Я иду за ним, засунув руки в карманы, как потерявшийся щенок, и сейчас отдал бы все на свете, чтобы стать невидимкой. Это место выглядит как класс детской воскресной школы, заполненный кучей детских игровых наборов компании «Фишер-Прайс». Интересно, будет ли эта дверь сарая мычать, как та игрушка, что была у меня в детстве, если я ее открою?
Нокс в конце концов садится, похлопывает по сиденью рядом с собой, и я неохотно сажусь рядом с ним.
Несколько человек занимают оставшиеся места, и я пересчитываю их – десять, а нас всего двое. Все, кроме Нокса, уставились на меня, гадая, кто же я такой, но мне нечего ответить.
Я скрещиваю руки на груди и засовываю ноги под складной стул. Женщина с седыми волосами до плеч – они заставляют ее выглядеть мудрой, а не старой – начинает встречу. На ней черная обтягивающая водолазка, в которой я бы чувствовал себя задушенным.
Как и на других встречах, которые мы с Ноксом посещали, все начинается с повторного цитирования «двенадцати шагов», но, когда они говорят что-то об алкоголе, я молча добавляю «прыжки со скал».
– Привет всем, я Дениз, – говорит дама в черной водолазке.
– Привет, Дениз, – хором отвечаем мы.
– У моего мужа была алкогольная зависимость в течение десяти лет, и я посещала эти собрания и работала над тем, чтобы помогать, последние пять лет.
Я вскидываю голову так быстро, что удивляюсь, как она не отвалилась. Мы пришли не на ту встречу. Это встреча созависимых. Это не собрание анонимных алкоголиков. Мое сердце нервно колотится, и я начинаю потеть. Как будто молния вот-вот ударит в меня в ответ на нашу ошибку.
Когда моя задница начинает подниматься со стула, Нокс протягивает руку и заставляет меня сесть обратно. Я бросаю на него быстрый взгляд, и он небрежно качает головой. У него такой покладистый характер, что я не могу представить его алкоголиком, но он говорит, что был им, и я могу только пожелать себе хоть на мизинец спокойствия этого парня.
– Сегодня у нас три посетителя, – продолжает Дениз, – доктор Мартин, – она жестом указывает на пожилого темнокожего мужчину в сером костюме. – Как известно большинству из вас, он семейный психотерапевт, специализирующийся на лечении наркомании. Он часто присоединяется к нам, чтобы помочь решить некоторые проблемы. И думаю, что большинство из нас знает Нокса.
– Привет, я Нокс, – говорит он, не обращая внимания на ее приветствие, – я алкоголик и уже пять лет не пью.
Они приветствуют его, большинство из них хлопает в ладоши, как будто его трезвость – это праздник для них. Он машет рукой в знак признательности, и они улыбаются в ответ.
Дениз бросает на меня свой счастливый взгляд, и я неловко ерзаю.
– Привет, я Сойер.
Потому что это все, что я могу сказать на любом собрании, которое посещаю. Людям с моей главной встречи, той, где я впервые встретил Нокса, знают о моих проблемах из частных бесед, которые у нас происходили, и они приветствовали меня с распростертыми объятиями, но я еще ни разу не встал и не заговорил. Никто меня к этому не принуждает. Они все терпеливы, но с каждой проходящей встречей я чувствую, что мне нужно встать и что-то сказать.
Как сейчас.
– И я никогда раньше не был на собрании созависимых.
Нокс косо смотрит на меня, и мне не нравится то, что все в круге молчат, давая возможность выговориться… или просто помолчать. Если я буду молчать, они позволят мне это и продолжат встречу, но, учитывая то, что это люди имеют дело с такими зависимыми людьми, как я, мне нужно дать им что-то.
– У меня есть проблема с зависимостью, и я пытаюсь ее преодолеть.
– Добро пожаловать, Сойер, – говорит Дениз, и все остальные тоже тепло приветствуют меня. – Нокс позвонил и спросил, не могли бы вы вдвоем навестить нас на этой неделе, потому что мы иногда позволяем наркоману послушать тех из нас, кто любит человека с зависимостью.
Я благодарно киваю, опускаясь на свое место. Предполагаю, что эта встреча создана для того, чтобы заставить таких людей, как я, чувствовать себя дерьмом, и я, вероятно, заслуживаю этого. Устраиваюсь поудобнее и делаю то, что мне удавалось делать лучше всего на этих собраниях в течение многих недель, – слушаю.
Я слушаю истории о том, как близкие люди теряют работу, друзей, семью, свою жизнь. Мне больно за них, когда они говорят о годах молчания, споров, одиночества и изоляции. О денежных проблемах, разрушенных домах и о том, как алкоголь становится демоном, который овладевал ими.
– Мне трудно перестать быть посредником, – говорит Дженнифер. Ей около двадцати пяти лет, и ее отец был алкоголиком с тех пор, как она начала ходить.
Она говорит, что он постоянно посещает собрания анонимных алкоголиков словно в первый раз. Недавно была еще одна встреча, после которой он сорвался.
– Если я не позабочусь о нем, то кто еще позаботится?
– Но, может быть, именно это ему и нужно, – спокойно и мягко говорит доктор Мартин. – Может быть, тебе стоит перестать заботиться о нем.
