Всепоглощающая печаль накатывает на меня, как яростные волны океана, чуть не сбивая на колени. И чем больше я борюсь, чтобы удержаться на ногах, тем сильнее теряю способность дышать.
– Сойер? – знакомый голос становится спасательным кругом, который кто-то бросает мне в эту бездну отчаяния.
Взгляд прекрасных голубых глаз возвращает меня в реальность. Вероника стоит у подножия лестницы, как ангел посреди кошмара, и смотрит на меня с благоговейным трепетом.
– Ты ведь слышал его, да? Ты слышал и чувствовал призрака?
Я потираю руки, чтобы согреться, пытаясь хоть как-то переварить ситуацию. Когда уже собираюсь ответить «нет», меня поражает ее реакция: Вероника неуверенно улыбается.
– Ничего страшного. Я тоже не знала, что сказать, когда это случилось со мной в первый раз, но теперь мне стало легче.
Я приподнимаю бровь при слове «легче», и она хихикает.
– Как только призрак найдет тебя, она придет снова.
Снова.
Снова.
Я прыгнул вместе с Вероникой, потому что хотел снова почувствовать прилив адреналина. Это было нехорошо. Нисколько.
– Ты в порядке?
Вероника склонила голову набок, словно в замешательстве.
– Я? Я в порядке. Мы говорим о тебе.
– Прыжок, – практически выплюнул я. – Ты в порядке после прыжка? Твой отец сказал, что ты плохо себя чувствуешь, и я беспокоился, что, возможно, что-то случилось после нашего прыжка.
Вероника отшатывается, и мне хочется биться головой о стену. Если я причинил ей боль своим решением, это на моей совести. Это…
– Нет, не прыжок заставил меня чувствовать себя плохо.
В голове воцаряется тишина, но затем мозг снова начинает лихорадочно соображать, что же могло причинить ей боль.
– Ты хочешь поговорить об этом? – эти слова, слетевшие с моих губ, ошеломили даже меня самого. Я не из тех, кто говорит о чувствах. – Или мы можем просто поговорить. О чем угодно.
Вероника покусывает нижнюю губу и оглядывается на лестницу.
– Конечно… О чем угодно. Может быть, на переднем крыльце? Я не хочу будить папу. Он плохо спал в последнее время, а сегодня спит нормально. Не хочу портить его сон.
И я тоже не хочу. Мне нужно знать, что расстроило Веронику, но и сам должен высказаться. Я сделал кое-что неправильное, и она должна знать об этом. Я должен отвечать за свои поступки, и эта мысль приводит меня в ужас.
– А ты не хочешь прокатиться со мной? Я хочу тебе кое-что показать.
Вероника снова смотрит на лестницу, потом на свою одежду. Она выглядит соблазнительно в майке на тонких бретельках и в коротко обрезанных хлопчатобумажных шортах.
– Не мог бы ты дать мне пару минут? Мне нужно взять телефон и оставить папе сообщение, чтобы он не волновался, если проснется.
Я провожу рукой по волосам, потому что не могу ясно мыслить.
– Уже поздно, если не хочешь…
– Нет, мы пойдем. Мой отец не будет против. Он просто хочет знать, что я делаю и с кем. Он злится только тогда, когда я не совсем откровенна с ним.
– О’кей. – Чувство вины пронзает меня, когда я смотрю, как Вероника поднимается по лестнице. Мне нужно пойти и сделать то же самое для мамы. Но она не поймет, и, в конце концов, пока я не попаду в неприятности, порочащие ее репутацию, не думаю, что ей будет не все равно.
Кроме того, это не первый раз, когда я тайком пробираюсь ночью в то место, но первый раз, когда я беру кого-то с собой. Вопрос в том, будет ли это стоить мне того единственного человека, с которым я хочу быть рядом? Может быть, но мне нужно начать делать некоторые вещи правильно, и Вероника – та, кто делает их именно так.
Вероника
Через двадцать минут поездки Сойер выключает двигатель. Он молча вынимает ключи из замка зажигания и выходит из машины. Подходит к пассажирскому сиденью, будто собирается открыть мне дверь, но я его опережаю. Тем не менее он кладет руку на дверь, когда я выхожу.
Я осматриваю местность в лунном свете, но не вижу ничего, кроме скал, деревьев, черной бездны впереди и звезд на небе. Земля под моими ногами кажется твердой, как камень, и это подтверждается, когда Сойер включает фонарик на своем телефоне.
– А где мы находимся? – спрашиваю я.
– Это одно из моих самых любимых мест, к сожалению.
– К сожалению?
– Это заброшенная каменоломня, – игнорирует он мой вопрос. – Я должен упомянуть, что мы вторглись на чужую территорию и что ты первый человек, которого я привел сюда.
– Я восхищаюсь тем, как ты подаешь часть правды, а затем накидываешь другую, шокирующую правду, чтобы запутать мой разум.
Губы Сойера дерзко приподнимаются вверх.
– Я учился у лучших. – Он подмигивает мне, а я притворно ахаю и прижимаю руку к груди, как будто обижаюсь, но быстро улыбаюсь, потому что да, я тоже так делаю.
– А какая правда была шокирующей? – спрашивает он.
Я постукиваю пальцем по подбородку.
– Хм. Дай-ка подумать. Твое, «к сожалению», любимое место – заброшенная каменоломня, нас арестуют, если поймают, а я особенная. Меня никогда не арестовывали, так что это может быть весело.
