Самсонова
Отрывок из эфира от 4 июля 2008 г.
Т. САМСОНОВА: Мы все у него учились. Вы знаете, да, это, конечно, легендарная школа, 45-я. Я уверена, что лучшая в Москве. И Леонид Сидорович Мильграм, заслуженный учитель, ею руководил. Он сначала преподавал историю, он фронтовик.
С. БУНТМАН: Галина Марковна пишет, что он преподавал в 131-й, на улице Станиславская.
Т. САМСОНОВА: Вообще, мильграмовские дети, как говорят… Я была в классе девятом, на выпускном вечере, вышла такая дама к микрофону и говорит: «Вы знаете, 45-я, мы же как мафия». И зал замер, потому что все хотели каких-то хороших слов. Она помолчала. «Ну, наши везде!» И я недавно узнала, что наши везде, я узнала, что Ксения Ларина закончила эту школу.
С. БУНТМАН: Серьезно? А 45-я у нас где?
Т. САМСОНОВА: На Гримау. Это Академическая.
С. БУНТМАН: Ааа! Академическая! Понятно, да. Не, ну, наши тоже везде. Каждая школа так говорит. Наша 2-я тоже…
Т. САМСОНОВА: Ну, Ваша-то 2-я, а наша 45-я!
С. БУНТМАН: Понятно! Много тебе дала школа? Школа особенная, это я знаю.
Т. САМСОНОВА: Было странно, потому что он говорил, что «я вас ращу, как в каком-то парнике». Сделали «пионеров» в хорошем смысле слова.
С. БУНТМАН: Пионеров – это которые лес прорубают первые?
Т. САМСОНОВА: Нет. Которые чистые, хорошие ребята. Он растил нас и говорил: «Я знаю, что я вас ращу в парнике, в розовых очках. Я боюсь, что вы выйдете в свет и вам сразу по очкам». Но я чувствую, что из парника я так и не вышла, потому что из 45-й я вышла сразу в Высшую школу экономики, где дух совершенно тот же. И на «Эхе», мне кажется, эта преемственность духа остается, так что я из парника в парник прыгаю.
С. БУНТМАН: Да ладно, Тоня! Я не верю, что, когда растят нормальных людей, думают: «Ах! Им будет так трудно в жизни, надо прохиндеев из них вырастить, и им будет легко». Это все брехня, извините за французский. Это все не правда.
Т. САМСОНОВА: Может, и не правда. Но есть такие примеры. Займемся практической педагогикой. Например, когда на моем веку отменили школьную форму. А в 45-й учились дети совершенно разных достатков. И на следующий день, после того как отменили форму, кто-то пришел, дети из профессорских семей, в то время совершенно нищенствующих, пришли в каких-то потрепанных джинсиках, им было тяжело. Кто-то пришел в «Шанель», кто-то в золотых серьгах. Мильграм вышел и сказал: «У нас этого не будет». И через несколько дней ввелась новая форма школьная, просто для того, чтобы дети не чувствовали себя ущемленными хотя бы по этому признаку. И таких маленьких моментов было очень много, которые сглаживали несправедливость этого мира.
С. БУНТМАН: Правильно, с одной стороны. А с другой стороны, я вижу, как здесь, как в разных местах люди просто, когда нормальная обстановка, я думаю, даже не из-за того, что он сказал, а из-за того, какая была обстановка, из-за того это, скорее, нивелировалось. И потом, вы же сами вырабатывали, какой вам дресс-код придумать. И это от обстановки, лучше все исправлять. Честно говоря, мы здесь видим, как люди друг к другу даже внешне приспосабливаются.
Т. САМСОНОВА: Это ужасно смешно. У нас же просто аквариум в этом плане. И все плавятся в одном соку. И очень быстро становятся… Не знаю… Сглаживается. Это как в анекдоте: придуман универсальный бритвенный станок. Вы вставляете туда бороду, и он бреет. Но простите, у всех же подбородки разные! Да. Но в первый раз разные.
