– Я зла, – говорит она. – Я так чертовски зла сейчас.
– Правда? – удивленно спрашиваю я.
Не знаю, почему я так удивлена. Я ожидала, что она будет не в порядке, что она боится. Расстроена. Но не зла.
– Еще никогда в жизни я так не злилась, – говорит она. – Этот… – Она подыскивает слова. – Этот кусок дерьма чуть не убил сегодня меня и мою дочь. И за что? Почему нас, почему? Мы ничего ему не сделали.
Я открываю рот, но она продолжает говорить:
– Я столь многое пережила, так тяжело работала, и все ради того, чтоб у меня это просто отняли? В дурацком магазине «Гламур», когда я покупаю, – она показывает воздушные кавычки, – «повседневную деловую» одежду для дурацкой работы, на которой я вряд ли вообще хочу работать?
У меня возникает искушение отступить на шаг подальше от маминого гнева, словно от полыхающего огня. Но я этого не делаю. Моя мама напористая. У нее на все свое мнение. Иногда она бывает вспыльчивой – может огрызнуться на нас, когда у нее плохое настроение. Но что-то подобное? Нет, это совсем другое.
– Мы учились с ним в одной школе, – говорю я ей.
– Со стрелком?
– Да.
Она трясет головой:
– Откуда ты знаешь?
– Я видела его фотографию по телевизору в приемном покое, пока вы разговаривали с копами.
– Я и не знала, – говорит она. – Это кажется… должно иметь какой-то смысл.
– Джой что-нибудь сказала полицейскому? Может, что узнала его?
– Нет. Нет, не сказала, – говорит мама.
– Не то чтобы мы знакомы, – говорю я. – Он просто учился в нашей школе.
Мама открывает холодильник и растерянно заглядывает внутрь, а потом снова закрывает его.
– Черт, – говорит она. – Твой отец. Я должна снова попытаться дозвониться до твоего отца.
– Что ж, удачи, – говорю я. – Лучше попробуй телепатию.
Мой отец сейчас где-то в Испании, проводит один из своих ретритов по «цифровому детоксу». Люди платят ему космические бабки за то, чтобы отдать ему свои мобильники, пить зеленые смузи, делать странные дыхательные упражнения и накуриваться десять дней подряд. Мой отец – гуру. У него есть сайт с его улыбающейся фотографией с подстриженной бородкой и сияющими глазами, где он сидит в расслабленной позе. Там полно отзывов людей, рассказывающих о чудесном просветлении, которого он помог им достичь. Сейчас я скучаю по нему. Но это уже вошло в привычку – скучать по папе.
Я возвращаюсь в свою комнату, услышав начало ее телефонного разговора.
– Алло, это Секвойя? Привет, я получила твой номер телефона от людей из «Дом Намасте». Я пытаюсь связаться с Кайлом. Да, учителем Кайлом. Да, я знаю, что он сейчас «недоступен»…
Я закрываю за собой дверь. Переодеваюсь в пижаму и проверяю телефон. Мне пришло два сообщения: от Адриана и от Зои – оба они понятия не имеют, что мои сестра и мама чуть не погибли сегодня. Кто знает, попало ли это в новости Сиэтла и Нью-Йорка вообще. Я не открываю их сообщения. Уже поздно. Что я могу ответить? Я захожу в соцсети, и люди – в основном одноклассники из моей школы – репостят статью из местных новостей о стрельбе. На фотографии в ней – «Гламур», кишащий полицией, желтая лента, разбитое стекло, каталки, заплаканные лица.
Я открываю ее.
«СТРЕЛЬБА В МАГАЗИНЕ ЭМЕРИВИЛЛЯ: ЧЕТВЕРО РАНЕНЫХ, ОДИН ПОГИБШИЙ
Округ Аламеда, штат Калифорния.
Вооруженный автоматом мужчина открыл огонь в магазине "Гламур" в торговом центре на Бэй-стрит в Эмеривилле, ранив четверых человек. Еще один пострадавший получил незначительные травмы. Стрелок покончил жизнь самоубийством на месте преступления.
Стрельба началась около 17:45 в четверг вечером и продолжалась менее десяти минут. Оружие и пули, найденные на месте преступления, соответствуют автоматической винтовке AR15. По данным офиса шерифа, оружие заклинило, после чего стрелок воспользовался принесенным пистолетом и застрелился. По прибытии полиции он был объявлен мертвым.
Торговый центр является одним из самых посещаемых мест для шопинга в районе Ист-Бэй.
Пострадавшие были доставлены в больницу Кайзер в Окленде. Сержант Сесилия Гарсия сказала, что жертвы «потрясены и находились в тяжелом состоянии», а один человек получил серьезные ранения, и ему потребовалась срочная операция.
Стрельба началась в центре магазина рядом с примерочными. "Гламур" – это магазин женской одежды.
"Ужасно то, что стрелок открыл огонь в подобном общественном месте, где много семей, женщин, подростков и детей. Сотрудники торгового центра, очевидцы и все жители города потрясены до глубины души", – сказала Гарсия.
Офис шерифа сообщил, что были десятки свидетелей как внутри, так и снаружи здания.
"Мой ангел-хранитель точно был сегодня поблизости, – сказала менеджер "Гламура" Дезире Джонсон. – Пули просвистели прямо мимо моего лица. Это было похоже на жужжание осы у уха".
Мужчина на правах анонимности рассказал, что увидел стрельбу через витрину и побежал.
