– Ist das яички? – озадаченно спросила она, показывая на гениталии младенца.
Меня больше беспокоила пуповина, и я не успела посмотреть, но теперь взглянула вниз и улыбнулась.
– Нет. Ist eine Madchen[33], – сказала я.
Половые органы малышки отекли и походили на снаряжение маленького мальчика, потому что клитор выступал из опухших половых губ, но все же это был не пенис.
– Что такое? Что там? – спросил один из Бердсли и наклонился посмотреть.
– У фас есть маленький дефочка, – улыбаясь, сказала тетушка Моника.
– Девочка? – ахнул другой Бердсли. – Лиззи, у нас дочка!
– Да заткнись ты на хрен! – рявкнула Лиззи. – А-Р-Р-Р!
Проснулся маленький Родни и сел, открыв рот и вытаращив глазки. Тетушка Моника тут же вскочила и выхватила его из кроватки, прежде чем он успел заплакать.
Сестренка Родни неохотно, дюйм за дюймом, выходила в этот мир с каждым толчком схватки. Я считала про себя: «Один гиппопотам, два гиппопотама…» После выхода пуповины до появления рта и первого вдоха должно пройти не больше четырех минут, иначе недостаток кислорода вызовет необратимое повреждение мозга. Но я не могла просто выдернуть малышку, боялась повредить шею и голову.
– Тужься, милая, – попросила я спокойным голосом, положив обе руки на колени Лиззи. – Давай, изо всех сил!
«Тридцать четыре гиппопотама, тридцать пять…»
Все, что нам было нужно, – это чтобы из-под тазовой кости показался подбородок. Когда схватка закончилась, я торопливо сунула пальцы внутрь, нащупала личико ребенка и нашла верхнюю челюсть. Началась новая схватка, и я стиснула зубы от боли, когда мою ладонь зажало между тазовой костью и черепом малышки, но не убрала руку, боясь выпустить с таким трудом нащупанную головку девочки.
«Шестьдесят два гиппопотама…»
Схватка ослабла, и я медленно потянула головку вниз, осторожно вытащила подбородок за кромку таза…
«Восемьдесят девять гиппопотамов, девяносто гиппопотамов…»
Синюшный, покрытый кровью младенец свисал из тела Лиззи, поблескивая в свете пламени. Он раскачивался меж ее бедер, словно язык колокола, или как висельник на… я сразу же отбросила эту мысль.
– Может, надо взять… – прошептала мне тетушка Моника, прижимая к груди маленького Родни.
«Сто гиппопотамов».
– Нет, не трогайте его… ее, – сказала я. – Пока не нужно.
Сила тяжести медленно помогала родам. Если потянуть, то можно повредить шею, а если головка застрянет…
«Сто десять гиппопотамов… много их было, этих гиппопотамов», – подумала я, рассеянно представляя, как все стадо строем марширует в лощину, где они будут барахтаться в грязи, восхити-и-ительно…
– Давай! – велела я, готовясь очистить ротик и носик, как только они появятся.
Но Лиззи не стала дожидаться понукания, она глубоко вдохнула, вся головка выскочила из нее с отчетливым хлопком, и ребенок упал в мои руки, словно спелый плод.
Я зачерпнула еще немного кипятка из дымящегося котелка и добавила холодной воды из ведра. От теплой жидкости руки защипало: кожа между пальцами потрескалась от долгой зимы и постоянной дезинфекции разбавленным спиртом. Я только что закончила зашивать и мыть Лиззи, и сейчас кровь с моих рук повисала в воде темными облачками.
Позади меня в кровати лежала Лиззи, бережно укрытая одеялом и одетая в рубашку одного из близнецов, потому что ее собственная сорочка еще не высохла. Лиззи смеялась в послеродовой эйфории и от радости, что выжила. Близнецы суетились по обе стороны от нее, что-то шептали с восхищением и облегчением. Один из них поправлял распущенные светлые волосы Лиззи, мокрые от пота, другой нежно целовал ее в шею.
– Тебя не лихорадит, любимая? – с ноткой беспокойства в голосе спросил кто-то из близнецов.
Я встревоженно оглянулась и посмотрела на Лиззи: она страдала от малярии, и, хотя приступов не было довольно давно, возможно, стресс при родах…
– Нет, – ответила Лиззи и поцеловала Джо или Кеззи в лоб. – Я просто раскраснелась от того, что счастлива.
Кеззи или Джо с обожанием улыбнулся ей, в то время как его брат с другой стороны в свою очередь принялся целовать Лиззи в шею.
Тетушка Моника кашлянула. Она обтерла новорожденную влажной тряпицей и мягкими, пропитанными ланолином клочками шерсти, которые я принесла с собой, а потом завернула малышку в одеяло. Родни уже давно наскучило происходящее, и он заснул на полу возле корзины с дровами, посасывая большой палец.
– Тфой отец, Лиззи, – с легкой ноткой неодобрения в голосе сказала тетушка Моника. – Он там софсем самерзнет. Und die Mädel он хотеть фидеть, с тобой, но не столько много с эти…
Она умудрилась кивнуть на кровать и в то же время скромно отвести взгляд от игривого трио. Мистер Уэмисс и его зятья потихоньку восстанавливали отношения после рождения Родни, но лучше было не торопить события.
От ее слов близнецы засуетились, вскочили на ноги. Один подхватил с пола Родни, обращаясь с ним с ласковой непринужденностью, другой поспешил к двери, чтобы привести мистера Уэмисса, которого в суматохе забыли на крыльце.
Он слегка посинел от холода и волнения, но его худое лицо просияло от радости, словно осветилось изнутри. Он весело и сердечно улыбнулся Монике, коротко взглянул на маленький сверток и нежно его погладил, но все внимание было отдано Лиззи, а она смотрела только на отца.
– Па, у тебя руки заледенели, – сказала она, хихикая, но сжала отцовские ладони еще крепче, когда он попытался отодвинуться. – Нет, останься, мне тепло. Давай, присядь рядом и поздоровайся со своей маленькой внучкой.
Голос Лиззи звенел от застенчивой гордости, когда она протянула руку к тетушке Монике. Моника осторожно положила малышку на руки Лиззи и встала, положив ладонь на плечо мистера Уэмисса. Ее немолодое суровое лицо смягчилось, и на нем читалась нежность и еще что-то, более глубокое, чем просто привязанность. Уже не в первый раз я удивилась тому, как сильно Моника любит этого скромного, худенького мужчину, и в очередной раз слегка смутилась – почему я должна удивляться?
– Ох, – тихо вздохнул мистер Уэмисс и погладил пальцем щечку малышки. Та еле слышно причмокивала. Пройдя через травму рождения, она сперва не заинтересовалась маминой грудью, но, похоже, теперь передумала.
– Она проголодалась.
С кровати донесся шорох одеял, когда Лиззи привычной рукой подносила малышку к груди.
– Как ты назовешь ее, a leannan?[34] – спросил мистер Уэмисс.
– Я как-то не думала об имени для девочки, – ответила Лиззи. – Она была такой огромной, что я не сомневалась… Ой!
Лиззи рассмеялась гортанным, ласковым смехом.
– А я и забыла, какими голодными бывают новорожденные. Ох! Вот так, a chuisle, да, теперь лучше…
Я потянулась к мешочку за мягким клочком шерсти, чтобы смазать маслом собственные истерзанные руки, и случайно наткнулась взглядом на близнецов, которые бок о бок стояли в сторонке, не сводя глаз с Лиззи и своей маленькой дочери, и на лицах обоих братьев было точно такое же выражение, как у тетушки Моники. Тот Бердсли, который держал маленького Родни, наклонил голову и, все еще глядя на Лиззи с малышкой, ласково поцеловал макушку сына.
Столько любви в таком маленьком месте! Мои глаза затуманились, и я отвернулась. Действительно, какая разница, традиционный или нетрадиционный брак лег в основу этой странной семьи? Для Хирама Кромби это очень важно, подумала я. Глава общины непоколебимых пресвитерианцев-иммигрантов из Терсо как минимум пожелал бы забросать Лиззи, Джо и Кеззи камнями, причем вместе с рожденными в грехе плодами их чресел.
Этого не произойдет, пока Джейми в Ридже, но что будет, когда мы уедем? Я медленно вычищала кровь из-под ногтей, надеясь, что Йен был прав и братьям Бердсли хватит хитрости и сообразительности.
Отвлекшись на свои размышления, я не заметила, как ко мне тихонько подошла тетушка Моника.
– Danke, – негромко произнесла она, положив узловатую руку на мою.
– Gern geschehen[35], – я накрыла ладонью ее ладонь и слегка сжала. – Вы мне очень помогли. Спасибо!
Она все еще улыбалась, но ее лоб прорезала морщина тревоги.
– Не так уж и сильно. Но я бояться, ja? – Она взглянула через плечо на кровать, затем снова на меня. – Что будет в следующий раз, а фы нет здесь? Фы же знать, они не остановиться.
Незаметно для остальных Моника сомкнула большой и указательный пальцы и несколько раз вставила в импровизированный круг средний палец другой руки, весьма нескромно иллюстрируя, что именно она имеет в виду.
Прыснув, я торопливо сделала вид, что закашлялась. К счастью, никто не обратил на нас внимания, только мистер Уэмисс озабоченно оглянулся через плечо.
– Вы будете здесь, – сказала я, приходя в себя.
Моника пришла в ужас.
– Я? Nein, – возразила она, качая головой. – Das reicht nicht. Я…
Видя, что я не понимаю, она ткнула себя в тощую грудь.
– Я… Меня недостаточно.
Я глубоко вздохнула, зная, что Моника права. И все же…
– Вам придется, – очень тихо произнесла я.
Она моргнула, пристально посмотрела на меня мудрыми карими глазами, а затем кивнула, соглашаясь.
– Mein Gott, hilf mir[36], – сказала она.
Джейми никак не мог вновь заснуть. Впрочем, в последние дни это стало привычным, он часто допоздна лежал без сна, наблюдая за угасающим мерцанием тлеющих в очаге углей, или искал ответы на вопросы в тенях стропил над головой. Даже если ему удавалось быстро заснуть, то спал он совсем недолго и неожиданно просыпался, весь мокрый от пота. Джейми понимал, почему так происходит, и знал, как с этим справиться.
Почти все способы провалиться в благословенное забытье включали в себя Клэр: поговорить с ней, заняться любовью. Или просто смотреть, как она спит, находить умиротворение в крепком длинном изгибе ее ключицы, в трогательно закрытых веках, при виде которых у Джейми сжималось сердце, наслаждаться ее мирным теплом, позволяя сну постепенно овладевать сознанием.