С. БУНТМАН: Потом да… Потом все одинаковые.
Т. САМСОНОВА: Поработаешь на «Эхе», и все становится…
С. БУНТМАН: Как ты пришла на «Эхо», подробнее расскажи. Как ты появилась? По-моему, в каком-то ясельном возрасте.
Т. САМСОНОВА: Ну, не ясельном. Я была на втором курсе.
С. БУНТМАН: Я же говорю – ясельный возраст.
Т. САМСОНОВА: Дело было так. Мы в своем институте, у нас был студенческий научный клуб. Мы там делали исследования, и я не знала… Нет, я знала об «Эхе Москвы», но только потому, что бабушка и дедушка слушали. Но я собиралась делать научную карьеру, заниматься социологией и была в это погружена. И вот однажды, на одном из научных семинаров, который проводила Альбац, она туда пригласила Венедиктова. Мы обсуждали плагиат. Мы сделали исследование по теме плагиата.
С. БУНТМАН: Кстати, у Евгении Марковны это самые любимые, самые страшные темы.
Т. САМСОНОВА: Самые страшные для студентов Евгении Марковны.
С. БУНТМАН: Да.
Т. САМСОНОВА: «У вас эти запятые списаны! На второй год».
С. БУНТМАН: Нет, Женя, я помню, как она рассказывала про американский университет.
Т. САМСОНОВА: Это нужно ломать сознание, потому что это только жестко можно делать.
С. БУНТМАН: Скаченные рефераты… Это ужасно.
Т. САМСОНОВА: Ну вот. Туда пришел Венедиктов. Я сижу на втором ряду, передо мной сидит Ясин, Кузьминов, Радаев, не пробьешься. А Венедиктов сидит, соответственно, на сцене. Я думаю: «Надо подойти, надо подойти. За бабушку с дедушкой надо подойти». Я совершенно, честно говоря, питала не очень хорошие чувства к «Эху Москвы».
С. БУНТМАН: Почему это?
Т. САМСОНОВА: Потому, что в выходные я приезжала к бабушке с дедушкой и намеревалась поспать до 12 часов. Но в 9 утра включался приемник, там шли какие-то розыгрыши. Бабушка с дедушкой начинали что-то отгадывать, лезть в словари, лезть в Интернет.
С. БУНТМАН: С «Детской площадки» прямо?
Т. САМСОНОВА: Нет, там «Говорим по-русски». В 9 я просыпалась так чуть-чуть… При том ладно бы это было в какой-нибудь одной комнате, но это было во всех комнатах, кроме моей, в которой я спала. Они начинали бегать по квартире и кричать: «Дозвонись! Я послала смску». И они никогда не выигрывали. Я думала, что надо туда проникнуть и выиграть хоть что-нибудь. Поэтому я подошла к Венедиктову и говорю: «У нас есть такие замечательные исследования. Давайте мы их Вам дадим». Ему, видимо, понравилось то выступление, которое делалось по нашей работе. А он куда-то опаздывал очень сильно. И не знал, как от меня отстать, потому что я просто перегородила ему дорогу. Он мне дал свою визитку и сказал: «Ладно, позвони». Я, конечно, позвонила. Он-то надеялся, что я не позвоню, а я позвонила. Пришла на «Эхо», он опять не знал, что делать, и пригласил нас в «Детскую площадку» к Ксении Лариной. Я сейчас второй раз в жизни в качестве гостя в эфире, первый раз – тогда была.
Самое смешное было то, что я была в какой-то командировке в этот момент. И мне позвонили прямо в командировку и сказали: «Вы можете прийти?» Буквально на следующий день. В общем, я решила придти, меня уволили с той работы, потому что я всех бросила. И потом он предложил нам делать передачу. Ему понравилось, видимо. Это было в марте. Мне нужно было учиться, сессия. И я ушла обратно учиться, а потом, летом, я подумала: «А не пойти ли мне поработать?» Думаю, куда же меня примут – студентку второго курса, разве что в «Макдоналдс».
