– Я жил в вате рядом с рекой, где водились сиамские крокодилы.[11]
Я смеюсь, потому что он всегда умеет удивить.
Его ухмылка расслабляется.
– Ват – такое странное место, тропики просто буйствовали вокруг этой длинной прямоугольной дорожки, что огибала территорию. Повсюду стояли золотые статуи Будды, выглядывающие из-за пальм. Там было много экспатов из Штатов. Я познакомился с некоторыми. Один из них – Калеб, молодой парень, лет тридцати. Такой веселый, такой… просветленный. В итоге я поделился с ним своей болью, которая заключалась в финансовых проблемах и житейских неурядицах. Мой бизнес прогорел, о, бедный я. А он в ответ поведал мне свою историю, и, черт возьми, я почувствовал себя таким болваном, что вообще открыл рот. Он был высокооплачиваемым руководителем фармацевтической компании в Штатах, и за несколько дней до свадьбы его невесту убил ее какой-то совершенно невменяемый бывший парень. Господи. Я не знал, что сказать. А ты бы что сказала на такую историю?
– Не знаю.
– Я тоже не знал! Я потерял дар речи. Он уехал на следующий день, но его история осталась со мной. Позже я обсуждал ее с одним из монахов – и спросил его: как можно объяснить такую жестокость? Как нам продолжать жить и принимать других людей после таких случайных актов насилия? Он ответил мне словами Будды: «Взгляни на весь мир, и ты не найдешь никого, кто был бы тебе дороже, чем ты сам. Ведь каждый человек любит прежде всего самого себя. Пусть те, кто любит себя, не приносят вреда другим».
Я позволяю этим словам задержаться в душе. Я знаю, к чему он ведет, но именно начало этого пути ставит меня в тупик. Разве это не ужасно одинокая мысль – что я самый дорогой для себя человек? Что я – это все, что у меня есть? Я отказываюсь принимать это. И еще – какой человек вообще будет запоминать подобные отрывки, а потом выплескивать их на тебя по «Фейстайм»? Я вот даже свой ПИН‐код помню с трудом.
Когда мне было еще двенадцать, мой отец, всю жизнь боявшийся открытых вод, заядлый путешественник, ездивший только на поездах и автомобилях, впервые пересек Атлантику. Это стало для него настолько травмирующим событием, что стюардессе пришлось удерживать его в кресле во время панической атаки. Приземлившись в Париже, он поклялся никогда больше этого не повторять. Я никогда не просила его приехать к нам, хотя и хотела бы. Я слишком боялась снова услышать от него «нет».
– Я скучаю по тебе, – говорит он мне. – Двери «Дома Намасте» всегда открыты, если ты вдруг захочешь приехать в гости и посмотреть Испанию.
– Когда-нибудь, – говорю я с улыбкой. Я правда ценю его предложение. Он приглашал и раньше. Но как я за это заплачу? Воображаемыми деньгами за неоплачиваемую стажировку? Хуже того, скажи я маме, что хочу поехать, она, скорее всего, устроится на вторую работу, чтобы отправить меня туда, хотя терпеть не может моего папу. Это меня точно уничтожит – она и так много работает, так что не стоит ей беспокоиться еще и о том, чтобы отправить меня в Испанию. Я бы, наверное, могла попросить денег у папы, но я ничего не знаю о его финансовом положении, кроме того, что коллекторы до сих пор иногда стучат в наши двери.
Мы никогда не говорим друг другу: «До свидания». Он всегда произносит: «Пока наши души не встретятся вновь». Я знаю, что он говорит так, потому что считает эту фразу обнадеживающей, но по мне, это звучит пугающе. Так, будто один из нас может умереть и мы больше не увидимся вживую. Я никогда не боялась подобного, но теперь, после стрельбы, страх появился.
Глава 16
Прошла неделя. Я пытаюсь, но мне все время хочется, чтобы это был сон и я наконец проснулась. Я делаю все возможное, чтобы двигаться дальше и забыть о стрельбе. Джой не ходит в колледж всю эту неделю. Она также не появляется на работе в комиссионке на своих двух дневных сменах. Вместо этого она сама подстригает себе волосы, пришивает заплатки к брюкам, без конца чистит и убирается. Она существует исключительно в своей комнате.
– Я обустраиваю свое пространство, – говорит она мне.
Ее губы накрашены фиолетовой помадой, на ней странное викторианское платье, будто она куда-то собралась, но на деле у нее «Фейстайм» с Лексом через несколько минут. В ее комнате сильно пахнет антисептиком. Как бы я ни беспокоилась о ней, какой бы бледной она ни была, в ее глазах воодушевление.
– Может, пойдем прогуляемся вместе или куда-то сходим? – говорю я.
Ей нужно выйти из дома. Я этого не говорю, потому что безопаснее поджечь себя, чем указывать Джой Мейпл Лавелл, что ей делать.
– Может, ты позволишь мне заниматься своими делами? – говорит она. – И перестанешь корчить такую рожу.
– Я корчу рожу?
– Почти постоянно. – У нее звонит телефон, и она восклицает: – Привет, детка! – И закрывает дверь.
Что ж, думаю, «привет, детка» – это уже хорошо, даже если адресовано Лексу.
– Приходили ее друзья, – сообщает мне мама, размазывая по лицу тональный крем и глядя в зеркало в ванной. – Мус. Та девочка с работы, Тамика. И еще эта… та, с которой она чуть не создала группу, – Бри.
– Ну это хорошо, – говорю я.
– Не волнуйся о ней, – говорит мама.
