– Он прекрасен, – говорит Антонио.
– Мы как раз собирались запереть его в подвале, потому что он без конца лает. – Адриан жестом показывают на открытую дверь из холла в гостиную: море кремового ковра и кожаной мебели. – Кухня там. Идите налейте себе что-нибудь. Я буду через секунду.
Мы заходим на кухню. Там шесть человек, трое из них – мои школьные знакомые, и, честно говоря, я забыла о них сразу же, как вышла с выпускного бала. Тем не менее я обнимаю их, представляю Антонио, и они наливают нам шампанское в винные бокалы. На кухне несколько кофемашин, мраморные столешницы и люстра. Семья Адриана водит знакомства с недосягаемой публикой.
– Ты. Роскошная. Девчонка, – кричит кто-то с другого конца помещения.
На середине фразы я поднимаю глаза и вижу Зои, несущуюся ко мне. Через мгновение я попадаю в объятья искусственного меха и ванильных духов.
– Вы только посмотрите на нее! Боже, какая секси. Пожалуйста, скажи мне, что ты встречаешься с этой сексуашкой, – говорит Зои Антонио, отстраняясь и разглядывая меня.
– Я бы с удовольствием, будь у меня хоть унция влечения к ее полу, – отвечает Антонио. – Но увы.
– Это Антонио, мой друг с работы, – представляю я. – Антонио, это моя подруга Зои.
– Подруга? Ты имела в виду лучшая подруга. Мы вместе с чертова пятого класса. Мы укололи пальцы и стали сестрами по крови.
– Это правда, – говорю я ему.
– Впечатляет.
Я не уверена, про что он сказал: про «сестер по крови» или про общий вайб Зои. Так или иначе, подходит ко всему.
Адриан поднимаются наверх без пса, но с набором для покера и несколькими надувными животными для бассейна. Приходят еще люди – мы перекрикиваемся приветствиями и знакомимся друг с другом под музыку. Стаканы наполняются, пиво открывается, пицца заказана, а затем доставщик и вовсе присоединяется к вечеринке. В какой-то момент все вытекают на воздух, кто-то достает синтезатор, гитару, и все полупьяным хором поют диснеевские песни. Кто-то снимает чехол с бассейна, Зои прыгает в него в одежде и начинает целоваться с доставщиком пиццы. Я не настолько пьяна, чтобы плавать, но снимаю обувь и опускаю ноги в воду.
Адриан присаживаются рядом со мной тоже, и мы болтаем, деля бутылку белого вина, потому что я не помню, где оставила бокал. Мы говорим о моей сестре. Я говорю им, что, с одной стороны, она в порядке, а с другой – совершенно нет. Я рассказываю, что она без конца глотает успокоительные и не выходит из дома, но, если не считать отсутствия у нее работы, она вполне счастлива. Затем к нам подплывает парень, с которым мы учились в школе, – широкоплечий чувак, который выглядит как футболист, но на самом деле лучше всех плясал чечетку в театральном кружке, и все звали его Дурик. Дурик присоединяется к разговору. На нем блестящие солнцезащитные очки, которые были на Зои еще час назад.
– Слышал, что ты попала в стрельбу! – кричит Дурик.
– Не я, а мои сестра и мама, – отвечаю я.
– Тот парень, Джошуа Ли, был полным фриком, – говорит он.
– Эй, как гордые представители фриков, мы глубоко оскорблены, – говорят Адриан.
Дурик брызгает водой на Адриана. Зои подплывает в лифчике и трусах, ее красная помада размазана по ее лицу, а также по лицу доставщика пиццы, который сейчас плавает на надувном фламинго в нескольких футах от нас.
– Болтаете обо мне? – спрашивает нас Зои.
– Ну конечно. О чем еще мы можем говорить, – говорят Адриан и закатывают глаза.
– У меня сейчас дежавю, – говорит Зои, вставая в воде и улыбаясь нам. – Дайте выпить.
Адриан протягивают бутылку, и Зои пьет. Я решаю, что мне хватит. Я так редко пью, и у меня каждый раз выходит не очень: я либо напиваюсь, либо не пьянею достаточно. Сейчас же мне хорошо. Новый год наступает с несколькими маленькими фейерверками, поцелуями и криками. А через секунду старый год заканчивается, и все кажется таким же, как прежде.
