Они не сказали, что думали обо мне.
Какая же я эгоистка, если у меня вообще возникла эта мысль.
– Я услышала выстрелы и не знала, бежать ли мне туда, – говорю я. – Я упала на землю и замерла. Зажмурилась.
– Джошуа Ли, – говорит Джой. – Это из средней школы? Кто он вообще такой?
– Помнишь парня, которого отстранили от занятий за то, что поджег мусорный бак? – напоминаю я ей.
– Может быть, – говорит она.
Я вижу, что она не помнит.
– Но… почему он? – спрашивает мама. – Думаешь, у него была какая-то причина нацелиться на тебя, Джой?
– Я с ним никогда не общалась. Я даже не узнала его, – говорит она.
– Он крикнул: «Вы, суки», – как будто у него была какая-то определенная цель, – говорит мама.
– Реально. Как будто он на нас злился, – говорит Джой.
– Мне кажется, что сейчас мы вряд ли поймем почему, – говорю я.
– Конечно нет, – говорит мама. – Но что мешает нам попытаться?
Мама встает и ставит пластинку: Блоссом Дири, старую белокожую джазовую певицу с тонким голоском. Мама приносит хрустальный графин с бурбоном и три бокала и садится рядом с Джой на диван. Она никогда не доставала ни бурбон, ни три бокала. Она и пьет-то редко, только по особым случаям: повышение на работе, выпускной, когда мы выиграли дело против нашего арендодателя прошлой осенью. И никогда не наливала нам. Она ставит бокалы на кофейный столик, три стука. Вздергивает одну бровь, три плеска. Мы поднимаем стаканы высоко в воздух и мгновение молчим.
– За жизнь, – наконец говорит мама.
– За жизнь, – повторяем мы.
Мы чокаемся. Мы пьем. Жжет. Слава богу, что жжет.
Глава 9
На следующее утро я просыпаюсь в сидячем положении, вся в поту. Пищит будильник. В комнате светло. Я надеваю очки, моргаю, и комната становится четкой. Реальность настигает меня тошнотворной паникой. Кровь, полицейские огни – трудно описать весь ужас, когда вспоминаешь столько кошмарных деталей одновременно. Выстрелы. Разбитая витрина. Заголовки новостей. Его лицо на экране телевизора.
«Джошуа Ли из нашей средней школы», – думаю я.
Моя одежда со вчера лежит на кровати. Она кажется сдувшимся человеком.
(Впервые увидев каталки и людей на них, я подумала, что это трупы.)
Будильник все еще пищит.
(Сирены. Так много сирен.)
Я выключаю будильник и смотрю на телефон. Там фотография винтажной куклы, которую я увидела в комиссионке, с черными пустыми глазами и в викторианском платье. Мои обои.
(Манекены в модных позах посреди разбитого стекла.)
Я не могу этого сделать сегодня. Не могу.
Что может быть хуже, чем отпроситься с моей шикарной стажировки? Впасть в истерику прямо там.
Я звоню своему боссу, вечно жизнерадостной женщине по имени Тэмми.
– Тэмми у аппарата, – говорит она, беря трубку.
Я зажмуриваюсь:
– Тэмми, я хочу взять сегодня больничный.
– О нет.
– Ты видела новости о стрельбе в «Гламуре»?
– Да, и я понимаю, о чем ты беспокоишься. Но уверяю – и наше руководство вовсю работает над этой проблемой прямо сейчас, – мы относимся к безопасности здания очень серьезно.
– А. – Я даже не думала об этом на самом деле – о том, что из-за произошедшего вчера все мы, работники индустрии женской одежды и розничной торговли, теперь будем бояться ходить на работу. – Нет.
– А вот и да. Я говорю чрезвычайно серьезно. Нам уже сегодня установят тревожную кнопку. А в нашем магазине на этой неделе также поставят металлодетекторы. Об этом тебе, конечно, и не стоит беспокоиться, так как ты работаешь в офисе, но, знаешь, на всякий случай говорю, если ты волновалась.
Я представляю, как бедняжка Тэмми всю прошедшую ночь пыталась найти решение проблемы, которая вообще не должна существовать. Тэмми, ангел-хранитель стажеров и копирайтеров, которая всегда посылает ободряющие сообщения с эмодзи диско-шаров и танцующих огурцов, когда кто-то преуспел хотя бы в своих обязанностях, Тэмми, которая волнуется, удобно ли нам в офисе, есть ли в комнате отдыха закуски без глютена для того единственного человека, который не ест глютен.
– Вообще-то я была там во время стрельбы, – говорю я ей.
Странно произносить это вслух. Это все еще кажется настолько нереальным, и правда оставляет послевкусие лжи.
– О боже! – восклицает она.
– Ага, но я в порядке.
– В тебя ведь не попали, правда?
– Ну, я была не совсем в магазине, – говорю я. – Я была снаружи. Я услышала выстрелы и, когда подбежала… Витрина разбилась. – От эмоций слова застревают в горле. – Мои сестра и мама были внутри.
– Правда? И они?..
– С ними все в порядке.
– О боже правый, – снова восклицает Тэмми, и я слышу, как она с облегчением выдыхает. – Вы все, должно быть, в шоке.
У меня горит в носу, и я уговариваю себя не разрыдаться во время разговора с боссом. Из всех возможных моментов для слез этот – самый неподходящий.
– Да.
– Отдохни столько, сколько потребуется, – говорит Тэмми.