– Ты упустила самое лучшее, – говорит он.
– Что же?
– Что ты особенная. – Его глаза встречаются с моими, и от его пристального взгляда у меня перехватывает дыхание.
Я быстро отвожу взгляд, потому что именно по этой причине я здесь с ним посреди ночи. Потому что мне нравится чувствовать себя так. Нравится, как моя кровь наполняется этим волнующим, покалывающим ощущением всякий раз, когда он бросает свой взгляд в мою сторону, как он заставляет меня смеяться в самые неожиданные моменты и как находит меня смешной, когда я хочу быть такой. Мне нравится легкость нашего разговора и уют молчания. Просто он мне нравится.
Быстрый прохладный ветерок дует сквозь деревья. Я потираю руки и проклинаю себя за то, что, переодевшись в джинсы и рубашку с короткими рукавами, не захватила с собой куртку. Сентябрь был теплым, но близится октябрь, и уже прохладно.
– Тебе не холодно? – спрашивает он.
Я могла бы солгать. Это мой естественный инстинкт – не полагаться ни на кого, кроме Назарета и Джесси, но мне не хочется притворяться с Сойером. Я слишком часто делала это с Лео, и это ни к чему не привело.
– Да.
Сойер роется на заднем сиденье, достает и протягивает мне толстовку. Я принимаю ее. Это его школьная форменная толстовка в мягких цветах нашей школы: бордовом и нежно-голубом. Она такая большая, что я могла бы носить ее как платье. Еще один порыв ветра прогоняет по коже волну мурашек, и я натягиваю толстовку через голову.
Флис внутри теплый, и, вдыхая, я чувствую запах Сойера. Поворачиваю голову и провожу носом по шву толстовки, чтобы снова вдохнуть в темноте пряный запах, прежде чем опустить остальную часть толстовки вниз по телу.
– Спасибо, – говорю я и ухмыляюсь, когда нижний край кофты оказывается чуть выше моих колен. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты слишком высокий?
Я ожидаю услышать в ответ «просто ты коротышка», но вместо этого он одаривает меня ослепительной улыбкой.
– Да. Моя мама всегда говорила мне перестать расти, но я непослушный.
Его слова заставляют меня рассмеяться, и он просто сияет, как будто это я сделала ему подарок. Я следую за ним, пока мы идем к краю обрыва.
– Мы ведь больше не будем прыгать, верно? – спрашиваю я в шутку, и мне становится не по себе от того, как он мрачнеет.
– Этого не было в планах.
В метре от края Сойер расстилает одеяло, но не садится. Вместо этого он пугающе близко подходит к обрыву, так близко, что носки его кроссовок свисают с края. Он засовывает руки в карманы и смотрит вниз, в пропасть.
– Там внизу вода. Примерно на расстоянии вышек для прыжков с трамплина. Водоем глубокий, но это не самый безопасный прыжок. Если прыгнуть неправильно, то можно в конечном итоге удариться о камни, которые выступают из воды.
– Ты уже прыгал отсюда раньше?
– Да.
Что-то в его тоне заставляет меня почувствовать его боль. Я медленно иду к нему, как будто боюсь, что он потеряет равновесие и упадет, если я издам слишком громкий звук. Протягиваю руку и дотрагиваюсь до его руки, до места прямо над локтем, и Сойер тут же поворачивается, чтобы отогнать меня от края. Наши взгляды встречаются, мое сердце реагирует, и мои пальцы скользят вниз по его горячей коже, пока я не сплетаю их с его.
– Ты в порядке? – спрашиваю я.
Сойер некоторое время молчит, но потом сжимает мои пальцы:
– Когда я с тобой – да.
Его признание согревает меня изнутри, что совершенно на меня не похоже. Но, может быть, именно это мне и нравится в Сойере. Находясь рядом с ним, я узнаю новое о себе.
– Что заставило тебя чувствовать себя плохо? – спрашивает Сойер.
– Все как обычно. Малышка-опухоль, которая время от времени вызывает мигрени.
– Да, но что-то в том, как выглядел твой отец, когда говорил… – он замолкает. Мне очень нужно, чтобы папа перестал говорить обо мне. Я тяжело вздыхаю, и, словно почувствовав мое внутреннее смятение, Сойер слегка тянет меня за руку и ведет к одеялу.
Мы садимся, и он не отпускает меня, как я ожидаю, а вместо этого пододвигается так близко, что мы можем положить наши соединенные руки на наши вытянутые ноги. Руки Сойера совсем не такие, как я ожидала. Они не очень грубые, немного шершавые, но сильные и одновременно нежные. Хотя он держит меня за руку, как будто я хрупкий кристалл, в его хватке есть сила. И кажется, что даже ладонь у него такая же мускулистая, как и все остальное тело.
Я провожу пальцем по его ладони, и Сойер слегка втягивает воздух, словно я удивила его и ему нравится мое прикосновение. Эта мысль вызывает приятное ощущение, бегущее по моим венам, поэтому я делаю так снова.
– Ты молчишь, – тихо говорю я.
– Я даю тебе время, – отвечает он.
– Для чего?
– Чтобы решить, хочешь ли ты сказать мне, почему ты была расстроена.
– А что если я не хочу рассказывать?
– Ну, тогда ничего страшного, но мне будет грустно, если ты перестанешь касаться моей руки.