"Я никак не мог поверить: неужели это происходит взаправду? – сказал он. – А потом я услышал звуки, заглянул в витрину и увидел, как этот парень ходит по магазину и палит во все подряд, будто возомнил себя Лицом со шрамом".
Одна женщина, двадцатипятилетняя Эмма Фаруки, вела прямую трансляцию стрельбы в соцсети со своего смартфона. Она оказалась в ловушке в примерочной "Гламура".
"Понятия не имею, зачем я это сделала, – сказала она. – Наверное, я надеялась, что кто-то увидит это и позовет на помощь. Я просто хотела записать происходящее, чтобы моя семья знала, что произошло, на случай, если я не выживу".
Стрелок был опознан как двадцатилетний местный житель Джошуа Ли. Мотив пока неясен».
Мое сердце бешено колотится, когда я дочитываю статью. Сам факт ее прочтения кажется чем-то, что я не должна была делать, будто я что-то нарушила, но почему? Ведь я же была там. Это просто новость для всех. Странно читать, что мою сестру описывают как «еще одну пострадавшую». Странно, что мне таким спокойным, объективным тоном пересказывают детали, из которых сложился худший день в моей жизни, – словно подобное происходит каждый день.
Хотя, наверное, так и есть.
Глава 8
В Испании сейчас позднее утро. У них на девять часов вперед. Мой папа, наверное, пьет травяной чай или делает приветствия Солнцу. «Будь здесь и сейчас», – вот что он, вероятно, сказал бы мне, будь он здесь сейчас. Он частенько это говорит. У него даже есть такая татуировка на левом запястье. Я часто думаю об этой татуировке, хотя, возможно, не закладываю в нее тот же смысл, что и он.
Последние десять лет после их развода я мечтала, чтобы он был рядом, чтобы мы с Джой были для него столь же важны, как паломничество к индейцам или ретриты с аяуаской в перуанских джунглях. И только когда я выпускалась из школы, в моей голове что-то щелкнуло. Я посмотрела на переполненные трибуны, где сидела моя мама в огромной красной шляпе, явно видимой из космоса, на Джой рядом с ней, всю в черном и со скрюченной спиной. И я поняла: он не вернется. Никогда. И даже если вернется, будет уже слишком поздно. Я знаю его по электронным письмам, видеочатам и запоздалым открыткам на день рождения с шокирующими ошибками. Я не видела его лично с моих восьми лет. Я выросла без него. Моя мама, сестра – это все, что у меня есть. И этого достаточно.[3]
Во всяком случае, так я себе говорила.
Но, возможно, это оказалось не такой уж и правдой, потому что сейчас он мне нужен, пусть даже на экране или по телефону. Даже если он будет болтать о том, что Джой называет «тупой американской брехней о самопомощи», типа «будь здесь и сейчас», «наблюдай за своими мыслями, как за листьями, которые несет поток» или «сосредоточься на ритме своего сердца». Я прижимаю ладонь к груди. Меня это не успокаивает.
(Тук. Тук-тук. Живот крутит от этих тук-тук.)
Я никак не могу заснуть. Я выхожу в гостиную. Мама и Джой сидят на диване в халатах – мамин розовый и пушистый, Джой – с леопардовым принтом. Джой говорит тихо, напряженно, и ни одна из них не замечает моего появления, когда я сажусь в кресло рядом.
– Думаю, это была его кровь, – говорит Джой напряженным голосом.
– Ну, теперь ее на тебе нет, – говорит мама.
Джой поворачивается ко мне:
– Я оттерла его кровь со своей шеи.
– Гадость, – говорю я прежде, чем успеваю себя остановиться. – Прости, – тут же поправляюсь я. – То есть мне очень жаль.
Джой выглядит сейчас совсем иначе: никакого темного макияжа, волосы убраны назад, все лицо в веснушках. Она вытирает нос, глаза. Она будто протекающая труба.
– Это был Джошуа Ли, – говорит она мне.
– Я знаю.
– Тот парень из нашей школы.
– Я знаю.
– Мама сказала, что ты сказала… А я и не поняла.
– Да, так сказали в новостях.
Она сказала, что она сказала, что в новостях сказали. На какой же странной карусели мы прокатились.
– Он вошел – просто вошел и сказал: «Какая сука хочет быть первой?» – и начал стрелять, – рассказывает Джой.
– Я услышала выстрелы из соседней кондитерской, – говорю я.
– Я не слышала, чтобы он кричал, – говорит мама. – Я услышала выстрелы, а потом одна из консультанток… я увидела, как она пригнулась, и тогда я тоже спряталась.
– Я подумала: «Серьезно? Я погибну, покупая трусы?» – говорит Джой.
– А я подумала: «Не надо было браться за эту дурацкую работу», – говорит мама. – Потому что, если бы не этот тупой дресс-код…
– Ты думала об этом? – спрашиваю я.
– Это промелькнуло у меня в голове, наряду со многими другими вещами, – говорит мама. – Но главное, о чем я думала, это: «Пожалуйста, хоть бы нас не убили, пожалуйста, хоть бы не конец».
– Я помню, думала: «Я столько лет видела эти истории в новостях, и вот я здесь, это происходит со мной», – говорит Джой.
О чем бы я думала, находясь там, в метре от агрессивного человека с автоматом? Какие бы мысли мелькали в моей голове? А вместо этого я оказалась на шаг снаружи, лежала, закрыв глаза, дрожа от страха и думая только о маме и сестре.