– Мы почти дома, Люси, – говорю я, и Люси бесстрастно смотрит на меня, продолжая играть с волосами куклы. – Ты ведь знаешь, что призраков не существует, верно?
Я смотрю на нее в зеркало заднего вида, но она не реагирует.
– В этом доме нечего бояться. Это только твое воображение. Как только ты поверишь в то, что призраки – это просто истории, твои кошмары прекратятся.
В зеркале я замечаю, что Люси поднимает на меня взгляд.
– Ви сказала, что призраки реальны.
– Она ошибается. – Я подъезжаю к тротуару перед домом, и Вероника стоит на ступеньках крыльца. Она выглядит очень привлекательно в красной клетчатой юбке, полосатых чулках и джинсовой куртке. Она поднимает голову, наши взгляды встречаются, и мне хочется обнять ее, быть с ней, но в то же время… Люси боится.
Люси отстегивает ремень безопасности своего специального кресла, выпрыгивает из машины и бежит по дорожке к Ви. Они обнимаются, и я не спеша выхожу из машины. Люси произносит миллион слов в минуту, рассказывая Веронике о фильме, зоопарке и своем будущем братике. Вероника смотрит на меня с сочувствием в глазах.
Я пожимаю плечом, давая ей понять, что в порядке, что мне все равно больно.
– А это что такое? – Люси показывает на что-то позади Вероники на крыльце, и она тянется за этими вещами. В ее руках оказывается большая морская раковина и два огромных пучка.
– Это шалфей, – говорит Вероника Люси, – и ты знаешь, что он делает, когда мы его сжигаем?
Люси качает головой, и я признаю, что мне тоже любопытно.
– Он избавляет нас от нежелательных негативных энергий. Таких, как твой монстр.
Люси загорается:
– Значит, если мы его сожжем, мой монстр уйдет? – Вероника кивает, но тут лицо Люси вытягивается. – Но тогда твоя ма…
– Все будет хорошо, – она обрывает мою сестру и наклоняет к ней голову. – Ты хочешь мне помочь? То есть, конечно, если твой брат не против.
Вероника бросает на меня взгляд, в котором смешиваются надежда и нерешительность. Она просит меня простить ее.
– А это сработает? – спрашиваю я, и каждое слово сочится скептицизмом.
– Да, – ответ Вероники звучит печально, – шалфей прогонит все, что находится в доме.
– Люси, ты не могла бы подождать меня в фойе? – спрашиваю я.
Моя сестра смотрит на меня, потом на Веронику и в итоге слушается. Она не закрывает дверь полностью, а просто оставляет ее приоткрытой.
– Что с мамой? – спрашивает Вероника.
Я напрягаю челюсть, поскольку мамино объяснение все еще кусает меня.
– Произошло недопонимание. Она думала, что я вернусь домой раньше, чем получилось.
– Значит, ты знал, что должен был посидеть с Люси?
Нет. Мама клянется, что у нас был этот разговор, но я бы не забыл ничего подобного. Только не тогда, когда речь заходит о Люси. Я заламываю руки, когда зуд от желания прыгнуть становится сильнее. А что если со мной что-то не так? Что если это я схожу с ума?
– Как я уже сказал, это было недоразумение. Я ценю твою помощь. И помощь твоего отца. Обещаю, что в следующий раз у меня получится лучше.
«Я обещаю». Эта фраза звучит как удар кувалдой в грудь, поскольку я больше не чувствую, что должен обещать что-то кому-либо, когда даже себе не могу пообещать, что прямо сейчас не сделаю то, от чего могу умереть, – прыгну.
– Почему ты прикрываешь свою маму? – спрашивает Вероника, и мир окутывается красной дымкой.
– Я не прикрываю.
– Прикрываешь… – осторожно отвечает она.
– Она мать-одиночка, которая много работает и у которой двое детей. Она не должна жонглировать всем, и это не ее вина, что я все испортил.
– Ты не обязан быть идеальным.
– Я не идеален! – кричу я. – Я так запутался в своей же голове, что прыгаю со скал, помнишь? Я чудак для своих друзей, который не умеет правильно читать или самостоятельно решать свои проблемы со школой, чтобы получить академическую квалификацию для участия в соревнованиях штата. Это у меня папаша не появляется на глаза месяцами. Я даже близко не идеален. Я недостаточно хорош для этого.
Мы с Вероникой смотрим друг на друга, и ее серьезные глаза не отрываются от моих. Но в них есть еще кое-что, физическая и эмоциональная боль, и это заставляет гнев во мне трещать, когда мои собственные слова возвращаются, чтобы преследовать меня.
– Я не имел в виду, что быть странным – это плохо…
– Так ты позволишь окурить вашу квартиру или нет? – она резко обрывает меня, и это напоминает мне о нашей первой встрече в августе. Сегодня вечером я пришел домой злой на нее, и теперь она, кажется, злится на меня. Удары продолжаются.
Она ждет ответа, и я отвечаю ей честно:
– Если это не поможет прогнать кошмары Люси, тебе придется сказать ей, что призраки не реальны.
– Это сработает, – говорит Вероника. – Я забочусь о Люси и не хочу, чтобы она боялась.
Я слышу то, что она не говорит: она не хочет делать это, но хочет избавить Люси от кошмаров. Плацебо.