– Я должна была присутствовать на совещании по поводу весенней коллекции…
– О, дорогая, не волнуйся. Мы сделаем для тебя заметки.
Но дело не в этом. А в том, что это первое предварительное совещание, на котором мне разрешили присутствовать. Такие совещания – это возможность впервые взглянуть на большие проекты следующего года. Присутствие там означало бы, что у меня был бы шанс поучаствовать в мозговом штурме с редакторами, шанс показать людям, что я умею писать и генерировать хорошие идеи. Первый шаг к тому, чтобы в конце концов меня взяли на работу с реальной зарплатой и льготами.
– Спасибо, – говорю я ей. – Надеюсь, выйду в понедельник.
Глава 10
Я не глупая. Я знаю, что мир опасен, что даже в солнечные дни на открытом шоссе с ветром в волосах случаются автокатастрофы, а в дорогих районах происходят грабежи и разбивают окна. Беркли – это чудесный край фанки-хауса, растаманских магазинов и йога-студий, но и в нем есть что-то зловещее. Наркоманы дремлют в Народном парке, за углом улицы может вспыхнуть драка, а на обочине блестит разбитое стекло от автомобильных окон. Каждый раз, проезжая по ССЗЗ мимо станции Вест-Окленд и наблюдая, как за окнами темнеет, я прекрасно осознаю, что сейчас мы движемся по подводному туннелю на сто тридцать два фута ниже уровня моря, летим со скоростью восемьдесят миль в час, и если вдруг случится землетрясение…[4]
Впрочем, я всегда была оптимисткой. Потому что, несмотря на осознание мимолетности жизни и печалей, скрытых в переулках, я всегда держу голову высоко, дыхание – ровным и стараюсь сосредоточиться на хорошем. Сегодня я тоже пытаюсь это сделать. Я заставляю себя думать о том, как же нам повезло, что мы выжили. Вместо того чтобы подсчитывать, каковы шансы, что стрельба вообще могла произойти с нами, я пытаюсь вычислить вероятность того, что автомат заклинило именно в тот момент.
– Повезло? Да пошла ты, Бетти, – говорит мне Джой, когда я пытаюсь донести это до нее.
Я стою в дверях ее комнаты. Она сидит на кровати в халате, свет приглушен. Ее одежда – вся черная – лежит кучей у ее ног. В углу стоит ее бас-гитара, на столе непонятная ведьминская шляпа, и единственное яркое пятно в комнате – это странная картина в виде глаз, парящих в космосе, написанная ее бывшим парнем Лексом.
Большинство людей удивились бы, услышав от сестры «пошла ты», но «пошла ты» – такая же обыденная часть лексикона Джой, как и «доброе утро» у нормального человека. Выражение «пошла ты» многогранно: оно может означать «бесишь», «ни за что» или, как в данном случае, «я не согласна с твоим мнением».
– В каком месте нам повезло? – спрашивает она. – Я видела, как какой-то чувак вышиб себе мозги в десяти футах от меня.
– Ага, – говорю я.
Имея в виду, что согласна с ней.
Кажется, мне никогда не удается подобрать нужные слова для сестры. Когда она начинает плакать, я подхожу обнять ее, а она кричит, чтобы я оставила ее в покое.
Я отступаю, положив ладонь на дверную ручку.
– Закрой с той стороны! – говорит она.
Я стою в коридоре пару мгновений, слыша ее плач и ненавидя себя за то, что никогда не могла никому помочь. Странно, как приятно мне от этой мысли – почти тепло, комфортно, когда я виню во всем себя.
– Меня она тоже выгнала, – говорит мне мама из своей комнаты.
Коридор, что ведет к нашим трем спальням, короткий. Если двери открыты и мы все сидим по своим комнатам, то можем спокойно переговариваться, не крича. Мамина дверь открыта. Я заглядываю к ней. Она лежит на кровати с открытым ноутбуком, утренний солнечный свет проникает внутрь, подсвечивая медовый блеск ее волос.
– Иди сюда, – говорит она.
Я послушно сажусь у нее в ногах. Она использует одно и то же стеганое одеяло с тех пор, как наш отец съехал десять лет назад. Она поменяла двуспальную кровать на односпальную, а одеяло у нее с единорогами, как будто здесь спит маленькая девочка. Она сказала, что это чтобы не совершить ошибку снова – не привести в этот дом другого мужчину; пока это работает.
– Просто оставь ее, – говорит мама. – Ты же знаешь, какая она. Помнишь, она сломала запястье и два дня ни с кем не разговаривала? Вот так она и справляется со своей болью.
– А ты как справляешься? – спрашиваю я.
– Я как раз в поиске. – Она разворачивает ноутбук, чтобы я видела экран. «ГРУППЫ ПОСТТРАВМАТИЧЕСКОЙ ТЕРАПИИ ИСТ-БЭЙ» – гласит поиск. Мама переходит на вкладку и показывает мне электронную таблицу, над которой она работает, под названием «ГРУППЫ ПО СТРЕЛЬБЕ».
– Ну конечно, ты уже сделала табличку, – говорю я.
– Меня это успокаивает, – говорит она, листая созданную ею таблицу.
Вот это – табличка с ресурсами по лечению посттравматического расстройства в алфавитном порядке, созданная менее чем через сорок восемь часов после того, как она чуть не умерла, – все, что нужно знать о моей маме, чтобы понять ее.