Глава 31Путешествие по камерам сердца
Я должна лечь спать. Боже, как же мне нужен сон! А ведь его практически не будет, пока мы не доберемся до Нью-Хейвена. Если вообще доберемся, скептически отозвалось мое подсознание, но я отмела это замечание, совершенно бесполезное в нынешней ситуации.
Я мечтала погрузиться в сон: нужно было и избавить разум от страхов и сомнений, и восстановить измученную плоть. Впрочем, я настолько устала, что разум и тело уже начали разделяться.
Знакомое явление. Врачи, солдаты и матери сталкиваются с ним регулярно – я сама испытывала подобное бессчетное количество раз. Затуманенный усталостью разум становится неспособным отвечать на непосредственную опасность и просто слегка тормозит, аккуратно отделяясь от подавляющих его эгоистичных потребностей тела. А когда он хладнокровно отстранится, то может управлять ситуацией, не обращая внимания на эмоции, боль и усталость, принимая необходимые решения, равнодушно отклоняя глупые потребности организма в пище, воде, сне, любви, грусти, заставляя себя работать на пределе своих возможностей.
«Но почему эмоции?» – как в тумане мелькнула мысль. Безусловно, эмоция – это функция разума. И все же, очевидно, она настолько глубоко укореняется в плоти, что подобное отстранение сознания, в свою очередь, подавляет и ее.
Я подумала, что тело возмущает это отстранение. Обделенное вниманием и измученное, оно не позволяет разуму с легкостью вернуться. Часто разделение сохраняется до тех пор, пока наконец не удастся поспать. Когда тело занято тихим, но интенсивным восстановлением, разум, используя извилистые каналы снов, осторожно возвращается обратно в бунтующую плоть и заключает мир. И ты просыпаешься – снова целым.
Но не сейчас. Меня одолевала мысль, что нужно еще что-то сделать, только вот я не знала, что именно. Я накормила мужчин, отправила еду пленникам, проверила раненых… Перезарядила все пистолеты… Отмыла котел… Заторможенный разум отключился.
Я положила руки на стол, чувствуя под кончиками пальцев волокна древесины, похожие на крошечные горные хребты, сглаженные за годы службы. Может, это окажется картой, которая позволит мне найти дорогу в сон.
Внезапно я увидела себя со стороны. Худая, почти тощая: под кожей на предплечьях резко выступают лучевые кости. За несколько недель путешествия я похудела сильнее, чем могла себе представить. Ссутулилась от усталости. В густой спутанной массе кудрявых волос виднеются серебряные и белые пряди с десятком оттенков темного и светлого. Мне вспомнилось, как Джейми говорил о выражении, которое используют индейцы-чероки… «Вычесывать змей из волос» – вот оно. Чтобы освободить сознание от беспокойства, гнева, страха, одержимости демонами, просто вычесывай змей из волос. Лучше не скажешь.
Конечно, в данный момент у меня не было гребня. Вернее, он раньше лежал у меня в кармане, но потерялся во время борьбы.
Я ощущала свой разум, как воздушный шарик, который упрямо рвется ввысь и тянет за веревочку. Однако отпускать его я не собиралась: мне вдруг стало страшно, что он не вернется.
Вместо этого я отчаянно сосредоточилась на незначительных, но физически ощутимых мелочах: тяжесть куриного рагу и хлеба у меня в животе, резкий рыбный запах масла в светильниках. Топот ног по верхней палубе и пение ветра. Плеск воды вдоль бортов корабля.
Ощущение лезвия, вошедшего в плоть. Не демонстрация власти как таковой, не хирургическое вмешательство, причиняющее вред ради исцеления. А панический удар ножом: разрыв и неожиданная запинка лезвия, воткнувшегося в кость, неуправляемый, безумно накренившийся клинок. И огромное темное пятно на палубе, сырое и пахнущее железом.
– Я этого не хотела, – прошептала я вслух. – О боже. Я этого не хотела.
Совершенно неожиданно я заплакала. Без рыданий, без сжимающих горло спазмов. Слезы просто наполнили глаза и потекли вниз по щекам, неторопливо, словно холодный мед. Я молчаливо признавала свое отчаяние, оттого что все постепенно катится в тартарары.
– Что такое, милая? – От двери послышался приглушенный голос Джейми.
– Я так устала, – еле ворочая языком, произнесла я. – Так устала.
Лавка скрипнула под его весом, когда он сел рядом со мной и стал аккуратно вытирать мои щеки грязным носовым платком. Обняв меня, Джейми зашептал на гэльском что-то успокаивающе ласковое, как делал это с испуганными животными. Я прильнула щекой к его рубашке и закрыла глаза. Слезы еще текли по моим щекам, но я уже чувствовала себя лучше: хоть и уставшей до смерти, но не полностью уничтоженной.
– Я не хотела убивать того человека, – прошептала я.
Пальцы, приглаживающие мне за ухом волосы, на мгновение замерли, а потом вновь задвигались.
– Ты никого не убила, – с изумлением в голосе сказал Джейми. – Тебя это тревожит, саксоночка?
– Помимо всего прочего, да. – Я села, вытирая нос рукавом, и уставилась на Джейми. – Я не убила канонира? Ты уверен?
Его губы растянулись, изобразив нечто похожее на улыбку, правда, довольно мрачную.
– Уверен. Я убил его, a nighean.
– Ты… Ох! – Я пристально взглянула на него, шмыгнув носом. – Ты ведь говоришь это не для того, чтобы меня успокоить?
– Нет. – Улыбка исчезла. – Я тоже не хотел его убивать. Только выбора не было. – Он указательным пальцем заправил прядь волос мне за ухо. – Не тревожься, саксоночка. Я справлюсь.
Я снова заплакала, но теперь от всего сердца. Я рыдала от боли и горя и, конечно, от страха. Но мучилась и печалилась я о Джейми и том человеке, которого он убил потому, что другого выбора не было. И это все меняло.
Немного погодя буря в моей душе улеглась, оставив меня обессиленной, но исцеленной. Гудящее чувство отрешенности ушло. Джейми развернулся на скамье и теперь сидел, прислонившись спиной к столу и держа меня на коленях. Так мы и застыли в мирной тишине, наблюдая за свечением угасающих угольков в очаге камбуза и за струйками пара над котелком с горячей водой. Я вяло думала, что надо бы прямо сейчас поставить на огонь еду, к утру сварится, и бросила взгляд на клетки: куры там уже устроились спать, и лишь иногда раздавалось редкое кудахтанье, когда какая-нибудь из птиц вздрагивала от того, что ей там виделось в ее курином сне.
Нет, сегодня я не смогу заставить себя убить курицу. Команде придется довольствоваться тем, что попадется под руку утром.
Джейми тоже обратил внимание на кур, но подумал о другом.
– Ты вспомнила кур миссис Баг? – произнес он с печальным юмором. – Малыша Джема и Роджера Мака?
– О боже! Бедная миссис Баг!
Когда Джему было лет пять, ему поручили каждый день пересчитывать кур, чтобы знать наверняка, что они все вернулись в курятник на ночь. После чего, конечно же, дверь нужно было запереть от лис, барсуков и других хищников – любителей курятины. Только вот Джем не запер. Всего лишь раз, но этого оказалось достаточно. В курятник залезла лиса и устроила кровавую бойню.
Полная чушь, что человек – единственное существо, которое убивает ради удовольствия. Возможно, все семейство псовых научилось этому от людей: лисы, волки и, теоретически, домашние собаки тоже. Стены курятника были буквально покрыты кровью и перьями.
– О, мои детки! – причитала миссис Баг, а слезы, как бусины, скатывались по ее щекам. – О, мои бедные детишки!
Джем, которого позвали на кухню, не смел поднять глаза.
– Мне жаль, – уставившись в пол, шептал он. – Мне правда жаль.
– Так и должно быть, – сказал ему Роджер. – Только сожаление тут не поможет, ведь так?
Джемми молча покачал головой, и глаза его наполнились слезами.
Роджер грозно откашлялся.
– Значит, так. Если ты достаточно вырос, чтобы тебе доверили работу, значит, ты уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за последствия, раз не справился с ней. Понятно?
Было очевидно, что Джему ничего не понятно, но он, отчаянно всхлипывая, кивнул.
Роджер протяжно втянул носом воздух.
– Я имею в виду, – проговорил он, – что собираюсь выпороть тебя.
Маленькое круглое личико Джемми побелело. Он моргнул и изумленно посмотрел на свою маму.
Брианна двинулась было к нему, но на ее предплечье сомкнулась рука Джейми, останавливая.
Не глядя на Бри, Роджер положил ладонь на плечико Джема и решительно развернул его к двери.
– Ладно, приятель. Выходи. – Он указал на дверь. – Иди к хлеву и жди меня там.
Джемми громко сглотнул. Лицо малыша болезненно посерело, когда миссис Баг принесла первую покрытую перьями тушку, а последующие события нисколько не улучшили его цвет.
Я думала, что Джемми стошнит, но обошлось. Плакать он перестал и заново начинать не собирался, но, казалось, весь сжался, сгорбив плечики.
– Идем, – сказал Роджер, и тот ушел.
Когда Джемми с опущенной головой поплелся на улицу, он выглядел, как идущий на казнь заключенный, и я не знала, смеяться мне или плакать. Поймав взгляд Брианны, я увидела, что та борется с похожими чувствами: она выглядела расстроенной, но уголок рта подрагивал, поэтому ей пришлось поспешно отвернуться.
Роджер очень тяжело вздохнул и, расправив плечи, пошел следом.
– Господи, – пробормотал он.
Джейми молча стоял в углу и не без сочувствия наблюдал за происходящим. Он шевельнулся, и Роджер взглянул на него. Джейми кашлянул.
– Хм-м… Знаю, ему впервой… Но, думаю, лучше выпороть пожестче, – тихо произнес он. – Бедный парнишка чувствует себя ужасно.
В изумлении Брианна искоса на него посмотрела, но Роджер кивнул, и его вытянутые в угрюмую линию губы немного расслабились. Расстегивая на ходу ремень, он отправился вслед за Джемом.
Мы втроем неловко стояли в кухне, не зная, что делать дальше. Брианна тяжело вздохнула, совсем как Роджер, выпрямилась, встряхнулась, словно собака, и взяла одну из убитых куриц.
– Их можно есть?
Для проверки я потыкала одну птицу – плоть под кожей была мягкой и дряблой, но кожа еще не начала отделяться. Взяв петуха, я его понюхала: ощущался резкий и сильный запах засохшей крови и кислый душок помета, но сладковатой тухлятиной не пахло.