Мы вспоминаем о школе, о том, кто чем занимается, и вскоре разговор возвращается к Джошуа Ли. Я забираю у Зои бутылку вина и быстро выпиваю еще, оглядываясь по сторонам в поисках Антонио, который все еще играет в покер на другом конце двора под навесом с розоволосой девушкой, которая пронзительно смеется над каждым словом. Я слышу ее отсюда, но не могу поймать взгляд Антонио, чтобы он спас меня, сменив тему. Сначала Зои восхищается моей мамой, какая она крутая и как Зои хочет взять у нее интервью, потом подплывает доставщик пиццы. Зои отвлекается и начинает рассказывать ему историю со стрельбой, во всех подробностях а также о том, что моя мама теперь почти знаменитость. Я сижу все это время с легкой улыбкой, наблюдая, как бледно-голубая вода бассейна бликует, словно стекло, от навесных фонарей и звезд, которые кажутся дешевой имитацией. Я киваю и продолжаю пить, когда Адриан вступают в разговор, вслух задаваясь вопросом, не являются ли все эти перестрелки отвлекающим маневром СМИ в интересах сильных мира сего, а Зои начинает спорить, что все это бредовая теория заговора. Адриан утверждают, что освещение их в СМИ и повышенное внимание активистов к этим инцидентам на самом деле даже потенциально вредно («Ты уж прости», – говорят они мне, кладя ладонь на мою руку, и я понимаю, что они намекают, будто моя мама – часть проблемы), и что они увековечивают убийства-подражания, и это превращается в бесконечный порочный круг. Зои кричит в ответ что-то о том, что патриархату необходимо напоминать о жертвах-героинях вроде моей мамы, а Адриан говорят что-то о ложных флагах – не то чтобы они в это верили, но что, если на самом деле недавняя стрельба в школе произошла как раз в тот момент, когда разразился скандал с президентом, а всеобщее здравоохранение получило огромный удар в судах, и для тех, кто наверху, очень удобно, чтобы мы стреляли друг в друга и злились из-за этого, вместо того чтобы обращать внимание на тех, кто устанавливает правила. Я приканчиваю вино, оглядываюсь по сторонам и понимаю, что, кажется, перепила. Я наконец открываю рот:
– Вы оба говорите так уверенно, так аргументированно, но на самом деле не говорите ничего.
Воцаряется тишина. Кажется, Дурик и доставщик пиццы давно ушли. Я поднимаю глаза на веранду, но стеклянный столик Антонио пуст. Я слышу смех и звуки фильма внутри дома. Я сижу между Зои, дрожащей в своей шубке и капающей водой, и Адрианом, наши ноги в воде.
– Это ты ничего не говоришь, – подает голос Зои. – Я думала, что ты совсем упилась.
– Пыталась, – говорю я.
Деревья не в фокусе. Слова словно застыли у меня во рту.
– Не хочу это слушать, – говорю я. – Вы оба неправы, и вы оба правы. Зои, моя мама не героиня, в этом весь смысл ее деятельности, вернее, крестового похода. – Я рыгаю. Я должна извиниться, но не делаю этого. – Адриан, что, черт возьми, с вами не так? Какие еще ложные флаги? Я была в том сраном магазине, и внутри были мои мама и сестра!
– Мы не имели в виду, что это был ложный флаг!
– Тот факт, что вы вообще говорите нечто подобное, это… это шок для меня. Это ужасно тупо, Адриан. И звучите вы тупо. Вот такие разговоры – об увековечивании – и приводят к тому, что люди не верят в реальность. А если мы не сможем договориться о том, что такое реальность, цивилизация рухнет.
– Боже, Бетти, ты совсем напилась, да? – спрашивает Зои.
– Она точно пьяна, – соглашаются Адриан. – Мы видели ее пьяной только единожды – и она была такой же.
– Вот-вот, – кивает Зои. – Вся такая логичная и аргументированная.
Они говорят обо мне так, будто меня здесь нет. Я встаю под навесными фонарями и шумящим от ветра дубом и иду так прямо, как только могу. Я прохожу через открытую стеклянную дверь, мимо людей, которые смотрят мультфильмы и едят тесто для печенья. Я пьяна, и тело завладело контролем над разумом. Я спускаюсь по лестнице в теплый подвал, заставленный коробками с вещами и удобной не подходящей друг к другу мебелью. Антонио здесь, на диване, спит в обнимку с огромным псом под афганским пальто. Я снимаю его очки и кладу на стол. Забираюсь на другую сторону дивана, сворачиваюсь калачиком рядом с ним и собакой и пытаюсь не блевануть, пока мир кружится.
Глава 32
В детстве я плакала каждое новогоднее утро. Праздничное веселье стихало, небо серебрилось, мама снова запихивала маленькую розовую елку и рождественские чулки в шкаф. В первую неделю января в воздухе витала скорбь – коричневые, иссохшие, голые елки, будто трупы, появлялись на обочинах, мусорные баки были переполнены лентами и скомканными обертками. Холод щекотал мне щеки по утрам по дороге в школу, а солнце хитро пряталось в облаках.
Наша начальная школа представляла собой двухэтажное здание, украшенное красочными граффити, а вокруг него был съедобный сад. По утрам мы с Джой ходили в школу вместе. Помню, однажды мы шаркали вдоль ограды с внешней стороны. Там, внутри, наши одноклассники играли на асфальте; стучали баскетбольные мячи и скакалки, вдалеке слышались свист, смех и крики. Мы остановились, глядя сквозь ограду. Тогда Джой была уже на дюйм выше меня, волосы заплетены в две аккуратные косички. Она еще не любила черное и обожала радугу. Она носила с собой йо-йо и показывала с ним трюки.
– Хотела бы я, чтобы школы не было, – сказала я.
– А что бы ты тогда делала?
– Сидела бы дома весь день. Шила. – Мне тогда только подарили первый швейный набор, и я научилась шить вручную. Сначала я шила юбки – они были уродливые, но я все равно носила их в школу.
– Дома стало бы ужасно скучно, если ты бы все время там торчала, – сказала она.
– Нет, неправда.
– Ты бы никогда не видела своих друзей.
– Но я бы видела тебя и маму. Я бы не была одна.
– Ты ведешь себя так каждый год. Кажется, у тебя фобия. – Она улыбнулась и поправила очки на моем лице. – Здесь в январе холоднее всего в году. Но знаешь ли ты, что в южном полушарии сейчас самое жаркое время года? Где-то там люди потеют, и им так душно, что у них мозги кипят. Мне больше нравится холод, чем жара.