– А сколько тебе было лет? – спрашивает доктор Мартин.
– Когда они дарили друг другу алкотестеры на Рождество?
– Нет, когда ты только начал заботиться о своей маме.
– Одиннадцать. – Столько же, сколько Веронике, когда она узнала, что ее жизнь круто изменится. Зуд, с которым я боролся в течение нескольких недель, захватывает меня, становится движущей силой, из-за которой в глазах как будто стоит туман. Я бы с удовольствием прыгнул. Нашел утес, подбежал к краю, перекинул свое тело через него и полетел.
Я закрываю глаза и вздрагиваю, отчаянно пытаясь избавиться от этого желания. Мою кожу покалывает, зуд слишком сильный для того, чтобы я мог его вынести. Не зная, что еще сказать, я смотрю на Дениз. Она кивает, как будто понимает меня, и заканчивает встречу.
Я встаю со своего места в тот же момент, когда это уже считается социально приемлемым. Зная Нокса, ему потребуется полчаса, чтобы попрощаться. Он пускай прощается, а я подожду у машины.
Открываю тяжелую деревянную дверь, проскальзываю в нее и не успеваю дойти до выхода, как она снова открывается.
– Сойер.
Я хмурюсь при звуке голоса Нокса и оглядываюсь через плечо:
– Не торопись, попрощайся со всеми. Мне просто нужна минута.
Нокс закрывает за собой дверь класса и смотрит на меня в замешательстве.
– Почему ты не сказал мне, что твоя мама – алкоголичка?
Я медленно окидываю его оценивающим взглядом, гадая, не бросит ли он в меня что-нибудь.
– Моя мама не алкоголичка.
Спокойствие Нокса сменяется напористостью.
– О’кей. Я понял тебя, брат. Но, чтобы успокоить меня, не мог бы ты ответить на несколько вопросов?
Да, вообще-то мог бы, но я только киваю и прислоняюсь к стене. Нокс облокачивается на противоположную, прямо рядом с детским рисунком человека, сидящего внутри кита.
– Твоя мама пьет?
– Да. Как и все остальные. Она вообще не притрагивается к алкоголю на неделе, но по выходным выпивает.
Несколько бутылок… за ночь.
Нокс видит меня насквозь, он будто чует ложь. По спине пробегает дрожь, и я злюсь из-за того, что должен защищаться.
– Она мать-одиночка с двумя детьми и стрессовой работой. Она очень много делает для меня и моей сестры. Она хороший человек. – Я думаю о том, как она была вынуждена заботиться о нас все эти годы без значительной помощи моего отца. – Она замечательный человек.
– А я и не говорил, что это не так, – медленно произносит Нокс.
– Она не может быть алкоголичкой, потому что пьет только по выходным. – Нокс откидывает голову на стену, но его взгляд все еще прикован ко мне.
– Когда она пьет… может ли она остановиться на одном бокальчике? Или этот первый бокальчик уже делает ее пьяной?
Уже делает ее пьяной… Мышцы на моей шее каменеют, а плечи распрямляются, когда я отталкиваюсь от стены. Как будто его вопросы – это драка на словах.
– Моя мама не алкоголичка.
Нокс вскидывает руки.
– Виноват, бро. Что ты скажешь, если мы пойдем перекусим? Я угощаю.
Я с силой засовываю руки в карманы джинсов. Не хочу идти есть. На самом деле я бы оторвал себе левую руку, если бы это означало, что мы поедем в карьер, чтобы я мог прыгнуть. Чем дольше я молчу, тем яснее понимаю, что он читает мои мысли и знает, чего я хочу. Вот почему он предлагает мне перекусить.
– Я хочу пить, – говорю я, пытаясь произнести слова так, чтобы он понял скрытый смысл.
– Я тоже, – говорит он. – Иногда мы не получаем бургеры, чтобы помочь тебе, а иногда делаем это, чтобы помочь мне.
Да. Наверное, в этом все дело. Не говоря больше ни слова, мы уходим, чувствуя себя выжатыми.
Вероника
Сегодня суббота, девять вечера, и я работаю с новыми ЭГФ, замедляя и ускоряя частоту записи, которую мы сделали на кладбище. Сойер приходил, но ушел в пять, так как у него была встреча на работе, а потом он должен был помочь почистить бассейн в ИМКА.
Мама пересела с пианино на подоконник и внимательно наблюдает за моей работой. Папа развалился на диване с пультом на груди, по телевизору показывают футбол, и он крепко спит.
Мой сотовый вибрирует от сообщения.
ГЛОРИ: «Пожалуйста, будь осторожна. Ангел предупредил меня, что внизу что-то движется».
Я приподнимаю бровь и печатаю: «Что значит движется?»
ГЛОРИ: «Это значит, что тебе нужно быть осторожной. Может быть, ты была в каком-то новом месте в своих поисках духов? И если да, то где? Я боюсь, что ты принесла домой что-то опасное».
Постукиваю пальцами по столу, тщательно взвешивая свои слова.
Я: «Мы отправились на кладбище на Митчелл-Хилл».
Ей требуется больше времени, чем мне хотелось бы, чтобы ответить.
ГЛОРИ: «Ты не ходила вниз?»
Я кривлю губы, так как была там с Сойером… мы целовались.
ГЛОРИ: «Ви?»
Я: «Я провела там не так уж много времени».
