– Я вижу кого-то, с кем мне нравится быть, – продолжает Сойер, – и я надеюсь, что вижу кого-то, кому нравится быть со мной.
Мое сердце замирает, потому что мне нравится быть с ним. Так невероятно сильно, и то, что он чувствует то же самое, что и я, согревает каждую частичку меня. Он знает, что я больна, но не понимает, что ждет нас в будущем, если он решит заботиться обо мне.
Я не хочу, чтобы это заканчивалось, но, если наши отношения станут еще более серьезными, мне придется сказать ему правду: я умираю. По милости Божьей, Сойер видит не мою опухоль, а меня, и я эгоистично не хочу его терять.
Нервы пируют в моем животе, так как я не знаю, что делать. Быть с ним или просто около него. Не знаю, стоит ли мне бежать, чтобы спасти нас двоих от боли, или, может быть, будет лучше, если я вообще не буду убегать.
– Мне тоже нравится быть с тобой, – хотя это и не новое заявление, но есть что-то в том, как я становлюсь застенчивой, когда произношу эти слова, и в том, как его глаза при этом блестят от счастья. Это делает момент крайне приятным, но и пугающим одновременно.
На лестнице слышатся шаги, и Сойер оглядывается через плечо. Мой пульс учащается, так как там никого нет, но мы вместе слышим шаги, спускающиеся вниз по ступенькам. Сойер встает передо мной, как будто может защитить меня от невидимого.
– Кто там? – спрашивает он, но никто не отвечает.
– Сейчас четыре сорок пять, – говорю я. – Это происходит каждое утро в это время. То же самое, что и в полночь, но эти шаги всегда тяжелее, темнее, чем те, что ночью.
Мы смотрим, ничего не видя, но волосы на моих руках встают дыбом, и когда я смотрю вниз, то вижу, что кожа Сойера тоже вся в мурашках. Он чувствует ее, эту энергию, этого призрака. Я улыбаюсь и провожу руками по его рукам.
– А теперь ты веришь?
Сойер поднимает бровь и снова обращает свое внимание на меня.
– Думаю, что это старый дом, который оседает с изменением атмосферного давления.
Я соблазнительно наклоняю голову и надуваю губы.
– Так вот, во что ты веришь?
Мне нравится, как темнеют глаза Сойера, когда он смотрит на мои губы.
– Какой ответ дает мне больше шансов снова поцеловать тебя?
Я смеюсь, и, когда он наклоняется, чтобы снова поцеловать меня, дверь наверху лестницы открывается, заставляя нас с Сойером подпрыгнуть.
– Я вижу тебя на мониторе, – говорит папа, и клянусь богом, что краснею с головы до ног. – Ты должна зайти домой, а Сойер должен решить, как ему поступить.
– Отлично, – шепчу я и отдаю должное Сойеру, когда он протягивает мне руку. Я беру ее, и мы идем, сцепив пальцы, вверх по лестнице.
– Сэр, – говорит Сойер, когда папа встает в дверях, показывая нам, чтобы мы вошли. Оказавшись внутри, я вижу маму за роялем. Она поворачивает голову, и, когда наши глаза встречаются, странное электричество ударяет меня с головы до ног. Я столбенею, а потом весь мир переворачивается. Быстро, слишком быстро. Голова кружится, и я шатаюсь.
– Вероника? – произносит Сойер, и тут меня обнимает сильная рука. Я не отвечаю, не могу ответить. Как будто мой язык стал слишком большим. Сойер говорит, папа говорит, слышится жужжание, а потом наступает полная и пугающая тишина. Пол подо мной прогибается, и я падаю. Как перышко, опускаюсь в яму, а потом меня подхватывают.
Звук возвращается, как будто кто-то буквально щелкнул выключателем, и я снова могу моргать, говорить, функционировать. Когда я пытаюсь встать на ноги, то чувствую под собой что-то мягкое. Диван. Я лежу на диване. Сажусь, и тут же чьи-то руки удерживают меня на месте. Папа. Это папа. Его испуганные глаза впились в мои.
– Ты в порядке, орешек? – он спрашивает тихо. Этот разговор предназначается только для нас.
– Да, – говорю я, а потом делаю то, что поклялась маме никогда не делать. Я лгу. Непосредственно. О моем здоровье. Я же обещала. Но она тоже обещала. Что все будет хорошо. Но хорошо не было, и теперь, если я не буду лгать, потеряю то, что нашла сегодня вечером. А я не могу позволить этому случиться. Еще нет. – Голова раскалывается.
Папа опускается на кофейный столик, и я поражаюсь тому, что он не рухнул под его весом. Он проводит рукой по лицу, как будто устал, а потом смотрит мне прямо в глаза. Я работаю над тем, чтобы выглядеть нормально. Вдох, выдох, моргание.
– Ты же знаешь, какие это головные боли, – говорю я. – Они бьют сильно и быстро. Наверное, мне следовало оставаться в постели дольше.
– Можешь сказать это еще раз, – внутри него идет война, и я молюсь, чтобы он мне поверил. Мне нужно, чтобы он мне поверил. Со вздохом он выносит свой вердикт. – Да, наверное. – Затем обращается к Сойеру. – Спасибо, что ты достаточно смел, чтобы встретиться со мной лицом к лицу, Сойер. – Папа протягивает ему руку. Сойер колеблется, прежде чем протянуть свою и принять рукопожатие. – Мальчик послал бы ее вверх по лестнице и сбежал. Но в следующий раз, – папина хватка заметно усиливается, – я был бы тебе очень признателен, если бы ты привез ее обратно с меньшим количеством отметин на шее, чем сейчас.
