— Боже мой! — повторял я. — Куда нас занесло?
Обошел животное. Опасался, что Несси ранена в ночной схватке. Нет. Сопляки из палатки не охотники — дилетанты. В животе, однако, побаливало — саданул меня этот Джим. То-то у них теперь разговоров…
Несси лежала пластом. Больше всего пострадали у нее лапы. Когти сломались, из-под каждого текла кровь. Я стянул с себя рубахи — верхнюю, наполовину изодранную, нижнюю, — разорвал на полосы, стал перевязывать Несси лапы.
— Потерпи, — приговарил я. — Отдохни.
Наверное, ей ничего не стоило отбросить меня лапой прочь, раздавить, как грушу. Бок чудовища возвышался надо мной на два метра. Я был козявкой, копошащейся возле Несси. Вредной козявкой — причинял ей беспокойство. Что она думала, почему терпела меня рядом с собой? Почему приняла мое присутствие? Но я перевязывал раны, и Несси это приняла. Лишь изредка кожа ее подергивалась от боли — какой я хирург? — или от нервной дрожи.
— Потерпи, — повторял я.
Сбитый рог болтался на лбу, беспокоил животное. Капельки крови подбирались к глазам.
— Больно тебе… — Я попытался перевязать голову Несси и сделал это неосторожно. Несен встряхнулась, рог оборвался, отлетел в сторону, в камни.
— Ах ты, беда моя1..
Но тут Несси поползла вверх, теряя одну за другой окровавленные тряпки, спадавшие с ее лап, как шелуха.
— Несси! — Я побрел вслед за нею.
В дневное время мы отдыхали в кустарниках. Я надеялся, что будем отдыхать и здесь, среди скал. Однако Несси упрямо ползла вперед.
Я не знал, что цель, к которой она стремится, близка. В ста метрах за поворотом ручья открылась пещера. Несси втянула в нее огромное тело, как в тубу. Здесь мы и отдохнем, подумал я, проходя вслед за Несси.
Пещера была неглубокой. Рассеянный свет заливал ее всю. Но и сухого места в ней не было. Поток, выбиваясь из-под скалы, разливался, кипел, вода шла кругами. Однако это не смутило животное: Несси плюхнулась в воду, с наслаждением погрузилась в омут. Наверное, мне следовало сделать то же самое, потому что Несси повернула ко мне голову, ждала. Я стоял у входа в пещеру. «Прыгай, что же ты?» — казалось, говорил взгляд животного. Несси помедлила с полминуты. И тогда я понял, что это конец пути. Голова Несси все еще качалась над водой, но я не шел, не прыгал в омут. «Ну?..» — Она даже раскрыла пасть. Я стоял неподвижно. Несси погрузилась в пучину.
— Вот и все, — закончил повествование Миллтон. Подождал, что я скажу.
Я не знал, что сказать и что думать. В фантастику можно верить или не верить. Да и зачем? Верить надо в реальность. Все эти треугольники, тарелки, Несси — мираж, не больше. Вот кругом тишина, никаких страстей. Мальчишка по-прежнему возит на веревочке синий автомобиль — игрушку. И макет — выдумка, и рассказ — выдумка. Какая там Несси?..
Миллтон заговорил опять:
— Несси не покинула меня, не сбежала — пришла домой. Как — это вопрос. Где этот дом — тоже вопрос.
Взглянул на акваланг, на сумку с консервами. Решительно поднял голову:
— Надо спуститься в омут. Поток наверняка соединяется с озером Лох-Несс. Озеро способно прокормить до сотни животных. Но где их пристанище? Где-то они должны жить, размножаться. Умирать, наконец. Ни один труп не всплыл на поверхность озера. У них есть резервация. Может быть, полость внутри земли, система пещер. Может, жюльверновский подземный мир существует? — Миллтон взглянул мне в глаза.
— Никакого другого мира не существует, — сказал я в ответ. — Да и Несси… разрешите мне усомниться, Миллтон.
— Нет, — ответил Миллтон, встав со скамьи и поднимая рюкзак, — объявили автобус на Инвергарри. — Мир существует. И Несси тоже — моя Несси.
Неприятно он сказал эти слова, с небрежением ко мне: слушал человек, слушал…
— Все-таки, Миллтон, — говорил я, пока он взваливал на спину рюкзак. — Согласитесь, что нельзя так просто поверить в эту историю.
— Моя Несен! — упрямо повторил Миллтон.
Тогда я сказал то, что давно вертелось на языке:
— У вас нет доказательств. Представьте хоть одно доказательство, и я вам поверю.
Миллтон повернулся и молча пошел к автобусу.
«Шарлатан… — подумал я, потянулся в карман за папиросами, в другой за спичками. — Краснобай! Каких только прощелыг не встретишь в дороге!..»
Автобус стоял с открытой дверью, ждал пассажиров. Миллтон был уже на полдороге к нему, как вдруг обернулся и, снимая поклажу с плеч, пошел обратно ко мне. Я молча ждал. Миллтон положил рюкзак на скамейку, порылся в нем, вынул небольшой сверток в газетной бумаге, протянул мне.
— «Доказательства…» — ядовито сказал он, подражая моей интонации. — Вот вам, возьмите! — протянул сверток.
Взвалил на плечи рюкзак и, уже поворачиваясь к автобусу, на прощанье добавил:
— Милый скептик…
Я проследил его путь, пока он не скрылся в двери, и развернул сверток. Внутри оказался рог. Странный рог, который нельзя было сравнить ни с каким другим рогом: не колющий бычий, не закрученный спиралью бараний, не боевой рог носорога. По цвету рог был эбеново-черным, по форме напоминав гигантский, трех с половиной дюймов длины, муравьиный окостеневший усик, глянцевитый, слегка утолщенный к вершине. Но еще удивительней был клочок кожи у основания рога, тоже черный, эластичный, блестящий. Несомненно, рог отломлен недавно: его основание было розовым от невысохшей крови. Кому принадлежал этот рог?..