– А что потом? – ее глаза расширяются, когда она бросает ему вызов. – По крайней мере, теперь он хоть как-то живет. Я бужу его, он идет на работу, и я приношу ему обед, чтобы проверить, не пьет ли он там. Он заканчивает свою смену, приходит домой, и это хороший день, если я смогу приготовить ему ужин до того, как он откроет пиво. Еще лучше будет, если я заставлю его принять душ и побриться, прежде чем он потеряет сознание. Если я перестану заботиться о нем, он не пойдет на работу, не будет есть и останется один на улице. Я не могу этого сделать, – она прижимает руку к груди, – я люблю его и не могу позволить ему быть таким.
– И что же это за жизнь для тебя? – спрашивает доктор Мартин.
Она отворачивается, вытирая слезы.
– Я не знаю, как перестать заботиться о нем. Это моя ответственность. Это всегда было моей ответственностью. Что я буду за человек, если остановлюсь?
– Лучше задать вопрос, – говорит доктор Мартин, – каким человеком вы станете, когда прекратите жить его жизнью и начнете жить своей. В прошлый раз, когда я был здесь, вы говорили о поступлении в колледж. Вы уже это сделали?
Дженнифер снова поспешно вытирает слезы.
– Я люблю его, – она не отвечает прямо на его вопрос, но тем не менее это ответ.
– Мы это знаем, – говорит доктор Мартин. – Но помните, мы говорили о том, что алкоголизм и наркомания – это болезнь? До тех пор, пока он не увидит последствия своих действий, пока не достигнет дна, он и не захочет получить помощь. Это как если бы у вас был рак, и вам бы сказали, что нужна операция и химиотерапия. Вы бы прошли через них, если бы не знали наверняка, что это рак?
Дженнифер отрицательно качает головой.
– Твой отец на самом деле не понимает, что у него есть эта болезнь. Он должен увидеть ее внутри себя, и тогда он сам поймет, что свою жизнь необходимо спасти.
– Я ему говорила! – кричит Дженнифер.
– Да, – Дениз, сидящая рядом с ней, берет ее за руку, – точно так же, как я говорила своему мужу, но некоторые люди не видят болезни, пока их не вынудишь посмотреть на результаты МРТ. Я знаю, тебе кажется, что ты помогаешь ему, но ты только делаешь себе больно.
Дженнифер сплетает свои пальцы с пальцами Дениз, и, несмотря на почти тридцатилетнюю разницу между ними, они сейчас как сестры. Затем наступает тишина, и я не знаю, чем ее можно заполнить. У Дженнифер есть Дениз, у Дениз есть Дженнифер, и все остальные уже высказались. Но сейчас все замерли в тишине, как будто в ожидании падения, и эта тишина, кажется, направлена на меня.
А может, и нет. Может быть, я устал молчать. Может быть, Нокс прав, и мне нужно найти свой голос. Но что я могу сказать? Это не моя встреча. Я не тот, кто любит зависимого человека. Я и есть зависимый. Я не имею права говорить, не имею права делиться, но это похоже на принуждение, на потребность говорить.
– Я помню, как однажды, в первую годовщину свадьбы родителей после их развода, мама пошла гулять с друзьями. Предполагалось, что это будет вечеринка «Да пошел он, ублюдок». – Мои руки уже сложены на груди, но почему-то я обнимаю себя еще крепче. – Моя мама привела Люси, мою младшую сестру, и меня в дом ее подруги, и мы остались там на ночь, чтобы папа моей подруги мог следить за нами, пока мамы гуляют.
Нокс наблюдает за мной, они все смотрят, а я смотрю в пол, притворяясь, что никого нет.
– Я помню, что надувной матрас, на котором я спал, был дырявым и сдулся на ковре за час. Пол был твердым, мне было неудобно, и среди ночи я понял, что моя мама и мама моего друга вернулись. – Моя челюсть щелкает, и мне кажется, что воспоминания вместе со словами застряли у меня в горле. Я прочищаю горло и заставляю себя говорить: – Они шумели так громко. Смеясь, крича, натыкаясь на разные предметы. Я помню, как что-то упало на пол и разбилось. Через несколько минут отец моего друга вошел в спальню, где я был, а моя мама повисла на его плече, и он положил ее на кровать. Я помню, как мне было стыдно из-за того, что моя мама настолько напилась, что не могла понять, как снять свои собственные штаны, когда ей понадобилось в туалет. Я видел, как неловко было отцу моего друга, и вызвался помочь ему.
Я замолкаю, потому что гнев и стыд, испытанные в тот момент, когда она не могла позаботиться о себе, особенно перед незнакомыми людьми, все еще разрывают меня. Я провожу рукой по волосам, чтобы избавиться от плохих воспоминаний.
– После этого мама стала оставлять меня дома нянчиться с Люси, пока она сама уходила с друзьями.
Это очень серьезно. Все это слишком серьезно. Нужно разрядить обстановку. Пошути. Расскажи историю. Что-то такое, что все сочтут смешным и засмеются. Что-то такое, над чем моя мама и ее друзья хихикают каждый раз, когда собираются вместе. Я не понимаю их шуток. Никогда не понимал, но я узнал, что есть много вещей, которых я не понимаю.
– С той самой ночи моя мама и ее друзья любят гулять по выходным, и однажды в шутку они купили друг другу алкотестеры, чтобы никто не напился. – Я улыбаюсь, пытаясь избавиться от боли, как будто то, что я сказал, было смешным, но никто не смеется. Даже я сам. Фальшивая улыбка исчезает, и мне становится грустно оттого, что я не единственный, кто не понимает шутки.