Теперь я поднимаю брови.
– Да-да, – говорит он. – Я думаю, что мне пора писать сборник стихов «Тиндер не для слабонервных» обо всех этих ужасных свиданиях, на которых я был.
– А мне нравится эта идея. Не знала, что ты пишешь стихи.
– Пишу, – отвечает он с некоторой робостью.
Я рассказываю ему о том, как Зои устраивала среды поэтического слэма в «Звездном плуге», ирландском пабе по ту сторону станции метро «Эшби». Я делюсь приятными воспоминаниями о том, как пила «Арнольд Палмер» и болела за нее, сидя за шатким столиком прямо у сцены. Затем я упоминаю, что однажды в десятом классе выиграла районный поэтический конкурс.
– Чего-о? – вскрикивает Антонио. – Я хочу это прочесть!
Но я никогда не позволю ему увидеть это. Оно меня ужасает, то стихотворение. Это эмо-сонет о том, как сильно я скучала по отцу и как нас разделяло номинальное «Море неловкости». Сонет пропитан расплывчатыми метафорами. Даже не верится, что за него я выиграла подарочную карту «Амазона» на сто долларов.
– Это фигня, – говорю я. – Я не настоящая поэтесса. Просто попробовала.
– Зато ты хороший писатель. Я имею в виду, на работе. Ты хороша.
– О да, это же нужно столько таланта, чтобы придумывать подписи для каталогов.
– Я серьезно. Правда нужно.
Я не могу понять, то ли его сарказм настолько тонок, что его невозможно обнаружить, то ли он и правда говорит серьезно.
Наш разговор прерывается, когда мы протискиваемся через двери, оплачиваем и покупаем членские карточки – оказывается, они нам были нужны, и теперь мы члены клуба, – а затем проходим внутрь, в темное помещение. Стены выкрашены в черный. В конце стоит сцена, освещенная красными огнями, задник украшает граффити, там уже играет группа. Толпа бурлит от возбуждения. Несмотря на тепло, исходящее от множества тел, меня пробирает дрожь, когда дымовая машина выплевывает облака на пол сцены. Я отмечаю выходы, туалеты. Я прижимаюсь к дверям запасного выхода слева от сцены, думая, что, если бы кто-то начал стрелять прямо сейчас, я могла бы спрятаться под столами с мерчем. Именно эту позицию я и выбираю для просмотра концерта. Меня убивает, что теперь я думаю о таких вещах. Раньше я не проверяла каждое общественное место на наличие неоновых указателей выхода. Честно говоря, раньше я вовсе не замечала их.
По крайней мере, со мной Антонио. Я рада, что не одна в этой толпе. Мы вставляем беруши, которые купили на входе, и обмениваемся улыбками. Группа играет так громко, что я чувствую это через свои ботинки. Их усилители, наверное, выше меня. Макс из Amoeba играет на синтезаторе, девушка, чье лицо скрыто завесой рыжих волос, – на гитаре, а Майкл бьет по барабанам и трясет головой в такт. Я не музыкальный человек, да и не слушаю такой стиль, что бы это ни было, но даже моих скудных познаний достаточно, чтобы понять: эта группа чертовски хороша. Песня тяжелая, но цепляющая, а синтезаторы заставляют пританцовывать. Их вокалистка, энергичная девушка в солнцезащитных очках, завладевает сценой. Люди в передних рядах раскачиваются вместе с каждой нотой, некоторые танцуют, а когда песня заканчивается, воздух наполняется восторженными криками.
– Они реально хороши, – говорит мне Антонио на ухо. – С кем из них ты ходила в старшую школу?
– Барабанщик.
– Они мне нравятся, – говорит он, звуча изумленно.
– Мне тоже, – соглашаюсь я.
Майкл щелкает барабанными палочками, и начинается другая песня. Я никогда раньше не была на подобных выступлениях. Я была в Греческом театре Калифорнийского кампуса на паре концертов, но там одни сидячие места. Один раз мы с Адрианом ходили на симфонический оркестр, и один раз с Зои – на регги-шоу. Здесь же все совершенно другое. Все наэлектризованы. Как будто музыка проходит сквозь нас, что-то зажигая внутри каждого. Я машинально начинаю покачивать головой в такт и пританцовывать каблуками. Я забываю о знаках запасного выхода. Забываю об опасности. Как бы мне хотелось, чтобы Джой была здесь и забыла об всем вместе со мной.
Джой ходила на многие концерты в этом зале. Она даже была волонтером на Гилмана, когда еще училась в старшей школе. К одиннадцатому классу она перешла от панка к металу, отрастила свой зеленый ирокез, покрасила волосы в черный цвет и стала ходить на концерты на стадион вместе с Лексом. Если кто-то и может понять электричество, что я испытываю, то это точно Джой.
Когда сет Dr. Crusher заканчивается, загорается верхний свет и открываются двери. Мы выходим из здания на тихую промышленную улицу. Ночной воздух обдает облегчающей прохладой мое вспотевшее лицо. Мы с Антонио стоим на фоне кирпичного здания и делаем совместное селфи. К черту скромность, мы выглядим чертовски мило. Вокруг нас снуют компании, парочки, скейтеры, курильщики, сливающийся гул их разговоров покалывает мои уши вместе со звоном после Dr. Crusher.
– И как хорошо ты знаешь того барабанщика? – спрашивает он.
– Да не очень-то. Мы сидели рядом в школе, но он был суперзастенчивым.
