Как кстати, звонит мой папа.
Глава 27
Я закрываю дверь в комнату и с трепещущим сердцем отвечаю на звонок. Прошли недели – даже, кажется, месяцы? – с тех пор как он звонил. И вот он объявился – когда я открываю видеозвонок, на его лбу красуется «НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР». Я убираю волосы, поправляю очки, чтобы свести блики к минимуму. Он сидит на улице за столом, позади него зелень и струится фонтан. Он одет в нечто похожее на выцветшую спортивную футболку. На его плече виднеется поблекшая татуировка в виде знака мира. Между нами такой контраст: он в каком-то зеленом раю, а я – на фоне белых стен квартиры.
– Лиззи! – восклицает папа.
– Папа! – я копирую его тон.
– Ты получила мои сообщения?
– Нет… ты писал?
Папа никогда не пишет. У него даже нет своего мобильника – слишком сильное радиоизлучение. Письма тоже не его конек, открытки на день рождения (да и то с опозданием) – вот единственное, что можно от него получить. Его орфография и почерк шокируют грубыми ошибками, особенно учитывая, что он умный, грамотный человек.
– Нет, не писал, – говорит он. – Но тебе что-нибудь снилось? Например, пляж?
– Пляж… – Я совершенно теряюсь, не зная, что и сказать. – Чего?
– Я тут побывал на семинаре, посвященном астральной проекции, – говорит папа. – Тебе знакома эта концепция?
«Папа, господи боже мой, – стону я про себя. – Пожалуйста, пусть это будет не всерьез». Я удерживаю улыбку на губах и умоляю себя не закатывать глаза.
– Я слышала об этом, – говорю я. – Техника внетелесного опыта.
– Так вот, на семинаре рассказывали, что многие люди, живущие на большом расстоянии, используют ее для общения, даже те, кто «экзистенциально отдален».
«Экзистенциально отдален»? Через пару секунд до меня доходит.
– Ты про мертвых?
– Так они называли их на семинаре – интересная концепция, не правда ли?
– Я люблю тебя, папа, но это звучит нелепо.
– Мои маленькие скептики, – смеется он. – Вся ваша троица.
«Возможно, если вокруг тебя собрались одни скептики, стоит задуматься, не являешься ли аномалией ты сам», – думаю я, но не говорю вслух.
Вместо этого я тоже смеюсь:
– Так ты теперь решил присоединиться к культу астральной проекции?
– Знаешь, мудрому человеку не обязательно верить во все, чтобы принимать это.
– Это Будда?
– Аристотель, парафраз. Так вот, послушай, хоть семинар по астральной проекции и был немного слишком, но в снах я правда совершил прорыв. Каждую ночь я находил тебя и Джой, – говорит папа. – Мне снился один и тот же сон каждую ночь семинара – семь ночей подряд.
– И что в нем было?
– Мы вместе сидели на роскошном пляже – голубой океан, искрящийся белый песок на многие мили вокруг, пальмы, такие высокие, что их макушки касались облаков, – и ты все твердила, что тебе что-то от меня нужно. Ты настойчиво повторяла мне вновь и вновь, что тебе что-то нужно. Все дергала меня за рукав, как в детстве.
Странно вспоминать о том времени, когда он физически находился достаточно близко, чтобы я могла дернуть его за рукав рубашки. И эта мысль приносит боль.
– А потом ты обернулась маленьким голубым крабом и прыгнула в океанские волны.
– Вот это звучит довольно глупо.
– А потом и Джой обернулась крабом и побежала за тобой.
Я продолжаю улыбаться, хотя этот сон волнует меня гораздо меньше, чем его.
– Дай угадаю: потом ты обернулся крабом и побежал за нами обеими.
– Нет! Я начал кричать океану: «Лиззи, я здесь! Лиззи, я здесь, если я тебе нужен!» А потом сон кончился.
– Напряженно.
– Один и тот же сон, каждую ночь. Тебе не снилось что-то похожее?
– Нет.
– Я спрошу Джой – может, ей снилось.
– Может, это больше не про нас, а про тебя.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает он, наклоняясь к экрану.
– Например, может, это не о том, что мы говорим тебе в этих снах – астральной проекции или что это еще, – а больше о тебе и твоих чувствах.
– О, – говорит он. – О моем бессилии. Я тебя услышал. Да, в этом есть смысл.
Я, конечно, не психолог, но символизм здесь настолько очевиден, что это даже смущает.
– Я подумал, что вам что-то нужно от меня, – говорит он.
– У меня все хорошо. Уже за полночь, так что, наверное, я лучше пойду спать.
– Верно. Утром у тебя колледж, я и забыл.
– Стажировка, но да, мне надо рано вставать.
– Ты такая мудрая, – говорит он. – Так твердо стоишь на ногах. Древняя душа. Надеюсь, ты знаешь, как сильно я горжусь тобой.
– Люблю тебя, – говорю я, и мы прощаемся.
Я выключаю свет и ложусь в кровать. Я слышу Джой сквозь стену – она теперь не спит по ночам. В ее комнате звучит музыка. Затем я слышу ее возглас: «Папа!» – и понимаю, что он позвонил следом.
Я лежу в постели и некоторое время не могу заснуть. Я включаю белый шум на телефоне, чтобы заглушить все остальные звуки. Этот звук напоминает мне об океане, и я представляю себя на пляже в папиной астральной проекции. Внезапно меня охватывает ужасная злость на него за то, что он позвонил мне посреди ночи из-за дурацкого сна, в котором, как он думал, я посылала ему телепатические сообщения о том, что мне от него что-то нужно. Но он никогда не давал мне ничего из того, что мне было нужно. Нуждаться в нем – это плохая привычка, от которой я давно отказалась.
Можешь ли ты пересечь океан, чтобы быть рядом с нами, папа?
Можешь ли ты помочь мне разобраться в этом бессмысленном мире?
Можешь ли ты сделать хотя бы что-то минимальное – быть доступным? Помнить, сколько мне лет? Правильно рассчитывать часовые пояса? Кажется мне, что нет.
Глава 28
Папа ушел от нас десять лет назад, то есть я уже прожила без него дольше, чем с ним. Когда он ушел, единственное, что я запомнила, – это как была раздавлена мама, как она так сильно похудела, что у нее выступали ключицы, а ее глаза были постоянно красные от слез. Как у нее вылезла странная сыпь. И все же она не переставала повторять, что с ней все хорошо. Что так будет лучше. Что мы переедем куда подешевле, она будет работать сверхурочно и все станет хорошо, хорошо, хорошо.
Чем чаще она повторяла это «хорошо», чем больше улыбалась и просила нас не волноваться, тем сильнее я волновалась. Я наблюдала, как она собирает в коробки его книги по искусству, ловцы снов и оставленные вещи – пиджаки и рубашки, будто призрак того человека, каким он был до полноценного погружения в новую эпоху, призрак работника технологической компании. Эти изменения можно проследить по фотографиям, что мама сохранила на диске для нас: вот он с чистым, юношеским лицом на свадебной фотографии, весь такой красивый в сером костюме, а мама рядом с ним беременна Джой и сияет в свадебном платье; вот папа с малышкой Джой, на его коленях – я, завернутая как буррито, глаза у него усталые, борода только начала расти; вот папа на пляже – улыбается, татуировка знака мира на плече свежая и новая, самоучитель о том, как стать счастливым, лежит рядом с ним на песке; вот папа занимается йогой, а я стою у него на спине; вот он один ухмыляется с вершины Хаф-Доума в Йосемитском национальном парке. Помню, в тот день мы всей семьей отправились в парк, и, когда мы не смогли за ним угнаться, он в одиночку поднялся на монолит, а незнакомец его сфотографировал. Мы ждали папу у подножья, мама тихо кипела от ярости. Когда он увидел нас, то сказал, будто испытал духовное пробуждение, но сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что на это «пробуждение» ушли годы. Он уволился с работы и бросил нас на следующий же день.
Понятия не имею, нужно ли мужество, чтобы бросить свою семью и все, что у тебя есть, в погоне за мифической духовной истиной, или для этого надо просто быть эгоистичным засранцем, но, может, верно и то и другое. В одном я уверена наверняка: мужество нужно, чтобы собрать осколки семьи и продолжать двигаться вперед после того, как тебя бросили. Мама покупала пиджаки в комиссионке и ходила по собеседованиям, нашла для нас доступное жилье в квартале от школы и начала новые традиции. В первый год после папиного ухода мы праздновали Рождество с невиданным размахом: мы пошли петь рождественские гимны. Мы катались на коньках на Юнион-сквер. Мы ездили на Рождественскую елочную аллею, гуляли по освещенному огнями зоопарку, прошлись по кладбищу Маунтин-Вью с вишневыми деревьями, увешанными золотыми гирляндами, и пили яблочный сидр. Ничего из этого мы никогда не делали с папой, который называл Рождество «праздником потребительства» и относился ко всему праздничному сезону как к гигантскому трюку, который разыгрывают с нами капиталистические свиньи. Мама снова подарила нам дух Рождества. Мы завели новые традиции, к которым папа не имел никакого отношения. С годами многие из этих традиций ушли, но одна осталась, по крайней мере до прошлого года, – это тилденская карусель.
Парк Тилден – вечнозеленая жемчужина Беркли, которую можно увидеть издалека с холмов. Это огромная вселенная из секвой, ручьев, пешеходных тропок, беседок для пикников, озера, в котором можно купаться, детского поезда, маленькой фермы, где можно покормить животных, и, конечно, старинной карусели. В праздники она всегда выглядит волшебно: кругом гирлянды, из колонок льется рождественская музыка, на лужайках надувные аттракционы и лотки. Вокруг карусели стоят десятки украшенных рождественских елок, дети в пуховиках выстраиваются в очередь на встречу с Сантой, а люди вдоль забора потягивают горячий какао. В прошлом году я была здесь с Джой и мамой. Мы сидели на скамейке, наблюдая за кружащими вокруг раскрашенными пони, и болтали о планах на следующий год: Джой собиралась набрать предметов, чтобы поскорее перевестись, я – окончить школу и начать стажироваться, а мама – найти новую работу. Хотя кое-что из этого воплотилось, жизнь совсем не такая, какой я себе ее представляла. Кажется, неизменным в жизни является только тот факт, что ничто не остается неизменным.