От ответа меня спасает то, что концерт возобновляется. Антонио отворачивается и следует за толпой ко входу. Я хочу последовать за ним. Но терплю неудачу. Кто-то хлопает меня по плечу. Я оборачиваюсь – это Майкл. Меня будто молнией поражает. Я делаю шаг в сторону, позволяя всем остальным стекаться к музыке – Антонио в том числе, потому что он не оборачивается и не замечает, что я отстала. Все, о чем я могу думать, глядя на улыбающегося Майкла, это: «Боже, надеюсь, он не слышал наш с Антонио разговор». Конечно, не слышал. Мы шептались у стены в стороне от всех остальных. Майкл выглядит возбужденным, его волосы мокрые от пота, а глаза бегают.
– Ты пришла! – восклицает он.
– Вы клево сыграли, – говорю я.
«Клево». Из всего разнообразия наречий на свете я выбрала просто «клево».
Но, кажется, ему плевать на изощренность моих комплиментов. Он ухмыляется:
– Спасибо.
Через минуту-другую последние люди заходят внутрь послушать следующую группу, и суета стихает. Остаемся только мы с Майклом, под светом фонаря, мое сердце стучит громче, чем барабанщик на сцене. Вот он, мой шанс. Меня немного подташнивает от того, как взволнованно он смотрит на меня, словно я искренний, добрый человек, интересующийся его музыкой и личностью, а не заблудшая душа, эксплуатирующая его в поисках ответов на вопросы о его мертвом брате-убийце.
– Я никогда не была здесь на концертах, – говорю я, чтобы разорвать тишину. – Но моя сестра постоянно сюда ходила.
– И как тебе?
– Хм-м, не знаю. Энергично.
Он ухмыляется. Мне даже не стоит обращать на это внимание, потому что Майкл, кажется, ухмыляется все время. Даже когда он был на сцене, его улыбка оставалась неизменной.
– А я провел здесь слишком много времени от своей потраченной впустую юности.
– А мне кажется, не впустую. Ну, по крайней мере, ты часть сообщества. Я вот впустую потратила юность на собрания клуба моды и дружбу с людьми, которые разъехались по крутым колледжам.
– Странно, как много людей покидают здешние края, да?
– Привилегии обеспечивают некоторую дистанцию.
– Аминь. Моей семье удалось закрепиться здесь только благодаря продуктовым талонам и ограниченной ренте. Колледж даже не рассматривался. Забавно, что, будучи таким бедным, я застрял здесь, в самом дорогом городе страны.
– Ирония судьбы, – соглашаюсь я. – Моя семья точно такая же.
Снова повисает тишина. В моей голове проносится мысль, что его мать, выживающая за счет талонов и контролируемой ренты и без того ведущая не самый легкий образ жизни, недавно потеряла сына. Когда жизнь держит тебя в ежовых рукавицах, кажется, будто она только продолжает и продолжает подкидывать тебе новые трудности. Но потом я отмахиваюсь от жалости, напоминая себе, что нельзя жалеть убийцу. Я здесь не для этого.
Но я жалею не Джошуа. А тех, кого он оставил после себя.
Никто не захочет, чтобы их сын или брат стал таким, как он.
– А ты играешь? – спрашивает Майкл.
– Если бы. Но я не настолько творческий человек. Я стажируюсь в «Ретрофите».
Он моргает, и на его лице появляется выражение, ясно говорящее о том, что он понятия не имеет, что такое «Ретрофит».
– Это компания по производству одежды. Я пишу рекламные тексты. Бесплатно! – Я демонстративно машу руками.
– О, одна из тех вожделенных неоплачиваемых стажировок, – говорит он.
– Именно. Отличная «возможность». Ступенька к низкооплачиваемой стажировке.
– После моих друзей, которые разлетелись по колледжам за пределами штата и погрязли в критическом уровне долгов по учебе, и тебя, с этой твоей неоплачиваемой стажировкой, я уже не чувствую себя так плохо на своей работе в музыкальном магазине, где нет никакого даже намека на карьерный рост.
– Эй, ты получаешь зарплату. Это уже лучше, чем ничего.
С Майклом, оказывается, так легко разговаривать. Он охотно поддерживает разговор, остроумен и самокритичен, не высокомерен и совсем капельку бестолковый. Мы стоим у кирпичной стены и болтаем о наших родителях, странно похожих – у обоих матери-одиночки с отцами-трусами, живущими далеко. Он смеется, когда я рассказываю ему о «Доме Намасте».
– Мой отец сбежал жить в коммуну в Орегоне, – говорит он. – Они делают гамаки и ветряные колокольчики.
– Ты шутишь.
– Если б я шутил, то придумал бы что-то пооригинальнее. Я серьезно. Это веганская безглютеновая утопия, в которой существует своя денежная система, основанная на желудях.
– Похоже, твой отец превзошел моего.
Разговор опасно приближается к братьям и сестрам. На мгновение его ухмылка сходит на нет, и он пинает кедами гравий.
– Думаю, нам пора внутрь, – говорит он.
– Ага, а то мой друг наверняка гадает, куда мы пропали.
Но мы оба шаркаем по асфальту и снова забалтываемся. Мы говорим о старшей школе и о том, какой кретин учил нас английской литературе: он вечно приволакивал в класс эти старые телевизоры и заставлял нас смотреть адаптации Шекспира вместо того, чтобы читать его. А еще он читал нам отрывки из «Над пропастью во ржи» с каким-то непередаваемым акцентом.