– Мы так не договоримся. Если это не поможет справиться с ночными кошмарами Люси, ты должна сказать ей правду. И ты больше не будешь говорить с ней о призраках. Я и ты – мы можем притворяться, сколько хотим, но Люси не понимает разницы.
Вероника прерывает зрительный контакт со мной, и мне это ненавистно.
– Я поняла тебя.
У меня по-прежнему есть желание работать с Вероникой над проектом, но мне нужно, чтобы кошмары Люси закончились.
– Я попробую.
Вероника
– Что ты делаешь, Ви? – прошептала мама мне на ухо, когда я сегодня утром собирала ракушки и веточки шалфея. – Если ты проведешь ритуал очищения, он изгонит меня из дома. Это то, чего ты хочешь? Неужели ты хочешь, чтобы я ушла?
Нет, я этого не хочу, но должна, должна помочь Люси.
– Я собираюсь окурить только первый этаж, – отвечаю я. – Иди на третий, и там ты будешь в безопасности.
Мама сделала то, о чем я просила, и теперь меня терзает страх, что она права, а я поступаю неправильно. С каждой секундой меня все сильнее охватывает дрожь. От страха, от горя, от физической боли.
Сегодня утром я проснулась с жуткой головной болью. Тот тип боли, с которым было трудно скатиться с кровати, тот тип, от которого моя голова казалась на двадцать килограммов тяжелее обычного. Мой позвоночник болит от необходимости держаться в вертикальном положении. Мигрень становилась все хуже и хуже. Зрение временами двоилось, а желудок булькал в предвкушении будущей рвоты.
Я не хотела покидать свою кровать или свою комнату, но это очень важно. Люси очень важна. Сойер очень важен. И в этом тоже есть доля эгоизма. Если я не сделаю этого и не сделаю все правильно, Глори придет и окурит весь дом, и тогда моя мама уйдет навсегда.
Я не могу так рисковать. Ее пребывание здесь – это спасательный круг, и, если оборвется эта ниточка, я, наверное, умру.
Глори сказала мне, что для того, чтобы очистить дом, я должна хотеть, чтобы духи ушли, иначе они останутся. Если я окурю все части первого этажа и изгоню всех духов из этого дома, кроме мамы, тогда с ней все будет в порядке.
Мои ботинки сдавливают ноги, когда я иду через комнату Люси, последнее место в квартире на первом этаже, которое я не окурила. Мой макияж плотный и некомфортный, но в противном случае Сойер точно заметил бы мою полупрозрачную кожу, темные круги под глазами – он бы увидел боль.
Мне просто нужно сделать это, прогнать монстра Люси, а затем подняться наверх, пока моя мигрень не дошла до точки невозврата, прежде чем Сойер увидит меня в таком плохом состоянии.
Окна первого этажа распахнуты настежь, и в комнату врывается прохладный осенний ветер. Я вздрагиваю, и дым от палочки шалфея дует мне в лицо. Мои глаза горят, и я задаюсь вопросом, не те ли это духи, которых я выгоняю, дают мне отпор.
Поднимаю руку, и она дрожит, когда я несу чадящий пучок из комнаты Люси к окну.
– Я желаю тебе всего хорошего где-нибудь в другом месте, а не здесь. Тебе здесь больше не рады. Тебе пора двигаться дальше, и я приказываю тебе уйти.
Делая то, что я прошу, Сойер следует за мной с горящим пучком шалфея в руке. Он подражает мне, делает то, что делаю я, говорит то, что говорю я, но его слова отягощены недоверием. Я ставлю на то, что шалфей сделает свое дело, и моей веры будет достаточно, чтобы изгнать всех, кроме мамы.
Люси наблюдает за нами с порога со смесью недоумения и любопытства. Я протягиваю ей пучок дымящегося шалфея.
– Это твоя комната, Люси. У тебя больше власти над ней, чем у меня. Можешь ли ты помочь изгнать призраков?
Она держит руки за спиной, когда входит, но затем берет шалфей и делает и произносит именно то, что я ей говорю. И с каждым шагом она становится смелее, как будто берет под контроль свой мир и окружение.
– А призраки уже ушли? – спрашивает меня Люси.
Они должны были уйти.
– Да, – я выхожу из комнаты и направляюсь на кухню, чтобы найти раковину и потушить горящий шалфей.
Люси следует за мной по пятам.
– А куда пойдут призраки?
– Я верю, что они попадают на небеса, – говорю я. – Если они решат отправиться именно туда.
– А почему они могут не захотеть туда уйти?
– Я не знаю, но Бог дал нам свободу воли. Он не заставляет нас идти туда, куда мы не хотим. Это зависит от нас, мы сами делаем выбор.
– Если призраки могут попасть на небеса, то почему они не отправляются туда, когда умирают, а остаются здесь?
На кухне я тушу пучок шалфея в раковине.
– Не знаю.
Люси оглядывается через плечо, затем заговорщицки наклоняется ко мне.
– А почему твоя мама осталась?
Я кладу шалфей на стол и присаживаюсь перед ней на корточки.
– Моя мама знала, как сильно мы с папой скучали по ней, поэтому осталась, чтобы убедиться, что с нами все в порядке.
– Разве ты не хочешь, чтобы она попала в рай? – она шепчет, и меня охватывает чувство вины. И правда, разве я не должна хотеть этого?
Люси наклоняется так близко, что я чувствую жар ее тела.