– Так-с… И зачем ты тогда пришла?
– Я столкнулась с ним в Amoeba. Он там работает. И дал мне флаер. Не знаю, я подумала, что будет весело.
– Думаешь, он симпатичный?
– Не думала об этом.
– Я бы с ним пообжимался.
– Да ты бы с кем угодно пообжимался.
Он вздыхает с притворной обидой.
Но это правда. Я не очень хорошо знаю Антонио, но его планка гораздо ниже моей.
– О да, ты же такая избирательная, – говорит он. – Тогда с кем бы ты пообжималась?
– С бариста.
Напротив «Ретрофита» через дорогу есть кафе, в котором работает бариста, и я, как известно (Антонио, по крайней мере), влюблена в нее. У нее большие, почти черные и идеально подведенные глаза, светло-коричневая кожа и губы, которые она красит розовым, как мороженое. Она обесцвечивает свои короткие волосы в платиновый и обладает охренительным чувством стиля.
– Так, а кто еще?
Я задумываюсь.
– Не знаю, наверное, тот парень, что раньше работал в отделе продаж. Ну тот, с ярко-голубыми глазами.
– Ник? Да он же одевался как мажор. И ему нравился бейсбол.
Я пожимаю плечами.
– У тебя совершенно непредсказуемый вкус, – говорит Антонио.
– Видел бы ты моих бывших.
Я рассказываю ему о Хасане, Молли и Адриане, которые настолько разные, что могли бы сняться в ремейке «Клуб “Завтрак”». Единственное, что их объединяет, – они все очень умные.
Мне сложно влюбиться в кого-то только по внешности. В основном меня привлекают люди с мозгами. Бариста, например, мне нравится еще и потому, что в свободное время она рисует скетчи, и ее рисунки – я подглядела – великолепны. А у Николаса был самый невероятный словарный запас из всех, с кем я когда-либо сталкивалась. Я скачала толковый словарь на телефон после того, как однажды разговорилась с ним в комнате отдыха.
Антонио начинает рассказывать мне о сайентологе, когда выходит группа: один за другим они выносят оборудование к фургону, припаркованному в пятнадцати футах от нас на парковке напротив клуба. Они выкатывают свои огромные усилители, носятся мимо нас с инструментами в футлярах. Майкл несет стопку барабанов, он ловит мой взгляд и кивает. Этот дружеский обмен – словно прогресс в моей миссии. Галочка поставлена. Я машу рукой и улыбаюсь, думая про себя: «Не могу поверить, что твой брат убил совершенно незнакомого человека. И пытался убить еще многих. Ты, Майкл, ключ к пониманию, почему это случилось».
Затем на меня накатывает вина из-за этой мысли, ведь Майкл наверняка думает, что я просто его бывшая одноклассница, пришедшая послушать концерт. Он не знает, что моих сестру и маму чуть не застрелили в тот день, что между нами есть эта ужасная связь, и именно эта связь в первую очередь заставила меня прийти сюда.
Как могли два человека иметь общую ДНК, быть ближе друг другу по крови, чем мать и дочь или отец и сын, быть практически близнецами, правда, не быть ими на самом деле, и в итоге оказаться такими разными?
– Ты ведь прослушала все, что я тебе рассказал, верно? – спрашивает Антонио.
– Прости, – говорю я, снова поворачиваясь к нему. – Я… отвлеклась.
– Ничего. Если вкратце, то я думал, он везет меня к себе перепихнуться, а на самом деле он хотел протестировать меня Е‐метром и заставить посмотреть какой-то пропагандистский фильм.
– Кошмар.
– Я притворился, что у меня что-то случилось дома, и убрался оттуда подальше.
– Ну и слава богу.
Я сканирую толпу, ища Майкла. Нельзя, чтобы он ускользнул, чтобы эта ночь прошла зря. Фургон, в который они загрузились, закрыт. Но мое внимание привлекает кое-что другое. Рядом с фургоном Dr. Crusher припаркован другой, из его окон валит дым и доносится знакомое покашливание. Я бы где угодно узнала марихуановый кашель Лекса. Кроме того, на фургоне красуется скелет – логотип Electric Wheelchair. Я не вижу Лекса, но знаю, что он наверняка там.
– А ты вообще как, нервничаешь? – спрашивает Антонио. – Быть в толпе после… всего произошедшего?
Вот это, кстати, одна из страннейших вещей, ставших моей реальностью после стрельбы. Большинство людей не хотят называть ее своими словами, не говорят «стрельба». Они говорят «после всего произошедшего», или «после инцидента», или «после, ну, ты сама знаешь чего». Вряд ли они понимают, что если не называть это своими словами, то это не сделает случившееся менее пугающим, чем оно уже есть.
– Да, – говорю я. – Точнее, ну, ты видел, как меня стриггерила пожарная тревога.
– Потому и спрашиваю. – Его голос звучит так мягко, будто я очень хрупкая. – Так… есть ли что-то, что могло бы заставить тебя почувствовать себя в безопасности?
Я наблюдаю за девушкой, которая делает трюк на скейтборде, а кто-то снимает ее на телефон и кричит:
– Охренеть! Просто охренеть!
Внутри клуба кто-то настраивает гитару на сцене.
– Типа если бы у них были металлодетекторы на входе? – спрашивает он.
Я качаю головой.
Как же сказать ему, что ничто не может заставить чувствовать себя в безопасности, если только это не знание, как вычислить монстра? Что именно поиск этого знания и привел меня сюда сегодня?