– А что насчет тебя? Могу я волноваться о тебе?
– О нас, – заканчивает она, закручивая колпачок на тональнике.
Я пальцами размазываю крем по ее челюсти. Она закрывает глаза, принимая мою помощь.
– Пожалуйста, перестань волноваться, – говорит она.
– Легко сказать.
Такого я в себе раньше не замечала. Я всегда считала себя человеком, который ни о чем слишком сильно не задумывается. Каждый раз, когда я мысленно углублялась в вещи, которые мне не нравились, я отвлекалась на журнал, брала телефон и листала ленту или набирала кому-нибудь сообщение. Я начинала размышлять о платьях, которые хотела бы надеть, или о том, как красиво переливается листва, когда деревья колышутся. Но с тех пор как произошла стрельба, я слышу далекий шум бурлящей реки беспокойства и тревоги где-то в мире.
Опасный гул, скрытый за покоем, что я пытаюсь сохранить.
– Хочешь что-то сделать? – спрашивает мама. – Пойдем со мной на собрание МЗБО на следующей неделе.
На собрании МЗБО пару дней назад она стала практически знаменитостью. Они сразу же выбрали ее представителем, и теперь у нее даже есть какой-то официальный статус – и все из-за того видео в интернете. Завтра у нее очередное интервью на крупном телеканале по вопросу безопасности оружия. Она сказала, что в МЗБО ей посоветовали называть это «безопасностью оружия», а не «контролем над оружием», потому что это выражение лучше вирусится.
– Преврати свою тревогу в действие, – продолжает она. – Думаю, тебе понравится на встречах. Там все такие целеустремленные и интересные. Есть симпатичные парни, студенты твоего возраста. И девушки тоже.
Мама всегда добавляет это, эту оговорку. Она старается быть понимающей и заботливой, и я это ценю. Но она вставляет это так неловко. Будто это что-то второстепенное. Как бы то ни было, я не собираюсь идти на собрание по безопасности оружия и сидеть там, разглагольствуя о том, как ужасен этот мир и как много у людей пушек. Это только еще больше усилит мою тревогу. Я ведь стараюсь меньше думать об ужасных проблемах этого мира, а не больше. К тому же даже в противном случае я бы не стала знакомиться с кем-то в подобном месте.
– Может, в следующий раз, – говорю я ей.
Жаль, что следующего раза не будет.
Никто не погиб во время той перестрелки, кроме Джошуа Ли. И все же я почему-то скорблю.
Глава 17
Когда я звоню Адриану, они спрашивают, как я поживаю, и меня прорывает. Что я в шоке, но в порядке. Что моя сестра забаррикадировалась в квартире, что мне странно от того, как мама завирусилась. Я уже собираюсь спросить, что шьет и носит Адриан и на что похож Сиэтл, но они резко переводят разговор на Джошуа Ли. Странное облегчение охватывает меня от того, что разговор уходит в эту сторону, – потому что я наконец могу обсудить убийцу, который не выходит у меня из головы с момента стрельбы.
– Поверить не могу, что мы учились с ним в школе, – говорят Адриан. – Я все время смотрю на его фотографию и не могу припомнить вживую.
Здесь стоит отвлечься и добавить, что я ничуть не удивлена. Адриан Рока провели четыре года старшей школы исключительно на курсах по выбору, в художественном классе, театральном зале и в оркестре. Сходить на танцы, заглянуть в столовку или во двор – никогда, спортивные мероприятия – ни за что, ведь они часть «токсичной культуры конкуренции». Адриана интересуют только определенные события и люди, остальноя просто белый шум. То, что я вообще попала в поле зрения Адриана, не говоря уже о каких-то романтических чувствах, я воспринимала чуть ли не как высший знак благоволения от старушки Вселенной.
Я напоминаю Адриану, что Джошуа Ли был старшеклассником, когда мы только поступили в старшую школу, а также о подожженном мусорном баке и слухах, что он домогался учительницы. Но Адриан совсем ничего не помнят.
– Похоже, он с самого начала излучал вайбы психопата, – говорят Адриан. – А ты знала, что около четырех процентов американцев – психопаты?
– Какой ужас.
– Ты помнишь о нем что-то еще? Джой его знала?
– Нет, не знала. Может, она с ним сталкивалась, но я не хочу допытываться. Он убил себя прямо у нее на глазах. Ей пришлось смывать с себя его кровь.
– Охренеть.
Наступает тишина, и в ней появляется звук – гул от восьмисот миль между нами.
– Я больше помню его брата, чем его самого, – говорю я.
– А кто его брат?
– Майкл Ли, тот же год, что и мы. Мы вместе ходили на биологию.
– Подожди-ка… Майкл Ли? Миленький мальчик с лохматыми волосами – этот Майкл Ли? В очках? Всегда в худи?
– Да, кажется, это он.
– Он играл с нами в оркестре. На барабанах. Ого. Кто бы мог подумать, что эти двое – братья.
Эти двое и правда казались разными – не только в выборе одежды и отношения к жизни, но и семейного сходства между ними особенно не наблюдалось, кроме темно-каштановых волос. Да и с такой фамилией, как Ли, их вообще непросто соединить. Как я вообще догадалась, что они братья? Мгновение я понятия не имею и думаю, что, может, и вовсе поспешила с выводами, но затем всплывает воспоминание: я сижу в классе на первом уроке по биологии, а мой учитель, мистер Янг, проводит перекличку. Дойдя до Майкла Ли, он окинул его взглядом и спросил: