– Вероника просто великолепно справляется с нашим проектом.
Улисс не улыбается, но сияет от гордости.
– Ей очень нравится работать над ним. На самом деле это еще одна причина, по которой я заглянул сюда. Ви сказала, что вы собираетесь сегодня поработать над заданием, но я настаиваю, чтобы вы отложили работу. Ви не ложилась спать до поздней ночи, и ей нужно поспать.
Я бросаю взгляд на часы на плите. Сейчас шесть часов вечера. Как долго человек может спать? Словно прочитав мои мысли, он говорит:
– Когда у нее сильные мигрени, она спит почти сутки. Я знаю, что Ви было трудно, когда ее друзья закончили школу, а Назарет перевелся на другую форму обучения, поэтому не смог стать ее партнером по проекту. Она сказала, что с тобой хорошо и приятно работать, и я ценю это. Будут времена, когда ее мигрени сделают ее недееспособной на день или два. Ви умна, умнее, чем считает, и она позаботится о том, чтобы этот проект стал идеальным.
Он уже идеальный.
– Это вовсе не проблема.
– Еще я пришел сказать тебе, что забираю Ви из школы на неделю. Мы уедем завтра утром. Обычно я так не поступаю, но у нас уже давно не было семейного отдыха. Мы останемся на несколько дней в бухте Мексиканского залива. Ви любит океан, и ей нужно время, – печаль в голосе Улисса заставляет защитника внутри меня насторожиться.
– С Вероникой все в порядке?
Улисс не отвечает, просто смотрит в стол. Мама дотрагивается до моего запястья и качает головой, как будто я идиот, раз задаю этот вопрос.
– Улисс, мы с Сойером присмотрим за домом, пока тебя не будет, и уверены, что Вероника отлично справится с проектом. Скажите ей, чтобы она не беспокоилась и отдыхала столько, сколько нужно.
– Спасибо, – его голос звучит хрипло, когда он произносит это. – Ви еще упомянула, что рассказала тебе об ужине в следующие выходные. Но теперь она решила отложить праздник на некоторое время.
– Ужин? – вмешивается мама.
Мама не поймет, что такое ранний День благодарения. Я тоже не претендую на то, чтобы понять, но мне нравится Вероника, поэтому хотел прийти. Мама осудит такое решение.
– Она пригласила тебя, меня и Люси поужинать с ними на следующей неделе, чтобы мы все могли встретиться.
Лицо мамы смягчается, как будто она удивлена, что кто-то вроде Вероники может сделать что-то подобное.
– Это было очень мило с ее стороны. Скажите ей, что мы надеемся на ее скорейшее выздоровление и что мы с удовольствием примем приглашение на ужин, когда она будет готова.
Улисс встает.
– Я обязательно передам. – Когда мы с мамой начинаем подниматься, он говорит: – Не нужно провожать. Спасибо, что уделили мне время.
Со своего места за столом я наблюдаю, как он проходит через гостиную, открывает дверь и закрывает ее за собой. Мысли о том, что не так может быть с Вероникой, бегут наперегонки в моей голове. Вчера она была в полном порядке. Даже лучше, чем в порядке. Она была ослепительным солнцем, возвращением домой и сорвиголовой. Она была непотопляемым кораблем, но слова Улисса «Ви любит океан, и ей нужно время» звучали как «она умирает».
Острое чувство вины пронзает позвоночник. А что если она пострадала из-за прыжка, на который я ее уговорил? А что если прыжки что-то испортили в ее мозгу? А что если мои решения причинят ей боль?
Мой мозг раскалывается на две половинки, и обе стороны как будто обезумели.
Тишина на кухне оглушает, и я боюсь того, что в следующую секунду может сорваться с маминых губ. Помимо злости на то, что я не присоединился к группе Сильвии, она теперь будет сердиться из-за того, что я напарник девочки, у которой мигрень и опухоль мозга, девочки, которая пропускает школу.
Второй раз за сегодняшний вечер мама протягивает руку, кладет ее на мою и сжимает мои пальцы.
– Теперь я все поняла.
– Что поняла?
– Что я вырастила замечательного мальчика. – Она похлопывает меня по руке, хватает мобильный и встает, оставляя меня в растерянности.
Затянувшееся ощущение кайфа после вчерашнего выброса адреналина улетучивается. Боже, помоги мне, я хочу снова прыгнуть.
Что же я за чудовище, если меня переполняет эта потребность? Но тут в глубине моего сознания появляется еще один монстр, и я кричу:
– Не говори никому, мама! Не смей никому рассказывать про опухоль Вероники!
Я воюю сам с собой. Злюсь, потому что мне здесь не место. Злюсь, потому что мне больше некуда идти. Злюсь, потому что место, куда я хочу попасть, – любая скала, с которой можно совершить опасный прыжок, и мне это не нравится. Я сижу в конце зала собрания анонимных алкоголиков.
Дергаю ногой так сильно, что сам в шоке, что никто еще не попытался меня ударить. Слушать трудно, концентрироваться еще труднее, когда выступающие встают и говорят о проблемах, неудачах и успехах за неделю. Не уверен, что у меня были какие-то успехи на этой неделе, но неудачи я зарабатываю одну за другой.
Некоторые делятся общим впечатлением от своего мрачного романа с алкоголем. Их истории – это смесь и совпадение вызванных алкоголем сценариев, которые приводят к потере работы, разрушению брака, боли детей, друзей и семьи. Люди хлопают, когда парень заканчивает рассказывать. Нокс, парень-серфер, встает со своего места и идет к сцене. Когда он поднимает голову, чтобы заговорить, то кивает мне, давая понять, что видит меня. Я киваю в ответ, хотя и не люблю, когда меня видят.
Нокс говорит о семейных трудностях: как его мама и папа пьют и не понимают, почему он этого не делает, и из-за этого он уезжает, хотя и не может себе этого позволить. Он говорит, что доверяет Божьему замыслу касательно его семьи, но это звучит как «у меня недостаточно денег».
Он закругляется, и человек, который вел собрание, спрашивает, не хочет ли кто-нибудь еще выступить. Какая-то часть хочет, очень. Мне хочется кричать. Может быть, заорать. Если сделаю это, может быть, мне станет легче, и я больше не захочу прыгать. Может быть, если бы мог отпустить все то, что так крепко сжимается внутри меня, я бы так не запутался. Но я не могу, потому что моя проблема не в выпивке.
Собрание заканчивается, и я в равной степени хочу, чтобы Нокс поговорил со мной и чтобы прошел мимо, как будто я ничего не значу. Он снова смотрит мне в глаза и кажется, что направляется в мою сторону, но не торопится, поскольку останавливается рядом с каждым чертовым человеком, чтобы поболтать. Как раз в тот момент, когда я чувствую, что мои кости вот-вот вылезут из кожи, если я не уйду, Нокс наконец медленно подходит ко мне.
– И все же ты вернулся.
– Да.
– Ты готов поговорить?
Я оглядываю комнату, гадая, наблюдает ли за мной кто-нибудь, осуждает ли меня, знает ли кто-нибудь мою правду.
Интересно, знакомы ли они с мамой и расскажут ли ей, где я был? И тогда весь остальной мир узнает все мои тайные слабости.
– Бро, – говорит Нокс, – здесь нет никого, кто осудил бы тебя. Мы оставляем эту чепуху за пределами этой комнаты.
Я засовываю руки в карманы.
– Ты все еще живешь дома?
– Уже недолго осталось. Мои родители попросили меня переехать сюда прошлой весной, чтобы помочь со счетами. Тогда это звучало хорошо. Я учусь в колледже, работаю полный рабочий день, и мне было тяжело справляться одному. Но потом я переехал к ним и вспомнил, почему мне пришлось съехать с самого начала. Жить с родителями – все равно что играть в русскую рулетку с полностью заряженным пистолетом. Может быть, когда-нибудь они и изменятся, но только не сейчас.
Я играю с этим пистолетом каждый раз, когда прыгаю, и чувство вины, которое привело меня в это место сегодня вечером, – это камень в моем животе.
– Я вовлек кое-кого в опасную ситуацию, чтобы кайфануть, и больше так не могу.
Нокс оценивающе смотрит на меня.
– Этот кое-кто пострадал?
– Я ее напугал.
Потому что именно так отреагировали бы нормальные люди. Падение Вероники было причудой природы, мой прыжок вслед за ней был инстинктивной реакцией в тот момент, когда я услышал ее крик. Но с того момента, когда мы оказались на выступе, начиналась ложь. Мы бы вполне могли взобраться на скалу. Земля, конечно, была ненадежной, но риск между подъемом и спуском был равным. Мне следовало поддержать ее выбор, но я хотел прыгнуть, прыгнуть с кем-то, кто не умел плавать, потому что это увеличивало опасность.
Но теперь меня преследуют призраки как никогда раньше. Абсолютное чувство страха на лице Вероники, когда мы вынырнули после прыжка, было проклятым ударом по яйцам, и они все еще болят. Она была напугана, вероятно, травмирована, и это моя вина.
– Физически она в порядке, но я просто ублюдок, раз поставил ее в такое положение. Все могло бы пойти не так во многих отношениях. Допусти я хоть малейшую ошибку, она могла умереть.
– Первый шаг во всем этом – признать, что проблема существует, – говорит Нокс.
– Да. – Именно это я и прочел на их сайте.
Тихий голосок кричит внутри меня, что прыгать – это не так уж и страшно, но потом я вспоминаю дрожащую в моих руках Веронику, ее бледное лицо и широко раскрытые глаза. Я не могу сделать это снова. Только не с ней.
Нет, никогда.
– Я вообще не пью. У меня есть тяга к выбросу адреналина. Я нахожу опасные скалы и прыгаю в воду, и мне все сложнее сдерживаться. Ты все еще думаешь, что это место для меня?
Нокс молчит, и я готовлюсь к тому, что он меня прогонит.
– Честно? Пока я не найду тебе соответствующую группу поддержки, в существовании которой сомневаюсь, ты останешься здесь.
– Ты уверен?
– Ты хочешь прямо сейчас прыгнуть со скалы?
Я киваю.
– Тогда да, тебе нужно оставаться. Хочешь пойти перекусить?
Вовсе нет. Я хочу сесть в машину и выехать с парковки, найти скалу и почувствовать сладкий кайф от полета в воздухе, а затем легкую боль от удара о воду. Но я также не хочу делать ничего из этого, потому что, как бы ни было хорошо во время прыжка, чувство вины за то, что я был настолько слаб, что не мог остановиться, сожрет меня утром.