Сойер становится ярко-красным.
– Мне очень жаль, сэр.
– Ну что ж, тебе пора отправляться домой, – папа не сердится, просто устал, и он снова смотрит на меня обеспокоенно.
Я не хочу, чтобы Сойер уходил. Только не так, как сейчас. Только не сейчас, когда он увидел меня такой. Только не тогда, когда я завтра уезжаю из города.
– А мы с Сойером можем попрощаться? – я становлюсь очень храброй. – Наедине.
Папины брови взлетают вверх.
– Наедине, да? Я думал, что у вас было достаточно времени наедине, чтобы попрощаться, но, поскольку я хороший парень, то собираюсь приготовить кофе на кухне и дать вам еще несколько минут. Используйте только слова, имейте в виду.
Это лучшее, что я могу получить, и знаю, насколько потрясающий мой отец. Я не знаю ни одного другого родителя, который был бы так же крут, как он. Верный своему слову, папа направляется на кухню и поворачивается к нам спиной, чтобы мы могли уединиться. Сойер встает передо мной и приседает так, что мы оказываемся лицом к лицу.
– Привет.
– Привет, – говорю я в ответ, и это странно, как очаровательно застенчиво я себя чувствую.
– Ты в порядке?
– Да. Просто болит голова. Странная головная боль, но все же боль. Когда ты будешь тусоваться со мной, будут происходить странные вещи.
Сойер одаривает меня своей очаровательной самоуверенной улыбкой.
– Это я точно знаю.
Я уже лечу.
– Ты не ответила мне, – шепчет Сойер, но папа наверняка слышит. – Я о том, можем ли мы продолжить?
Я покусываю нижнюю губу, а потом шепчу в ответ:
– Будут некоторые правила.
– Правила. Я могу им следовать. Скажи мне, что за правила.
Я бросаю взгляд на папу, и он тут же возвращается к добавлению сливок в кружку.
– Мы веселимся, – шепчу я так тихо, как только могу, чтобы только Сойер мог слышать, – мы можем быть самими собой, вместе, но без какого-либо давления. Мы просто наслаждаемся каждым днем, хорошо?
Сойер наклоняет голову, как будто его это не убеждает, и я спокойно продолжаю:
– Мы старшеклассники, и многое может случиться в следующем году, поэтому я хочу весело провести время, а не быть в неловких отношениях, где мы становимся ревнивыми и постоянно ссоримся. Хочу, чтобы мы тусовались, смеялись и… – я снова украдкой бросаю взгляд на папу, он снова отворачивается, и я произношу одними губами, – целовались.
Глаза Сойера смеются, и он берет меня за руку.
– Я провожу время с удовольствием, и мне нравится веселиться с тобой. Но, если мы будем целоваться, я не собираюсь ни с кем делиться.
– О’кей, – я счастлива и взволнована, когда он скользит пальцами по моей руке.
Сойер прекрасно отнесся к тому, чтобы мы не слишком сближались, но хочет, чтобы мы целовались только друг с другом, и он согласен на то, что это продлится только наш выпускной класс. Вот и хорошо. Это за гранью хорошего. Это круто! Мы насладимся нашим выпускным годом, выпускным, а потом он уедет в колледж, мне сделают МРТ, и тогда я буду бороться с папой и с болезнью.
Сойер наклоняется вперед, коротко целует меня в губы и встает. Папа прощается с Сойером, и тот выходит за дверь. Отец хватает свою кружку с кофе и устраивается на другом конце дивана. Он смотрит на меня, а я – на него.
– Нормальный родитель наказал бы тебя за то, что ты ушла из дома сегодня вечером.
Я киваю, потому что так оно и было бы.
– А ты собираешься это сделать?
– Для этого нам нужно быть нормальными. Иногда я думаю, что поступаю неправильно, но твоя мама сказала мне доверять тебе, и я верю. Но если ты солжешь мне, то это доверие пропадет, а вместе с ним и мое терпение, особенно когда я просыпаюсь и нахожу записку, сообщающую, что ты ушла.
– Я понимаю, – говорю я. – И не разрушу твоего доверия.
Сойер
Понедельник, 17 июня:
Сегодня вообще ничего не делаю. Лечили меня очень долго.
М. сейчас в солярии, так что, наверное, я буду видеть его довольно часто. Думаю, я не буду особенно возражать. О дневник, он мне нравится. Я думаю, что он настоящий джентльмен.
О дневник, я так сильно хочу домой. Мне бы хотелось поскорее поправиться, если я вообще собираюсь это сделать.
Наверное, я тоже буду часто видеться с Вероникой. И она мне тоже нравится. А еще мне интересно, выздоровею ли я настолько, чтобы, когда мама меня разозлит, мне не захотелось прыгать. Как сейчас.
Мама сидит на пассажирском сиденье, и в хозяйственной сумке у ее ног лежат три бутылки вина. Сегодня утром, разговаривая по телефону с Ханной, она рассмеялась и сказала, что купит по бутылке на каждый плохой день, который у нее был на этой неделе. Не знаю почему, но каждое слово было равносильно тому, чтобы засунуть руку в работающий блендер.
Эти три бутылки вина – причина, по которой я везу нас к Сильвии на очередной субботний ужин. Люси пристегнута на заднем сиденье и поет песню, которую сочинила сама. В основном речь идет о единорогах и о том, как она любит макароны с сыром.