– Что это вообще было? – спрашивает Майкл.
Я так сильно смеюсь, что мои глаза начинают слезиться.
– Понятия не имею.
– Бруклинский? Бостонский? Он слишком старался изобразить Холдена Колфилда. Помнишь, он даже нацепил охотничью шапку? Этот парень был больше похож на Майкла Скотта, решившего преподавать литературу. Он либо бесконечно включал адаптации классики, либо начинал изображать из себя невесть что… И так по кругу.
Все его слова – чистейшая правда. У меня не было друзей, которые ходили бы на тот же предмет, и, честно говоря, после выпуска я никогда обо всем этом не задумывалась. Я просто терпела эти уроки, как и большинство старшеклассников. А теперь, оглядываясь назад, это кажется ужасно смешным.
– Каким же далеким все это теперь кажется, – говорю я.
– Я выпустился досрочно, поэтому для меня это вообще как будто сто лет назад, – говорит он.
– Что? А зачем?
– Хотел быть рыцарем в сияющих доспехах, зарабатывал деньги для мамы, работал, чтобы спасти брата.
Моя улыбка сходит на нет при упоминании слова «брат». Я вспоминаю свою сегодняшнюю миссию, зачем я вообще искала его. На секунду показалось, что мы просто два обычных человека. Изнутри звучит музыка. Снаружи это кажется просто шумом.
– О, – говорю я.
– Маме удалось сохранить квартиру, но мы потеряли моего брата, – говорит он. – Так что в конечном счете это все равно провал. Но хотя бы я вырвался из школы.
«Мы потеряли моего брата». Это так отличается от истории, которую я рассказывала себе, от истории, которую я видела повсюду, – что его брат был агрессором, преступником. Никто его не терял. Это он искал путь ненависти и насилия. Он нашел его и на этом закончил.
Наверное, правда и то и другое.
Я думаю о том, что мне следует записать все это, пока я не забыла. Мой язык пытается найти ответ, когда взрыв смеха и хлопанье дверцы машины прерывают наш разговор. Я поднимаю глаза и вижу девушку в длинном черном платье под руку с Лексом ака Александером Дуди. Изо рта у них свисают сигареты, а глаза краснее Марса. Лекс замирает передо мной и тычет пальцем в лицо.
– Ты, – говорит он.
– Как всегда, само красноречие, – отвечаю я. – Привет, Лекс.
Я пытаюсь не отводить от него глаз, но не могу побороть искушение бросить взгляд на его готическую шлюшку. Она такая дешевая копия Джой, только, наверное, моложе, и я уверена, что она во всем уступает моей сестре. Интересно, упоминал ли Лекс об этой девице в сообщениях или поздних ночных визитах к Джой? Мое сердце болит за Джой, потому что я знаю, что если бы она была здесь, то это ее он бы обнимал. А если нет, то она, вероятно, оттаскала бы эту суку за волосы (она бы наверняка назвала ее сукой). Но вместо этого она сейчас, наверное, глотает бензокаин и в который раз крутит по кругу «Следующее поколение» в своей комнате, украшенной рождественскими гирляндами.
Бедная моя сестра.
– Ты его знаешь? – спрашивает Майкл, когда Лекс уходит.
– Бывший моей сестры, – говорю я.
– Он играет в Electric Wheelchair.
– Ага.
– Он… что ж, ты, наверное, и без того знаешь, какой он. От низкой самооценки не страдает.
– Для меня все еще загадка, что моя сестра нашла в нем.
– Ну, он сексуальный, – говорит Майкл. – Я могу понять. Еще и харизматичный. Я бы с ним завис. Но доверил бы я ему хотя бы минуту своей жизни? Черта с два.
– Согласна на тысячу процентов.
– Вот и я о том же.
Мы с Майклом шаг за шагом продвигаемся вперед, а потом снова замираем, продолжая разговор. К тому времени, как мы добираемся до входной двери (так как боковая закрыта во время выступления групп), группа уже заканчивает выступление, и люди снова выходят. Я не могу поверить, что мы настолько увлечены разговором. И все же я ни на дюйм не продвинулась в том, ради чего пришла сюда: в каком-то понимании его брата, какой-то перспективы. Я как будто болтаю со старым другом, как когда мы говорим с Зои по телефону – когда мы так изголодались друг по другу и так много сказали, но это порождает еще больше тем для обсуждения.
Антонио выходит и бросает на меня взгляд – Взгляд с большой буквы, а его брови максимально подняты вверх. К нам присоединяются остальные члены группы Майкла и их команда, и в мгновение ока нас становится целая компания.
– Это Макс, – говорит Майкл.
Я протягиваю руку для рукопожатия, но Макс делает в мою сторону странное движение кулаком, и я говорю:
– О.
Это так неловко, что мы оба смеемся.
– И его девушка, Вера, – заканчивает Майкл, указывая на девушку с прической вамп и в кукольном платье, стоящую под руку с кудрявой блондинкой в меховом пальто и балетках.
– Партнер, – поправляет его Макс.
– Привет, – говорит Вера, махая рукой. – Я… неважно. Человек Макса. А это моя подруга Анна.
Девушка в шубе машет рукой и отвечает хриплым голосом: