неделю назад. Я так отвлеклась, пытаясь найти работу, изучая возможное жилье, нагоняя с Майклом.
– Ты лежала в кровати весь день?
– Я не собираюсь больше пытаться покончить с собой, окей?
– Звучит очень утешающе. Но все же… когда ты собираешься начать жить?
– Я не знаю, – говорит она, закрывая глаза.
Я нюхаю воздух. Это алкоголь? Нет, не может быть. Она только начала свою программу из Двенадцати шагов. Я заглядываю под ее кровать и в ужасе вытаскиваю полупустую бутылку виски.
– Какого хрена, Джой? – спрашиваю я.
– Проваливай из моей комнаты, ищейка, – кричит она, садясь на кровати. – Ты не моя мать!
– О господи, – говорю я. – После всего случившегося? Серьезно?
Она выхватывает бутылку у меня из рук, и я думаю о том, чтобы побороться с Джой за нее, но не делаю этого. Вместо этого я встаю и смотрю на нее, одетую в пижаму, с бутылкой в руке. Я думала, что все наладится, что после госпитализации ей лучше, но тут до меня доходит, что быстрого решения проблемы не существует. И это высасывает из меня все силы.
Я иду в свою комнату и мгновение сижу, тупо уставившись на пустую стену, где когда-то висели винтажные плакаты моделей. За этой стеной моя сестра, возможно, допивает ту бутылку. И у меня нет сил ее остановить. Да, можно бросать камешки в воду и смотреть, как расходится рябь, но, полагаю, для этого вода должна быть стоячей. А если бросить камешек в бурлящую воду, то нихрена не выйдет. Я чувствую, что смысл моего эссе, которое получило столько похвал, – это полная чушь. Мы действительно несем ответственность за тех, кого любим, но иногда этой ответственности недостаточно. Личное – это политичное, и все, что мы делаем и не делаем, имеет значение и формирует общую картину, но при этом люди имеют множество изъянов, обид и по большей части лишены самосознания. Я чувствую такую безнадежность, что слезы наворачиваются.
И тут меня осеняет идея.
Выигрыш в конкурсе эссе шел вместе с призом в невероятную тысячу долларов, денежное чудо, которое мне прислали на PayPal. Конечно, я планировала отложить эти деньги на будущую квартплату, ведь через три недели я стану бездомной, если ничего не придумаю. Но вместо этого я захожу в интернет и ищу рейсы в Барселону. Выбираю самый дешевый день и покупаю билет в один конец на имя Джой. После этого я принимаю душ, ужинаю и проверяю Джой, которая отключилась в кровати, но все еще дышит нормально. Затем я сливаю ее виски в туалет и звоню в «Дом Намасте». Секвойя берет трубку и сообщает, что мой папа сейчас в соковом баре на утренней чистке.
– Секвойя, мне нужно, чтобы ты передала моему папе сообщение, – говорю я ей. – Моя сестра Джой приедет в «Дом Намасте» через четыре дня. О ней нужно позаботиться, хорошо? Мой папа должен о ней позаботиться. Ей нужны… все эти чистки, йога, медитация и прочее. Он сказал, что мы можем приехать в любое время.
– Дорогая, конечно, – говорит Секвойя. – Конечно, я передам это твоему отцу.
Я вешаю трубку, понятия не имея, поняла ли что-то Секвойя из моих слов и записала ли хоть что-то. Но на следующее утро звонит папа, воодушевленный новостью. Он плачет. Он правда плачет, когда я говорю ему, что Джой приедет. Он хочет, чтобы я тоже приехала, но я поясняю, что у меня новая должность и мне хватило только на один билет, но когда-нибудь я точно приеду, клянусь. Я иду рассказать Джой, которая все еще в постели под горой одеял, и она тоже плачет, но не от радости.
– Какого хрена, сучка? – спрашивает Джой. – Ты отсылаешь меня в «Дом Намасте»? Я сорвалась всего один чертов раз, а меня сразу изгоняют в рай для хиппи?
– Ты хотела попутешествовать, – напоминаю я ей.
– Ненавижу тебя, – говорит она сквозь слезы. – Я никуда не поеду.
Ее слова больно ранят, хотя в детстве я пережила сотни «ненавижу». Я пыталась поступить правильно. Я потратила свои призовые деньги на невозвратный билет в качестве последней попытки вернуть сестру к нормальной жизни. Какая пустая трата денег и импульсивная, глупая идея с моей стороны.
Вскоре после этого ей звонит отец, и через несколько часов Джой заходит в мою комнату, где я перебираю, какую одежду отдать. Ее лицо опухшее, глаза красные.
– Хорошо, – говорит она. – Я поеду. Прости, что сказала, будто ненавижу тебя.
– Поедешь? – потрясенно спрашиваю я.
– Я поговорила с папой, и он был так рад… кто знает, может, это пойдет мне на пользу. Я все равно не знаю, что делать.
– Я так рада. Я имею в виду, рада, что ты едешь.
– Он прислал мне несколько фотографий. Там красиво. Не знаю. Он сказал, что они находятся рядом с какими-то безумными замками и соборами.
– Ты отлично проведешь время, – говорю я. – И ты всегда можешь вернуться домой.
– Ага, ты, что ли, оплатишь обратный билет, если понадобится? С твоей-то зарплатой?
– Всегда есть мамино обручальное кольцо, – напоминаю я ей.
– Точно. – Она фыркает. – Разбираешь вещи? Нашла жилье?
– Мой друг сказал, что я могу пожить у него, пока что-нибудь не найду.
– Ах, твой «друг».
– Он и правда друг. Мой лучший друг.
– Лекси был моим лучшим другом.
– Нет, не был.
– Ладно, правда. Ты мой лучший друг, – говорит она и обнимает меня. Она рыдает на моем плече. Я все еще не привыкла к ее слезам или ласковым словам. Пару секунд я медлю, убеждаясь, что она не язвит или что-то типа того, и только затем обнимаю ее в ответ.
– Сестры – это больше, чем лучшие друзья, – говорю я ей. – Лучшие друзья могут уехать, или отдалиться, или расстаться с тобой, или уехать в колледж, но сестра никогда не перестанет быть сестрой.
– Тебе следует придумывать надписи для открыток Hallmark, – говорит она, отстраняясь и вытирая глаза. – Никогда не думала об этом?
– Вот знаешь ты, как испортить момент, – говорю я ей.
– Таков мой путь, – говорит Джой, вставая. – Ну, блин, кажется, мне лучше пойти собирать вещи и решить, что, черт возьми, делать со всей своей мебелью.
Несколько дней спустя я еду с Джой в метро до международного аэропорта Сан-Франциско и обнимаю ее на прощание. Я наблюдаю, как она уходит с чемоданом, обмотанным скотчем с черепом, и не оглядывается. По дороге домой, несмотря на то что поезд переполнен и залит искусственным светом, я не могу избавиться от чувства одиночества. Все мои связи исчезли. Моя мама, сестра, папа за тысячи миль; моя лучшая подруга, мои бывшие – в разных штатах, и от них не осталось ничего, кроме слов, которые периодически возникают на моем экране. Но когда я въезжаю в тоннель, спускаюсь вниз под залив, когда я еду в окружении толщи воды, а потом, словно по волшебству, лечу сквозь землю обратно в Окленд, меня осеняет: теперь я свободна так, как никогда раньше; эти незнакомцы, что меня окружают, этот блеск и сияние огней, улицы за окном – все это теперь мой город.
Это моя жизнь, которая только начинается.
Глава 45
Я работаю уже два дня копирайтером в «Ретрофите», когда получаю от мамы письмо. Она знакомит меня со своей подругой из МЗБО, которая руководит некоммерческой организацией. Та прочитала мое эссе и хочет предложить мне работу. Я пишу этой женщине, Бхавани, и она просит меня прийти в их офис в Окленде, в квартале от «Ретрофита». Я прихожу туда во время обеденного перерыва. Офис находится в таком же здании в стиле деко, но внутри совершенно иная атмосфера: здесь есть классы, в которых старшеклассники разбирают тексты хип-хопа и ведут страстные дискуссии по поводу новостных статей. Это внешкольная писательская программа для молодежи из неблагополучных семей.
Я сажусь в кабинете Бхавани на желтый диван рядом с пальмой в горшке. Мы говорим о политике, о моем эссе, в частности, и о том, что произошло в «Гламуре». Она говорит, что больше всего в моем эссе ей понравилась часть о том, как все фокусируются на разных аспектах – кто-то на безопасности оружия, кто-то на женоненавистничестве, кто-то на социальных сетях и онлайн-радикализации, кто-то на расизме, кто-то на психических заболеваниях. Как все мы ведем себя так, словно между этими аспектами соревнование, хотя это не так и решать все проблемы надо комплексно. Но гораздо важнее попытаться понять людей, а чтобы их понять, мы должны понять тех, кто рядом с нами, а не только тех, кто стреляет в торговых центрах.
Я благодарю ее, не говоря, что до сих пор не перечитала свое эссе.
И тут она молниеносно предлагает мне работу в качестве помощницы по связям с общественностью в своей организации. Я пытаюсь сказать ей, что у меня нет квалификации, но она отказывается это слушать. Это все равно должность помощницы. Она знает мою маму. У меня большой писательский опыт благодаря «Ретрофиту».
Достаточно произнести всего одно слово, чтобы полностью изменить траекторию жизни.
– Да, – говорю я ей.
Тем же вечером я возвращаюсь к своему эссе, которое все изменило, и наконец набираюсь смелости, чтобы перечитать собственные слова:
«Мир меняет нас, да, он начинает эти изменения, но, что еще важнее, это верно и в обратную сторону».
Глава 46
Пару дней я живу на диване у Майкла, пока его мама переезжает в новый реабилитационный центр. Он готовит для меня. Он позволяет мне выбирать, что смотреть по телику. Он знакомит меня с коллегой по имени Эбби, у которой есть свободная комната в Беркли, недалеко от кампуса. Она живет в другом викторианском доме, разделенном на квартиры, в окне висит табличка Black Lives Matter, на лужайке перед домом расположились грядки. Эбби впускает нас в гостиную, заставленную велосипедами, коробками с пластинками, растениями в горшках.
– Это моя подруга Элизабет, активистка, о которой я тебе рассказывал, – говорит Майкл, когда я пожимаю ей руку.
Активистка? С каких это пор? Как я стала активисткой? Это из-за новой работы? Или того, что я написала? Я могла бы поправить его, но вместо этого улыбаюсь и пожимаю Эбби руку. Она очень симпатичная, темные брови, фиолетовые волосы, круглое лицо.