не очень весело, поэтому я не плаваю.
Вау.
– Как так получилось, что тебя не учили плавать? Это же невозможно.
– Невозможное возможно. И все же вернемся к проекту. Есть пара мест, которые я хотела бы посетить. Крытый мост, на котором видели призраков. Эти люди умерли, когда их машина сорвалась с моста и упала в реку. А еще участок дороги, на котором умерла девушка. Теперь она ходит там и ждет, чтобы кто-нибудь ее подбросил. И, если водитель остановится, она сядет на заднее сиденье и исчезнет, когда машина проедет мимо того места, где она умерла.
– Ты сейчас серьезно?
– Смертельно серьезно. – Ее губы дергаются в улыбке. – Ты понял каламбур?
Я остаюсь невозмутимым, и она хихикает, этот звук пробуждает что-то внутри меня. Напряжение в моих мышцах ослабевает, и я наклоняюсь вперед через стол.
– Мертвые люди на мостах, а потом на дороге. Что-нибудь еще?
– Это звучит как плохая версия книги доктора Сьюза[11]. «Не сыскать ли, не сыскать ли призраков на мосту? Или в парке? В зоопарке? На байдарке? Не найду!»
Я начинаю смеяться. Черт возьми, она смешная.
– Конечно же, я хочу облазить туберкулезную больницу.
От одной мысли о вторжении на чужую территорию внутри все загорается. То же самое происходит, когда я прыгаю со скалы. Не так сильно, но это неплохая замена.
– Я в игре.
– Нам нужно будет разузнать факты об этом месте, а затем и легенды. Я подумала о том, что сказал Макс: о разнице между реальностью и байкой. Думаю, что эта тема должна войти в нашу статью.
Мне нравится, как это звучит.
– Я слышал об этой больнице. В ней происходили всякие странности. Эксперименты, пытки, сатанинские ритуалы. Слышал даже, что призраки могут навредить, если полезешь, куда не следует.
Впервые я вижу скептицизм на лице Вероники.
– Ты в это веришь?
– Конечно нет.
– Так я и думала, – Вероника смотрит на меня изучающее, и это заставляет меня чувствовать себя так, словно я выставлен напоказ. – Ты читал?
– Учебник «Как поймать Каспера – дружелюбного призрака»?
– Нет. Я говорю о дневнике Эвелин. Как далеко ты продвинулся?
Я пожимаю плечами.
– Вероятно, не так далеко, как могли бы прочесть другие.
– И что ты об этом думаешь?
Я вспоминаю последнюю запись, которую прочел. Пока Эвелин устраивала свою жизнь в больнице, ей надоело это место, и она мечтала вернуться домой. Хотела, чтобы ее жизнь снова стала такой, как до диагноза.
Иногда я задаюсь вопросом, какой была бы моя жизнь, если бы папа больше интересовался ролью отца и мужа, а не был предан работе, телевизору или видеоиграм. Скучал бы я, как Эвелин, по своей жизни до развода родителей? Даже притом, что наши обстоятельства различны, я понимаю ее. Она хотела жить и быть счастливой. Проблема в том, как нам это сделать? Она столкнулась с туберкулезом, а я не могу перестать прыгать со скал. В животе возникает тошнотворное ощущение, потому что я не уверен, что хочу дочитывать до конца. Когда вы изо дня в день боретесь за то, чтобы набрать полкило, что получаете в итоге?
– А кто-нибудь выжил после того, как ему поставили диагноз туберкулез?
Она кивает, но не говорит о том, что я хочу знать: выжила ли Эвелин. В итоге решаю сменить тему.
– Послушай, я смогу сам справиться с этим проектом. Возможно, мне потребуется больше времени, чем тебе, чтобы читать и писать, но я могу это сделать. Английский никогда не был моим любимым предметом, и я признаю, что в прошлом году сдался. Я устал от всего, что было так чертовски трудно, но больше такого себе не позволю.
Подмигивание Вероники развязывает узлы, скрученные в моей груди.
– Ты пытаешься заставить меня чувствовать себя лучше, потому что у меня опухоль мозга? Я сидела перед тобой на математике в прошлом году, и ты – математический бог. Знаю, шокирует, что мы вместе учились в одном классе. А все потому, что ты меня игнорировал.
– Ты же со мной не разговаривала, – возражаю я, но в ее немигающем взгляде есть что-то такое, что заставляет меня сомневаться, не ошибаюсь ли я.
– Я удивлена, что ты в этом году не записался на математические курсы, – говорит она.
И я тоже. Мое удивление распространяется еще и на открытие того, что мама поместила меня в класс с упором на английский. Кажется, она просто перекинула меня из класса с углубленным изучением математики в другой. Мы боролись за перемены, но, как всегда, победила она.
– Мама и тренер переживают, что я налажаю в плане оценок, поэтому не хотели, чтобы я перегружал свое расписание.
– Мой отец вел себя так же, когда мне в первый раз поставили диагноз, но он довольно быстро оправился.
– Ты доказала, что он ошибался?
– Нет, но я могу быть настоящей сукой, когда захочу.
Я смеюсь, и этот звук заставляет нескольких человек посмотреть на нас. Вероника дотрагивается до цветочной заколки в волосах, и легкая грусть омрачает ее прекрасное лицо.
– Мне помогло то, что мама была на моей стороне. Папа всегда ее слушал. – Она пожимает плечами, как будто ее слова ничего не значат, и пытается улыбнуться. – Так или иначе… в жизни всякое случается.
Мне хочется спросить о ее маме. Я еще не видел ни одной женщины в нашем общем доме и не могу отделаться от мысли, что ее родители тоже разведены. Я не спрашиваю, потому что не хочу, чтобы этот вопрос обернулся против меня.
– Опухоль все усложняет, да?
Она вертит в руках ручку, и, когда я собираюсь взять свои слова обратно, она говорит:
– У меня сильная мигрень. Иногда приступы просто ужасны, и я едва могу двигаться. Мне сложно в школе из-за них, но, когда мы проходим что-то важное, я стараюсь побороть боль и учиться. Обещаю, что не позволю мигрени испортить работу над проектом.
Она откладывает ручку, а затем принимается теребить край записной книжки. И я вижу, что эти слова ей дались нелегко.
– Головные боли выходят из-под контроля и иногда управляют моей жизнью.