Йен хотел пошутить, но миссис Сильви вдруг вызверилась.
– О, чего-чего, а клиентов у меня предостаточно, – сказала она, сузив глаза. – Только денег ни у кого нет, все на мели. Я-то возьму и курицу, и свиной бок, но у половины посетителей и этого нет. Они платят «прокламационными» деньгами, либо континентальными долларами, либо временными облигациями ополчения – хотите угадать, сколько стоят на рынке эти бумажки?
– Да я…
Но она уже закипела, как чайник, и, шипя, напустилась на Йена:
– Или вообще ничего не платят. Когда времена честные, то и люди в основном тоже. Но прижми их чуть-чуть, и они перестают понимать, почему нужно платить за собственные удовольствия. В конце концов, мне же это ничего не стоит? И я не смею отказать, иначе они все равно возьмут то, что хотят, а потом сожгут мой дом или навредят нам из-за моей несговорчивости. Полагаю, это вам ясно?
Горечь в ее голосе жалила, как крапива, и Йен сразу же отказался от почти созревшей мысли предложить ей скрепить сделку частным образом.
– Ясно, – ответил он как можно спокойнее. – Но ведь это и есть издержки вашей профессии, разве нет? И вы до сих пор процветаете.
Она на миг поджала губы.
– У меня был… покровитель. Джентльмен, который меня защищал.
– В обмен на…
На впалых щеках женщины вспыхнул яркий румянец.
– Не ваше дело, сэр!
– Неужели? – Он кивнул на мешочек в ее руке. – Раз уж я оставляю здесь своих… этих… ну, их… – Йен показал на девчушек, которые теребили шторы, мусоля пальцами ткань, – то, несомненно, имею право знать, не подвергаю ли я их опасности.
– Они девочки, – коротко ответила миссис Сильви. – Родились в опасности и проживут в ней всю свою жизнь, независимо от обстоятельств.
Ее рука крепче сжала мешочек, костяшки пальцев побелели. Йена впечатлила ее честность, учитывая, что, судя по всему, миссис Сильви отчаянно нуждалась в деньгах. Несмотря на ее злобу, он получал удовольствие от стычки.
– Значит, вы считаете, что жизнь мужчин не опасна? – поинтересовался он и тут же добавил: – Что случилось с вашим сутенером?
Кровь отхлынула от ее лица, и она побледнела, словно выбеленная кость. Глаза миссис Сильви пылали.
– Он был моим братом. – Ее голос упал до яростного шепота. – Сыны Свободы[46] облили его дегтем, вываляли в перьях и бросили умирать на моем пороге. А теперь, сэр, есть ли у вас еще вопросы касательно моих дел или мы договорились?
Прежде чем Йен придумал, что сказать в ответ, дверь открылась и вошла молодая женщина. Его словно обухом по голове ударили, земля ушла из-под ног, и в глазах побелело. Затем комната перестала качаться, и Йен понял, что снова может дышать.
Это была не Эмили. Молодая женщина с любопытством переводила взгляд с него на маленьких дикарок, завернувшихся в шторы. Она была наполовину индианкой, невысокой и грациозной; длинные, как у Эмили, густые волосы цвета воронового крыла свободно ниспадали на спину. Широкие, как у Эмили, скулы. Мягкий округлый подбородок. Но это была не Эмили.
«Слава богу!» – подумал Йен, но в то же время почувствовал внутри жуткую пустоту. Появление девушки пушечным ядром ударило его и прошло сквозь тело, оставив зияющую дыру.
Миссис Сильви что-то коротко велела девушке-индианке, указав на Гермиону и Труди. Черные брови на миг поднялись, но она кивнула, улыбнулась девчушкам и позвала их на кухню перекусить.
Девочки мигом выпутались из штор: завтрак был уже довольно давно, да и тот состоял из овсяного толокна, разведенного водой, и нескольких кусочков вяленой медвежатины, жесткой как подошва.
Сестры пошли за индианкой к двери, не удостоив его взглядом. Уже на пороге Гермиона оглянулась, подтянула мешковатые штаны и, вперив в Йена испепеляющий взгляд, обличительно подняла длинный тощий указательный палец.
– Ты, мудак, если в конечном итоге мы станем шлюхами, я тебя найду, отрежу твои яйца и затолкаю их тебе в задницу.
Собрав остатки достоинства, Йен откланялся и ушел, а в его ушах все звенели раскаты смеха миссис Сильви.
Глава 18Удаление зубов
Ненавижу удалять зубы. Фигура речи, которая сравнивает нечто чрезвычайно трудное с вырыванием зубов, – отнюдь не гипербола. Даже в самой благоприятной ситуации – когда перед тобой взрослый человек с большим ртом и спокойным нравом, а больной зуб находится в верхней челюсти и спереди (то есть у него слабые корни и к нему легко подобраться), – дело это грязное, кровавое и в буквальном смысле зубодробительное. А чисто физическую непривлекательность занятия обычно сопровождает неизбежное чувство депрессии от возможного исхода.
Удалять пораженный абсцессом зуб необходимо, поскольку нарыв весьма болезнен, и из-за него бактерии могут попасть в кровоток и вызвать сепсис или даже смерть. Но вырвать зуб, не имея возможности его заменить, означает не только ухудшить внешность пациента, но и нарушить строение и работу ротовой полости. Отсутствие одного-единственного зуба приводит к смещению всех остальных, расположенных рядом, и изменяет прикус, что мешает как следует пережевывать пищу. А это, в свою очередь, сказывается на пищеварении пациента, его здоровье и перспективах на долгую счастливую жизнь.
