Черный рыцарь узнал, что Лачплесис собрался навестить своего друга Кокнесиса. Засел рыцарь с раннего утра на Песчаной дороге и стал поджидать, когда на ней появится Лачплесис. Увидев его, Черный рыцарь закричал:
— Эй ты, медвежеухий! Чешутся у меня руки! Давно тебя поджидаю!
А Лачплесис едет себе, будто и не слышит ничего. Разозлился рыцарь и пустился за ним вдогонку. Так домчались они до холмистого берега Даугавы.
Первым ударил Черный рыцарь. Недаром привез его издалека хитрый епископ. Ловко сбил рыцарь с головы Лачплесиса кунью шапку. Вторым ударил Лачплесис и разрубил надвое крест на рыцарском щите. Третий удар нанес Черный рыцарь и отсек у храбреца ухо. С удвоенной силой стал наносить удары Лачплесис. Как капусту, посек он черные рыцарские латы. Но не выдержал меч Лачплесиса и распался на сотни кусков. Не повезло храбрецу, а уж когда не повезет человеку, то не помогут тут ни сила, ни храбрость.
Но разве станет драться благородный воин с безоружным? Конечно, нет. Только Черный рыцарь не был благородным. И снова повезло бесчестному — отсек он у Лачплесиса второе ухо.
Собрал последние силы Лачплесис. Схватил голыми руками врага за железный панцирь, поднял над головой, чтобы бросить в реку. Но колдовская сила, заключенная в доспехах рыцаря, потянула их обоих вниз. Как два камня, белый и черный, рухнули враги в Даугаву.
Говорят, затмилось, надело траур в день гибели Лачплесиса не очень-то теплое латышское солнце. Говорят, весь день и всю ночь стонала в горе синяя добрая Даугава. Потом утихла, чтобы упокоить в своих песчаных чертогах погибшего. А упокоив, построила над его могилой каменный остров, чтобы все поколения латышей знали, где лежит их герой.
Вот так-то: кругла земля, и горе перекатывается по ней из края в край.
Вслед за Лачплесисом и другие воины Янтарной земли сложили свои головы в неравных битвах с чужеземцами. Семь столетий правили свирепые завоеватели. Семь столетий боролся латышский народ за родную землю, пока не победил. А балтийские сосны и по сей день оплакивают павших героев, проливая свои смоляные слезы.
Ель — королева ужей
Давным-давно, в незапамятные времена, жил старик со своею старухой. Было у них двенадцать сыновей и три дочери. Младшую звали Елью.
Однажды летним вечером пошли сестры купаться. Поплавали, поплескались вволю и вылезли на берег одеваться. Только видит младшая — забрался в рукав ее сорочки Уж. Как тут быть? Схватила тогда старшая сестра кол, хотела его прогнать, но Уж обернулся к младшей и заговорил человечьим голосом:
— Обещай, Елочка, пойти за меня, тогда я и сам выползу!
Заплакала Ель: как это она пойдет за Ужа? В сердцах отвечала ему:
— Отдай сорочку подобру-поздорову, а сам уползай, откуда приполз!
Уж твердит свое:
— Обещай, что выйдешь за меня, тогда я сам выползу.
Что было делать Ели? Взяла она да и пообещала.
Не прошло и трех дней, как множество ужей приползло к старикам во двор. Перепугались все, а незваные сваты-ужи ввалились в избу рядиться со стариками и невестой. Сперва родители удивились, рассердились, слышать ничего не хотели… Да что поделаешь, слово дано, а ужей — множество! Хочешь не хочешь, а приходится отдать им самую меньшую и пригожую дочку.
Однако не сразу уступили родители. Велели ужам подождать, а сами потихонечку пошли к старой соседке и все рассказали ей. Соседка и говорит:
— Ужа обмануть легко, он добрый: отдайте ему вместо дочки гусыню и отпустите сватов.
Так и сделали. Нарядили белую гусыню, и только отбыли с нею сваты — закуковала на березе кукушка:
Ку-ку, ку-ку.
Обман, обман:
Не дочь — гусыню дали вам!
Ку-ку, ку-ку!
Рассердились ужи, бросили гусыню, вернулись и потребовали настоящую невесту. Тогда по совету старой соседки родители нарядили белую овечку и отдали сватам.
Дорогой опять прокуковала им кукушка:
Ку-ку, ку-ку.
Да вы к венцу
Везете белую овцу!
Ку-ку, ку-ку!
Вернулись ужи, зашипели и опять потребовали невесту.
На этот раз отдали им белую телку, но кукушка вновь остерегла их, и они вернулись. Еще пуще разгневались ужи, пригрозили родителям и засухой, и потопами, и голодом за то, что не держат своего слова.
Оплакали домашние Елочку, нарядили и отдали тогда ужам. Везут они ее, а кукушка знай кукует:
Торопитесь, торопитесь!
Заждался невесты витязь!
Наконец Ель с провожатыми приехала на берег моря. Там встретил ее красавец молодец и сказал, что он и есть тот Уж, который заполз в рукав ее рубашки.
Тотчас переправились они на ближний остров и там спустились под землю, на самое дно морское. А на дне морском стоял богато разукрашенный дворец. Там и свадьбу справили. Три недели пили, плясали, гуляли.
Во дворце Ужа всего было вдоволь. Развеселилась Ель, успокоилась, а потом и вовсе забыла родной дом.
Миновало девять лет. У Ели уже три сына было — Дуб, Ясень и Береза, а четвертая, самая меньшая, — дочка. Ее Осинка звали.
Однажды распроказничался старший сын и стал у матери Ели допытываться:
— Где живут твои родители, матушка? Вот бы их навестить.
Тут только и вспомнила Ель отца с матерью, сестер и братьев — всю свою родню. И задумалась: как-то им живется? Здоровы ли, живы ли, а может, стариков уже и на свете нет? И так-то захотелось ей взглянуть на родной дом. Ведь столько лет не была она там, не видала отца и матушку, так стосковалась по ним… Но муж сперва и слушать ее не хотел.
— Ладно, — наконец согласился Уж, — отпущу тебя. Только спряди-ка вот эту шелковую кудель, — и показал ей на прялку.
Взялась Ель за прялку: и день и ночь прядет, а кудель меньше не становится. Смекнула Ель, что тут какой-то обман: кудель-то, видать, была заколдованная, пряди не пряди — все равно не спрядешь. И пошла она к старухе ведунье, жившей по соседству.
Приходит и жалуется ей:
— Матушка, голубушка, научи меня спрясть эту кудель.
Старуха и говорит:
— Затопи печь, брось в огонь кудель, иначе ее вовек не спрясть!
Вернулась Ель домой, затопила печь — будто под хлебы — и бросила кудель в огонь. Шелк так и вспыхнул, и увидала Ель жабу величиной с добрый валек; она прыгала в огне и пламени и выпускала из жаркого рта шелковую пряжу.
Догорел огонь. Исчезла жаба, а пряжа серебряная осталась.
Взяла тогда Ель и спрятала пряжу и опять стала просить мужа отпустить ее хоть несколько дней погостить у родителей.
На этот раз вытащил муж из-под скамьи железные башмаки и сказал:
— Как износишь их, так и пойдешь.
Переобулась Ель и ну ходить, топтать, разбивать их об острые камни. А башмаки толстые, крепкие, не стаптываются, да и только. Нет им износа, на весь век хватит.
Опять пошла Ель к старухе за советом, и та научила ее:
— Отнеси башмаки кузнецу, пусть их в горне накалит.
Ель так и сделала. Башмаки прогорели, и она в три дня износила их и снова стала просить мужа отпустить ее к родителям.
— Ладно, — сказал муж, — только сперва испеки пирог, а то без гостинца идти не полагается.
А сам велел всю посуду попрятать, чтобы Ели не в чем было тесто поставить.
Долго ломала голову Ель, как принести воду без ведра, как замесить тесто без квашни. И опять пошла к старухе. Та и говорит:
— Замажь решето закваской, зачерпни речной воды и в нем же замеси тесто.
Ель так и сделала. Замесила тесто, испекла пироги и собралась с детьми в дорогу. Проводил их Уж, перевел на берег и наказал:
— Гостите не дольше девяти дней, а на десятый возвращайтесь! Выходи на берег с детьми без провожатых и покличь меня:
Если жив ты, муж мой верный,
Брызнут волны белой пеной,
Если помер — пеной красной…
Вскипит море молочной пеной — знай, что жив я, а вскипит кровавой пеной — значит, пришел мне конец. А вы, дети, смотрите никому не проговоритесь, как меня выкликать надо.
Сказав это, распростился с ними и пожелал им благополучного возвращения.
Сколько было радости, когда Ель в отчий дом явилась! И родичи и соседи собрались поглядеть на нее. Один за другим расспрашивали, как ей со змеем живется. Она только рассказывала и рассказывала. Все наперебой угощали ее, говорили ласковые речи.
И не замечала Ель, как дни летели.
Тем временем двенадцать братьев, сестры и родители раздумывали, как бы удержать Ель дома, не отпустить ее к Ужу. И порешили: выведать у детей, как, выйдя на берег, станет Ель вызывать мужа со дна морского. А потом пойти туда, выманить его и убить.
Завели они старшего сына в лес, обступили его и стали спрашивать. Только он прикинулся, будто знать ничего не знает. Как ни пугали его, что ни делали, а допытаться не могли.
Отпустили его дядья, наказали ничего не говорить матери.
На другой день взялись они за Ясеня, а потом за Березку, но и те тайны не выдали.
Наконец, завели в лес меньшую дочку — Осинку. Сперва и она отнекивалась, говорила, что не знает, а как пригрозили ей розгами — сразу все выболтала.
Тогда двенадцать братьев взяли косы острые, вышли на морской берег и кличут:
Если жив ты, муж мой верный,
Брызнут волны белой пеной,
Если помер — пеной красной…
Только выплыл Уж из моря, напали на него двенадцать братьев Ели и зарубили. Вернулись они домой, ничего сестре не сказали.
Прошло девять дней, миновал срок, Ель распростилась с родичами, вышла с детьми на морской берег и кличет:
Если жив ты, муж мой верный,
Брызнут волны белой пеной,
Если помер — пеной красной…
Замутилось, зашумело море, вскипела кровавая пена, и услыхала Ель голос своего мужа: