– А что вы собираетесь тут делать? – спрашивал он меня.
– Работать, – простодушно отвечал я.
– Но видите ли, тут уже работаем мы.
– Одно другому не мешает. Я журналист и имею право освещать процесс.
– Несомненно, но главное, чтобы вы освещали, а не очерняли.
В итоге, когда началось заседание, судья специально объявил, что в зале присутствует корреспондент «Эха Москвы». Это был момент бессмысленной локальной славы.
На самом деле у каждого корра была хотя бы одна похожая история. У кого-то был бомж, который подходил просить десять рублей на опохмел ровно в ту минуту, когда у корреспондента начинался прямой эфир с места событий. А ведь десять рублей в таких ситуациях, всегда просят очень громко. Кого-то задерживали на несанкционированных митингах, причем от задержаний этих не спасали ни пресс-карта, ни другие внешние атрибуты, по которым полицейский может отличить журналиста от протестующего. Кому-то приходилось преследовать ньюсмейкера, который не хотел делиться важными мыслями и делал вид, что не замечает микрофона. Да вообще чего только не видели корры. У них были командировки в самые удивительные уголки как России, так и всего мира. От Новой Земли до экватора, от линии перемены дат до Гринвича и дальше. Да и в Москве не так много осталось мест, куда не ступала бы нога корра. Закрытая стройка нового высотного здания, элитный ночной клуб напротив Кремля, многокилометровая очередь к какой-нибудь привезенной в Москву реликвии. А еще баржа, курсирующая по Москва-реке, кладбище, где хоронили всемирно известного вора в законе, бар, посетители которого только что наблюдали победу сборной России над Голландией. Но это еще не все. Были прямые эфиры в сорокоградусные морозы или под шквальными ливнями. Был случай, когда корреспондента отказывались выпускать из зала суда, потому что судья боялась утечки информации. Как-то раз другого корреспондента не пустили в здание Госдумы, потому что охране показалось, что он не подобающе обут.
В корреспондентской трудятся очень разные люди. Они сильно отличаются друг от друга, кроме работы их мало что роднит друг с другом. У них разные увлечения, разное образование, разные взгляды на одни и те же вещи, разные голоса и разное представление о жизни. Один страстно любит регби, а другой не знает значения этого слова. Один обожает бананы, а у другого на них аллергия. Один специалист по радиоэлектронике, а другой по античной литературе. Но все они единое целое. Как оно получается из столь разных людей? Бог его знает.
Вот одна история, о которой нельзя не упомянуть, ибо она лучше всего охарактеризует корров. В марте 2010-го Москву сотрясли два страшных теракта в метро. Взрывы на Лубянке и Парке Культуры вновь напомнили всем ужасы Беслана и «Норд-Оста». В тот день все корреспонденты «Эха», не сговариваясь, вышли на работу. Кто-то поехал прямо к станциям, чтобы помогать делать оттуда репортажи. Кто-то пришел непосредственно в редакцию. Когда в 9 утра в службу информации влетел Венедиктов и строго спросил выпускающего редактора, кто из корреспондентов дополнительно вызван на смену, выпускающий не смог дать ответа. В тот момент работали все корреспонденты, но никого из них не пришлось вызывать.
Это был жуткий день, каждому было плохо, больно и страшно. Но боль и страх преодолевали вместе. И от этого становилось немного теплее.
Виталий ДымарскийФранцузский связной
Сюжет этого фильма, признанного одним из величайших произведений киноискусства, никак не связан с историей «Эха Москвы». Вспомнить о нем заставило его название French Connection (в русском переводе «Французский связной»), как нельзя лучше подходящее к той функции, которую мне пришлось выполнять за почти восемь лет работы во Франции.
В начале 1992 года я приехал туда в качестве заведующего корпунктом РИА Новости. А в конце 1999 года уезжал оттуда фактически (но не юридически) в качестве нештатного собкора «Эха Москвы». Венедиктов тогда не был еще главным редактором радиостанции, но эксплуататорскими качествами обладал в избытке. Не было, по-моему, дня, чтобы в парижском корпункте не раздался звонок с очередной просьбой прокомментировать, рассказать, сообщить, переговорить, устроить и т. д.
Тем более что в 90-е годы через Францию проходило множество нитей, связывавших или только начинавших связывать Россию с внешним миром. Так, дипломатическим марафоном стало вступление нашей страны в Совет Европы. (В скобках замечу, что, судя по всему, выходить из этой организации наши депутаты хотят куда быстрее.)
Собственно говоря, Страсбург и породнил меня с «Эхом». Венедиктов, считавшийся франкофоном и франкофилом, закрепил за собой ежеквартальные поездки на сессии ПАСЕ, где мы с ним и познакомились. Знакомство оказалось чревато несколькими непредвиденными поначалу последствиями. Во-первых, ежедневными звонками с «Эха» (см. выше). Во-вторых, бесконечными гастрономическими похождениями по французской кухне, которую Венедиктов полюбил очень прочно. (Еще одно замечание в скобках: как показали дальнейшие события, он готов принять не только французскую кухню, но и любую другую, которая может удовлетворить его ненасытность.) В-третьих, общение с этим франкофилом обернулось активными вояжами по самой Франции, и я стал по совместительству еще и личным водителем Венедиктова, удовлетворявшим его познавательную ненасытность.
Причем Венедиктов потреблял с моей помощью Францию не эгоистически. Он готов был делиться этим удовольствием с другими людьми. Мы до сих пор вспоминаем, как с Олегом Сысуевым, тогдашним заместителем руководителя Администрации Президента, мы отправились на моем авто из Парижа все в тот же Страсбург. По дороге решили показать Сысуеву Сент-Женевьев-де-Буа, кладбище, где захоронен весь цвет русской эмиграции. Потом не спеша двинулись в сторону Страсбурга. На подъезде остановились в загородном ресторанчике, демонстрируя Олегу прелести эльзасской кухни… В общем, где-то к полуночи добрались до нашего представительства при Совете Европы и увидели – о, ужас! – вытянувшихся в струнку дипломатов, уже несколько часов ожидающих высокопоставленного чиновника.
Еще одним следствием – и очень приятным! – нашего знакомства стали регулярные визиты во Францию сотрудников «Эха». Володя Варфоломеев, Сережа Бунтман, Марина Королева, Ксения Ларина, Сережа Корзун… Сейчас уже и не упомнить всех, кто по мере роста финансового благополучия наконец-то мог приехать в Париж, куда испокон века бесплодно мечтало попасть множество отечественных интеллигентов – ровно так же, как чеховские провинциальные три сестры безнадежно стремились в Москву.
Во всяком случае именно с таким чувством я впервые отправлялся во Францию, на протяжении долгих лет до того изучая эту страну и ее язык. Поэтому и подозреваю, что для сотрудников «Эха» (а это сплошь франкофоны, многие из которых работали еще в советские времена на Иновещании) поездка в Париж была событием особым.
Ну а в 1998 году мы с Венедиктовым чудом избежали общения с французской полицией. Вскоре после дефолта Алексей объявился в Париже с миссией, выполнимость которой нам предстояло проверить. Из кармана он достал кипу банковских карточек сотрудников «Эха» и НТВ. «В Москве, – объяснил он мне, – банкоматы не работают, людям надо платить зарплату, будем снимать деньги здесь».
Пошли к ближайшему банкомату. На пятой-шестой карточке я обернулся и увидел выстроившуюся за нами очередь, начинавшую – вопреки французской терпимости – выказывать недовольство. Пришлось ретироваться под полными подозрений взглядами клиентов местных банков. У следующего банкомата история повторилась. Мы поняли, что операцию в этой районе надо прекращать. Поехали на другой конец города и там уже завершили нашу инкассаторскую миссию. Последнюю преграду – две таможни – Венедиктов с карманами, набитыми франками, преодолел без проблем.
Вот так, оказывается, бывает: не ты вливаешься в коллектив, а коллектив понемногу «вливается» в тебя.
Закончить эти заметки хотелось бы словами Томаса Джефферсона, полагавшего, что «у каждого две родины – его собственная и Париж». Но по нынешним временам это чревато обвинениями в дефиците патриотичности, посему считайте, что этой двусмысленной сентенции здесь нет.
В общем, не знаю, как с Парижем, а Россия и «Эхо Москвы» – это навеки!
Наталья Жукова«Архивы "Эха Москвы" хранят голоса сотен тысяч человек»
Я знаю голоса всех эховцев. Оля Бычкова, Леша Соломин, Лева Гулько и все остальные – я ни за что на свете не перепутаю вас ни с кем другим! Эти голоса, такие родные и домашние, согревают меня, где бы я ни находилась.
К слову сказать, архивы «Эха Москвы» хранят голоса сотен тысяч человек. Для «Эха» не существует времени – голоса тех, кто ушел, звучат также сильно и уверенно, как и тех, кто сейчас сидит в нашей студии. Борис Немцов, Валерия Новодворская, Олег Янковский хохочут, перебивают, рассказывают взахлеб, а значит, живут и всегда будут жить в нашем эфире.
Это волшебное свойство «Эха» дает мне возможность насладиться голосами коллег, которых уже нет с нами. Я счастлива, когда слышу в эфире саморекламы, записанные рекламным продюсером Рамилом Ибрагимовым, погибшим в автокатастрофе в 2011 году. Я наслаждаюсь записями невероятно остроумного Анатолия Агамирова и повторами программ так рано ушедшей Оли Ореховой.
Иногда мне кажется, что времени не существует и внутри самой редакции. Пожалуйста, только не подумайте, что на «Эхе» царит безмятежное спокойствие. Нет, атмосфера здесь скорее напоминает вселенную в первые моменты Большого взрыва. Здесь все плотно, сжато, горячо.
Я окунулась в это безумие в 2001 году, почти сразу как стала референтом. Но кем я действительно хотела работать на «Эхе», я поняла не сразу, а только после трагедии, произошедшей позднее.
23 октября 2002 года я вышла на вечернюю референтскую смену. По большому счету это был скучный день, где-то около двадцати двух, ко