«Впрочем, удаление даже нескольких зубов не сильно ухудшит состояние бедной девочки», – мрачно размышляла я, в очередной раз меняя положение в надежде получше рассмотреть зуб, которым сейчас занималась.
Она была не старше восьми-девяти лет, с узкой челюстью и выраженным неправильным прикусом – верхние зубы сильно выдавались вперед. Молочные клыки девочки вовремя не выпали, а за ними выросли постоянные, и две пары клыков придавали ей зловещий вид. Ко всему прочему у нее была необычайно узкая верхняя челюсть, из-за чего два растущих передних резца искривились так сильно, что их передние поверхности почти соприкасались.
Я дотронулась до нарывающего верхнего коренного зуба, и привязанная ремнями к стулу девочка дернулась, испустив пронзительный вопль, от которого возникло ощущение, будто мне под ногти загнали бамбуковые щепки.
– Йен, дай, пожалуйста, ей еще немного.
Я выпрямилась. Поясница ныла, словно ее зажали тисками. Уже несколько часов я работала в передней комнате типографии Фергуса, и маленькая мисочка у моего локтя до краев наполнилась окровавленными зубами, а толпа зевак за окном увлеченно наблюдала за действом.
Йен, как истинный шотландец, скептически фыркнул, но взял бутылку и, бормоча что-то ободряющее, двинулся к девочке, которая снова закричала при виде его татуированного лица и крепко сжала губы. Потеряв терпение, ее мать шлепнула малышку и, вырвав у Йена бутылку, вставила горлышко в рот дочери, а другой рукой зажала ей нос.
Глаза малышки округлились, как монетки, из уголков рта фонтаном брызнул виски, но худенькая шейка несколько раз дернулась, и девчушка начала глотать.
– Думаю, уже достаточно, – заметила я, несколько встревоженная количеством алкоголя, которое выпил ребенок.
Качество виски, который мы приобрели уже здесь, оставляло желать лучшего, и, хотя Джейми с Йеном его попробовали и пришли к выводу, что от него никто не ослепнет, я решила использовать этот виски исключительно в малых дозах.
Мать девочки хмыкнула, критически осматривая дочь, но бутылку не убрала.
– А вот теперь, полагаю, хватит.
Глаза ребенка закатились, напряженное маленькое тельце внезапно обмякло, откинувшись на спинку стула.
Мать убрала бутылку, аккуратно вытерла горлышко своим фартуком и, кивнув, вернула виски Йену.
Я торопливо проверила пульс и дыхание девочки, но, похоже, все было в порядке, по крайней мере пока.
– Capre diem[47], – пробормотала я, хватая зубные щипцы. – Или следует сказать «capre vinorum»? Йен, следи, чтобы она дышала.
Йен рассмеялся и, наклонив бутылку, смочил виски клочок чистой ткани, чтобы вытирать кровь и гной.
– Думаю, у тебя хватит времени не только на один зуб, тетушка. Ты можешь вырвать у бедной девчушки все зубы, и она ничего не почувствует.
– А это мысль! – сказала я, поворачивая голову ребенка. – Йен, принеси, пожалуйста, зеркало.
У меня было крошечное квадратное зеркальце, чтобы, если повезет, направлять в рот пациента солнечный свет. Сейчас свет, теплый и яркий, в изобилии лился через окно, но, к сожалению, его загораживали головы зевак, они прижимались к стеклу и мешали Йену направить солнечный зайчик туда, куда мне нужно.
– Марсали! – позвала я, на всякий случай держа палец на пульсе девочки.
– Да? – Вытирая тряпкой перемазанные чернилами руки, она вышла из задней комнаты, где очищала или, скорее, пачкала типографский шрифт. – Тебе снова нужен Анри-Кристиан?
– Если ты… или он… не против.
– Только не он! – уверила меня Марсали. – Он это обожает, маленький тщеславный поросенок! Джоан! Фелисите! Сходите за малышом, ладно? Он нужен на улице, у витрины.
Фелисите и Джоан, или, как называл их Джейми, адские кошечки, с радостью побежали за Анри-Кристианом: они любили его представления почти так же сильно, как он сам.
– Пошли, Пузырик! – позвала Джоан, придерживая дверь на кухню.
Анри-Кристиан поспешил наружу, переваливаясь с боку на бок на коротеньких кривых ножках. Румяное лицо сияло от удовольствия.
– Опля, опля, опля! – восклицал он, направляясь к двери.
– Наденьте на него шапочку! – крикнула Марсали. – А то ветер в уши надует!
День стоял солнечный, но ветреный, а у Анри-Кристиана легко простужались уши. У него была вязаная шерстяная шапочка в белую и голубую полоску, украшенная красными помпонами, которая завязывалась под подбородком. Брианна связала эту шапочку, и когда я ее увидела, то почувствовала, как сердце слегка сжалось от нежности и боли.
Девочки взяли Анри-Кристиана за руки – в последний миг Фелисите успела сдернуть с вешалки старую фетровую шляпу своего отца, чтобы собирать монетки, – и все трое вышли на улицу под радостные возгласы и свист толпы. Через окно я видела, как Джоан убрала с уличного стола выставленные книги, а Фелисите поставила на их место Анри-Кристиана. Улыбаясь во весь рот, он рас