Я практически чувствую, как она вздыхает, хотя находится за много километров отсюда. Могу себе представить тот выговор, который сейчас звучит в ее голове: я магнит, я делаю все хуже, если я буду тусоваться внизу, случится зомби-апокалипсис.
ГЛОРИ: «Я уехала из города на фестиваль, иначе была бы уже у тебя дома. Мне очень жаль, но ты в опасности. Ты должна остаться с Джесси или Назаретом, пока я не вернусь».
Я снова перевожу взгляд на папу.
Я: «Не могу. Папа только что вернулся из поездки. Я вижу его впервые за последние пять дней».
Глори знает, что папа не верит в сверхъестественное, поэтому она понимает, почему я не могу уехать.
ГЛОРИ: «Пожалуйста, будь осторожна».
Я: «Буду, и я думаю, что ты слишком остро реагируешь. Со мной все в порядке».
Убираю телефон, и, хотя я привыкла к постоянному беспокойству Глори обо мне и об этом доме, это предупреждение выбивает меня из колеи. Я снова стучу пальцами по столу, потом встаю и подхожу к окну. Включаю наружный свет, и задний двор слабо освещается. Машина Сойера исчезла, как и машина его мамы, а это значит, что нижний этаж сейчас пустует.
Пусто и темно. И то и другое не очень хорошо и к тому же привлекает духов. Если мы действительно принесли что-то новое домой, оно, вероятно, двигается по нижнему этажу, любопытствуя о своем новом окружении. Набирается сил.
Движение в глубине двора заставляет меня вздрогнуть – гамак. Он раскачивается, и мое сердце замирает. На мгновение меня парализует от страха. Привидение? Но затем я различаю в гамаке фигуру. Крошечная тень с куклой-русалкой. Это все неправильно.
Я открываю нашу дверь, спускаюсь по лестнице, выхожу через парадный вход, а потом зову ее по имени, обходя дом сзади:
– Люси!
Она садится в гамаке, крепко прижимая к груди куклу-русалку. Приближаясь, я замедляю шаг и заставляю себя улыбнуться.
– Эй.
– Привет, – ее глаза опухли, как будто она плакала, и уголки моих губ опускаются вниз.
– Что случилось?
Она качает головой, как это делают маленькие дети, когда злятся или напуганы. Я останавливаю гамак и сажусь, упираясь ногами в землю, чтобы мы не качались.
– Что бы это ни было, ты можешь мне рассказать. Мы храним секреты друг друга, помнишь?
Люси расчесывает пальцами кукольные волосы и смотрит на широко открытую заднюю дверь дома.
– Мне не нравится быть там одной.
Помню, что я чувствовала себя так же в ее возрасте. Во всей ее квартире горит свет, а задняя дверь распахнута настежь. Это мой дом, и, хотя второй и третий этажи излучают приветливое сияние, я признаю, что есть что-то зловещее в том, как тусклый свет отражается от ее части дома.
– Твоя мама ушла?
Она едва заметно кивает, потом прижимает куклу к носу и сверкает поверх нее глазами, словно прячется.
– А почему ты не поднялись наверх ко мне? Ты же знаешь, что можешь дружить со мной.
Люси поднимает куклу-русалку повыше, так, что я больше не вижу ее глаз. Как будто это может ей стать невидимкой. Потеряв надежду, понимаю, что не могу до нее достучаться, поэтому откидываюсь на гамак и смотрю в тускнеющее вечернее небо над головой. Вдруг вспоминаю о Сойере и понимаю, что я совершенно не представляла себе, сколько терпения нужно иметь, чтобы заботиться о шестилетнем ребенке.
Люси двигается и прижимается ко мне. Ее голова у меня на плече, кукла-русалка, которую она все еще сжимает, теперь лежит на моей ноге. Вечер холодный, ее кожа еще холоднее, и я задаюсь вопросом, как долго она была здесь одна.
Я обнимаю ее одной рукой и пытаюсь вернуть немного тепла ее замерзшему телу. Над нами проплывают темные облака в звездном небе, и я, должно быть, устала, потому что сейчас не могу радоваться ночному своду, а только думаю о том, как тепло наверху.
– Я видела, как вы с Сойером целовались, – наконец тихо говорит Люси.
– Это тебя беспокоит? – спрашиваю я.
Она качает головой, уткнувшись мне в руку.
– Он говорит, что ты его девушка.
– Так и есть.
– Мама ушла.
Я застываю, страшно даже дышать. Ее тонкий голосок так дрожит, что я понимаю: это был не тот случай, когда мать говорит своему шестилетнему ребенку смотреть мультики про машинки, пока сама она побежит в магазин на углу на несколько минут.
– Она тебе что-нибудь сказала, когда уходила?
– По-моему, она про меня забыла.
Мое горло сжимается от ее печали.
– А может, и нет, – вру я. – Сойер прислал мне СМС и попросил найти тебя. Может быть, она связалась с ним.
Люси поднимает голову, и на ее лице появляется замешательство.
– Она просила не говорить Сойеру, а оставаться в квартире, и что она скоро вернется. Но ее уже давно нет, так что она, должно быть, забыла.
– А когда она уехала?
– После Сойера.
Люси дрожит, а я уже устала быть терпеливой. Она должна быть под килограммом одеял и с кружкой горячего какао в желудке.
– Ну, Сойер скоро будет дома, а пока мне нужна помощь в украшении моей рождественской елки. Так что давай пойдем ко мне.