С. БУНТМАН: Хорошая работа.
Т. САМСОНОВА: Потом думаю: «Есть зацепка». Я вечером не знала, куда мне податься, написала Венедиктову письмо: «Алексей Алексеевич, Вы хотели сделать какие-то исследования, я все материалы подобрала, так что я готова к Вам прийти тогда, когда Вы назначите». Просыпаюсь утром, и в 7 утра у меня ответ: «Приходи завтра». А у меня, конечно, никаких исследований нет. Кто мог надеяться, что он ответит. Я за сутки нашла исследования. Мне нужно было ему показать полугодовую проделанную работу. Надо было объяснить человеку, почему я полгода не появлялась. Я нашла кучу исследований, у меня включился мозг, все ему притащила.
С. БУНТМАН: Но тебе не удалось обмануть, конечно.
Т. САМСОНОВА: Да. Он сказал: «Вы столько думаете, что можно проснуться в другой стране».
С. БУНТМАН: И потом началось оттачивание всего этого дела. Потом началось такое бзинь-бзинь-бизнь, напильником.
Т. САМСОНОВА: Потом Венедиктов позвал Машу Майерс и сказал: «Так! Будешь с ней работать. Только без дедовщины». И мы начали работать.
С. БУНТМАН: Маша не очень обижала?
Т. САМСОНОВА: Нет, ну что Вы!
С. БУНТМАН: Ну, Маша суровая.
Т. САМСОНОВА: Маша суровая? Маша милейший человек!
С. БУНТМАН: Маша суровая такая! Она приходит и сразу бу-бум, когда мы с ней разговариваем.
Т. САМСОНОВА: Ну, это, может, с Вами…
С. БУНТМАН: Да. Она со мной очень сурово всегда поступает.
Т. САМСОНОВА: Нет, Маша очень конструктивный человек в этом плане. С ней хорошо работать, потому что ее конструктивность… Мы дополняем друг друга. У меня начинается: «Маша! Давай это и это, и это! Будет так интересно!» Маша: «Таааак! У нас всего 52 минуты!»
С. БУНТМАН: Дальше… Если мы прослеживаем путь, как тебя бросили в плющевские лапы страшные?
Т. САМСОНОВА: Ну… что же «бросили»! Я за ним охотилась.
С. БУНТМАН: А! Это ты сама охотилась за Плющевым? Это такое коварство получилось?
Т. САМСОНОВА: Конечно. Сначала в «Развороте» было несколько девушек и несколько молодых людей. И мы все время тасовались. Сначала мы работали с Венедиктовым, у него свои какие-то законы, как нужно делать, какие темы подбирать. Потом раз – с Ганапольским. Ганапольский: «У меня программа о нравах. Мне это все не нужно. Мы делаем другое». Потом – с кем-то еще. Мы делаем третье. Я думаю: «Господи! Сколько можно уже! А я-то хочу четвертое!» И тогда я подошла к Плющеву, или Плющев подошел ко мне когда-то на Новом году и сказал: «Хорошо бы нам поработать!»
С. БУНТМАН: Так светски сказал. Просто ничего не имея в виду. И попался, бедный парень! Все ясно!
Т. САМСОНОВА: А потом мы зашли вдвоем… А! Я к Плющеву подошла как-то днем и сказала: «Плющев, давай с тобой поведем утренний «Разворот», «С чего вдруг?» – сказал Плющев. «У нас все получится», – сказала я Плющеву. Мы пошли к Венедиктову и сказали: «Знаете, имейте нас в виду, если Вы вдруг захотите кого-нибудь поставить на «Разворот», а будет некого, поставьте нас вдвоем». И нас поставили на одну неделю, потом кто-то заболел, мы поработали вторую, потом третью, потом четвертую. Потом Венедиктов куда-то улетал, ему надо было рано вставать. Он спросил, не поработаем ли мы еще. Мы сказали: «С удовольствием!» Потом все привыкли, что мы ведем утренний «Разворот».