Люси решительно качает головой.
– Нет, они разговаривают. Ви шепчет ей, когда кто-то рядом, чтобы они не знали, что она разговаривает со своей мамой. Она сказала, что никто не поймет, и она права: никто не понимает то, что видишь только ты. Точно так же, как они не понимают моего монстра.
Все мое тело дрожит, и я осторожно отстраняю Люси, чтобы посмотреть ей в глаза.
– Ты сказала, что Вероника разговаривает со своей мамой?
Она содрогается от рыданий.
– Я же обещала, что никому не скажу! Обещала, что никому не скажу!
Я снова притягиваю ее к себе, глажу по спине, успокаиваю, говорю, что все в порядке, но делаю это машинально. Ее мама. Неужели Вероника действительно думает, что видит свою маму?
– Нам не следовало этого делать, – Люси всхлипывает, – потому что это чудовище – мое чудовище. Это не монстр Ви. Я хотела избавиться от чудовища, но не думаю, что оно уйдет, потому что оно преследовало нас. Я должна была сказать ей, что чудовище следует за мной.
Еще одна плохая… очень плохая новость.
– Что значит чудовище последовало за тобой?
– Оно было в нашем старом доме. Чудовище было и там. Оно появилось прямо перед тем, как мы переехали. Оно последовало за нами.
– Сойер? – окликает Сильвия с порога. – Ваша парадная дверь была открыта, и я вошла. Все в порядке?
Воскресенье, 6 октября
Я сегодня очень зла, дневник, потому что прослушала лекцию о моей молодой жизни от моего уважаемого друга Морриса. Джимини, я была очень удивлена. Конечно, я это заслужила, но ведь мы не всегда хотим слышать правду.
Он заставил меня почувствовать себя такой же большой, как точка. Послушай, дневник, я не думаю, что ему есть дело до меня. Но, черт возьми, я не собираюсь волноваться. Если он не волнуется обо мне, почему я должна? Но я не понимаю, почему он продолжает приезжать, если не любит меня. Температура 37,4. Меня лечили.
Как будто я иду во сне. Нет, это не сон. Ночной кошмар. Дом. Это кажется неправильным. Как будто стены не из гипсокартона и опорных балок, а из плоти и крови. Что я каким-то образом нахожусь не в здании, а в теле, которое вдыхает, выдыхает и поглощает. Я чувствую себя поглощенным и переваренным, и я был бы более счастлив отправить свою сестру за дверь и молиться, чтобы она оставалась снаружи.
Призраки.
Монстры.
Вероника, упавшая от боли.
Мои легкие сжимаются, когда я поднимаюсь по лестнице. Дверь в ту часть дома, где живет Вероника, приоткрыта. Ее отца нет дома. Она сказала, что он рано утром повез груз в Индиану. Даже если я ему позвоню, он ничего не сможет сделать, кроме как вернуться домой. Даже если бы он был здесь, что бы он сделал?
Я подумываю о том, чтобы войти, но не делаю этого. Что говорила Вероника о стуке в дверь? Что-то о том, что всегда нужно беспокоиться о том, кого впускать в дом: это может быть смерть.
Мой мозг начинает меня раздражать. Это она обычно настаивает на том, чтобы ее пригласили войти, не я. Запрокидываю голову от болезенного осознания. Она считает смертью себя.
Я стучу в дверь. Звук тихий, но он эхом разносится по пустому фойе. Кравиц приоткрывает дверь на несколько сантиметров и выглядывает в это небольшое пространство. Разноцветный ирокез и каменно-холодные глаза за толстыми очками в черной оправе. Телосложение бойца со скучающей осанкой.
– Зачем ты пришел?
– Я хочу увидеть Веронику.
– Сейчас она спит.
Хорошо.
– Я все еще хочу ее увидеть.
– Ей это не нужно.
Наверное, он прав.
– Я должен ее увидеть.
Что мне сказать ему, чтобы он понял, что я не хочу причинять ей никакого вреда? Что же мне сказать, если я вообще ни черта не понимаю в том, что происходит с Вероникой?
– Насколько плохи дела с ее опухолью?
Его поза меняется, как будто он берет на себя часть бремени и боли, отягощающих меня.
– Я забочусь о ней, – продолжаю я тихо, – но то, что я увидел сегодня, напугало меня до чертиков, и мне нужно знать, что происходит.
Он отводит взгляд, а затем наклоняет голову, как будто расстроен.
– Если ты беспокоишься о своем проекте, то с ней все будет в порядке. Просто дай ей несколько дней, и она вернется к работе.
– Мне плевать на этот проект. Я забочусь о ней. И я либо узнаю это от тебя, либо спрошу ее отца.
– Он сейчас в пути.
– У него есть телефон, и у меня есть его номер.
Назарет открывает дверь, и я вхожу. Комната ярко освещена всеми возможными лампами, но в ней чувствуется напряжение. Как будто она борется с темнотой, которая нападает на окна, и проигрывает.
Кравиц оставляет дверь открытой и оглядывает меня.
– Ви не игрушка.
– Я согласен. И она для меня не игрушка.
Похоже, он мне не верит.
– Она моя лучшая подруга. Нет ничего, чего бы я не сделал ради нее. Это включает в себя и пинок под зад.