Меня тряхнуло всего. «Несси!..» — отозвалось в голове голосом Миллтона.
Я поспешно вскинул глаза. Автобус тронулся, пошел вдоль бордюра. В широком, начищенном до блеска окне я различил Миллтона. Лицо его было холодным, презрительным. Но это маска, не больше. В чертах его я успел прочесть боль и горечь утраты — потери, которая так нежданно и незаслуженно оказалась в моих руках.
— Миллтон! — Вскочил я со скамьи. — Миллтон!
Но автобус выкатил на шоссе и набрал скорость.
ЛЕБЕДИ С БЕТЕЛЬГЕЙЗЕ
Горный снег бел и певуч, на поворотах парусом встает за спиной. Слалом — спорт мужественных. Красивый спорт!
— Григори-ий! — Инна проскакивает мимо как ветер.
Григорий поворачивает ей вслед. Прямо перед ним башни обсерватории, река Хан-Гулак, долина, зажатая крутыми горами. Дальше — ночь, с востока идущая по вершинам. Ночь приходит в горы неравномерно: в долине сгущает сумерки, из ущелий поднимается черная, как вороново крыло.
— Григори-ий! — Инна останавливается на полпути.
Инна — младший сотрудник обсерватории, словенка из Братиславы. В Хан-Гулаке на практике. Признает только имя Григория и не хочет выговаривать — Константинович. Так ей нравится. Так короче, говорит она, и лучше.
Григории задерживается с ней рядом. Инна смеется. Поднимает туристский «Блиц». Снежинки у нее на плечах, на шапочке розовые… Хочется потрогать их — теплые?.. Но Григорий не осмеливается это сделать. Берет из ее рук аппарат, уходит на лыжах вниз.
Оборачивается: Инна летит как на крыльях. В небе над ней огромный розовый зонт. Это Багира, семитысячник Западного хребта. Висит над долиной как мазок акварели. Григорий настраивает светофильтр.
— Не надо! — Инна на бегу прикрывает лицо рукой. Но «Блиц» уже щелкнул.
— Зачем вы?.. — Глаза у Инны большущие, синие. Дальше они идут рядом, Григорий и практикантка. На небе зажигаются звезды, тоже теплые, в бархатной синеве.
— Звезды — как люди, — говорит Инна. — Только живут не по-нашему долго…
Григорий не отвечает девушке. Смотрит на нее сбоку: Инна красива.
В поселке, у ступеней обсерватории, Инна спрашивает:
— Вы верите в лебедей?
Григорий застигнут врасплох. Сказка о лебедях родилась здесь, в Хан-Гулаке. Кажется, стоила жизни директору обсерватории Фирсову, Павлу Васильевичу. Из-за этого Григорий приехал сюда. «Разберитесь…» — сказали ему в Москве. Но Григорий не успел разобраться. Комета Плея, которую он исследовал, все еще держит его в руках, книга о ней не закончена.
— А вы верите? — спрашивает он Инну.
— Верю.
В Хан-Гулаке Инна четыре месяца. Григорий и того меньше — два. И кажется, любит ее.
В кабинете Григорий садится за письменный стол. Сегодня он свободен от вахты. У главного телескопа Гуранов. По праву директором обсерватории быть Гуранову, а не ему, Григорию Слегу. Но все сложилось иначе.
Из Бюракана, где Григорий работал руководителем группы, его вызвали в академию в январе. Москва встретила Григория вьюгами и плоским холодным солнцем, которое он не любил. Москву Григорий не любил тоже: здесь началась и здесь кончилась его жизнь с Элиной. Прожили они меньше двух лет, и их ничто не связало. Элина любила театр, кинофестивали — могла высидеть на шести сеансах подряд… Сейчас Элина с артистом кино. И как ни огромна Москва, пока Григорий был в городе, он постоянно ежился: не встретить бы их, вдвоем.
Элину Григорий не встретил, а в академии у него был разговор:
— Погиб директор Хан-Гулакской обсерватории.
— Павел Васильевич?.. — Григорий знал Фирсова. — Отчего?
— Никто толком не знает. Фотографировал чистое небо. Последним его словом было — лебеди.
— Лебеди?.. — Григорию только и оставалось, что задавать вопросы.
— Это и удивительно. Поезжайте директором в Хан-Гулак.
— Но там Гуранов!
— Гуранов не верит в лебедей.
— Кто-нибудь верит?
Впечатление от разговора складывалось такое, что в лебедей верят в Москве.
— Поезжайте. Разберитесь на месте.
В Хан-Гулаке Григория встретила тишина. И растерянность — в обсерватории. Сотрудники были подавлены трагическим случаем. Гуранов отмалчивался. На прямой вопрос о лебедях, помянутых Павлом Васильевичем, глядя из-подо лба, сказал:
— Утопия…
Инна долго молчала и только на нетерпеливое Григория: «Будет ли кто-нибудь говорить в обсерватории?» — ответила:
— Думаю, это правда.
— Павел Васильевич прав?
— Думаю, — повторила девушка. — Но я ничего не знаю.
Архивом Павла Васильевича Григорий занимается второй месяц, не отрываясь, однако, от своей книги. С Инной его сблизили слалом, прогулки в горы. Григорий ждал, что она заговорит о лебедях, но Инна молчала и только сегодня неожиданно спросила, верит ли он в лебедей. Отчего ему верить? Никаких доказательств нет.