Я напрягаюсь, чтобы приготовиться к удару или нанести самому. Мне так плохо, что, может быть, кулак, врезающийся в плоть, и станет тем выбросом адреналина, который мне нужен.
– В школе ходят слухи, что ты вроде как пацифист.
– Спасибо моей маме, в большинстве случаев так оно и есть, но я готов надрать тебе зад, если ты обидишь Ви.
– Прямо сейчас я чувствую то же самое по отношению к тебе.
Он почти ухмыляется.
– Так где же она?
– В своей комнате. – Я делаю шаг к лестнице, и он становится передо мной. – Я не доверяю тебе.
– А она доверяет.
Он не двигается, и я подумываю о том, чтобы замахнуться.
– Почему ты думаешь обо мне худшее?
Кравиц пронзает меня злобным взглядом.
– Ты знаешь, сколько раз Ви сидела перед тобой в школе и слушала, как твои друзья говорят о ней?
– Я никогда ничего не говорил.
– Ты совершенно прав. Ты ничего не добавлял, но и не останавливал их. Ты тоже смеялся вместе с ними. Просто то, что ты решил отмалчиваться, не делает тебя невинным. Она была перед тобой все эти годы и оставалась невидимкой. По крайней мере, такой себя чувствовала. Ты и твои глупые друзья предположили, что Ви видит жизнь по-другому и живет по-своему, что она ничего не чувствует. Но она была там, и она чувствует, и твои слова разрушили ее. Я знаю, что между вами сейчас что-то происходит, а это значит, что она простила тебя, но я не простил.
У меня болит в груди. Я никогда не пускаю сплетни, это не то, что мне нравится делать. Но также никогда не пресекаю их. Я плыву по течению вместе с друзьями, слушаю и затем следую за ними. Прямо как сказал Нокс: я человек, который сливается с толпой, у которого нет другой задачи, кроме как нравиться. Я только вставляю комментарии там и здесь, чтобы включиться в беседу. Чувство вины сдавливает мне горло. Имя в списке по алфавиту. Разве не это сказала Вероника, когда мы начали работать вместе?
К черту меня, она всегда была рядом.
– Я ничего такого не хотел.
– Большинство людей никогда ничего не хотят, но это не значит, что они делают все правильно, – продолжает он. – Джесси думает, что ты ее противоположность. Мне кажется, она очень одинока. В любом случае ты в конечном итоге причинишь ей боль, даже если не хочешь этого, а у нее нет на это времени.
– Если я тебе не нравлюсь, зачем тогда впустил?
– Я впустил тебя не для того, чтобы помочь, – говорит он. – Эта ерунда между вами уже разваливается. Ты знаешь больше, чем следовало бы, и она сказала, что вы двое – случайные люди. Может быть, так оно и было. Может быть, именно так все и началось, но ты на грани того, чтобы причинить ей боль. Когда она почувствует себя лучше, ты должен порвать с ней, пока не причинил ей такую боль, которую уже не сможешь искупить.
– Я не собираюсь рвать с ней.
Кравиц входит в мое личное пространство и смотрит на меня пустыми глазами.
– Ты думаешь, что достаточно силен, чтобы быть с ней?
– Так и есть.
– А вот и нет. Любовь к Ви требует жертв. Это значит, что ты не можешь быть эгоистом и не можешь командовать. – Он тычет пальцем мне в грудь, и его голос дрожит от волнения. – Это значит, что тебе снова и снова вырывают сердце, но ты остаешься рядом с ней, поддерживаешь ее, потому что она – одна из лучших людей, которых ты когда-либо встречал. У тебя нет этого. Ты тот парень, у которого не хватает мужества остановить своих друзей от того, чтобы они не несли чушь о девушке, которая ему небезразлична. Потому что именно это происходит в школе. С тех пор, как она связалась с тобой, слухи стали только хуже, и она слышит каждое слово. У нее нет времени на эту чушь, и она заслуживает гораздо большего.
От исходящей от него острой боли что-то хрустнуло в моей груди. Такую боль я чувствовал всего несколько раз в своей жизни от людей на похоронах. Что-то такое я почувствовал, когда мои родители сказали мне выбирать между ними. Я вижу горе.
Она не войдет сюда без разрешения.
=Смерть.
В доме есть призраки.
=Ее мама.
Ей хочется верить.
=Все это реально.
Мой мир сужается до точки, а потом взрывается.
– Опухоль гораздо серьезнее, чем она рассказывает.
Он не отрицает, просто пристально смотрит на меня, как будто он всадник Апокалипсиса, и я в его списке. Двигаюсь, чтобы обойти его, и он двигается вместе со мной. Я поднимаю руки и отталкиваю его назад, в ответ он замахивается, и я уже готов блокировать удар, как сзади раздается голос:
– Пропусти его. – Джесси Лахлин. Маловероятный союзник входит в квартиру. – Она наверняка захочет его увидеть.
– Он – это плохие новости, – Кравиц кипит от гнева.
– Да, но это не наш выбор. Это никогда не было нашим выбором.
Бросив последний свирепый взгляд на Кравица, я толкаю его плечом, когда устремляюсь через комнату и вверх по лестнице. Я смотрю направо и вижу комнату, которая, должно быть, является спальней ее отца, затем налево. Вероника лежит на кровати, накрытая вязаным одеялом, которое держит в руках. Мягкий свет на комоде не дает ей быть съеденной заживо тенями, бродящими по комнате.