– Боже мой… – Генри согнулся вдвое, держась за живот. Его лицо исказилось страдальческой гримасой.
– Генри, дорогой, прости меня. Я не хотел…
– Кто вы такой, сэр? – сердито воскликнул носатый мужчина.
– Я его дядя, – коротко пояснил Грей. – А кто вы, сэр? Доктор?
Мужчина с достоинством расправил плечи.
– Нет, сэр. Я лозоходец. Джозеф Ханникат, профессиональный лозоходец.
Генри все еще держался за живот и тяжело дышал, но ему, похоже, стало немного легче. Грей осторожно коснулся его обнаженной спины. Кожа была теплой, немного потной, но не горячей, как при лихорадке.
– Прости, Генри. Жить будешь?
Генри, к его чести, хрюкнул от смеха.
– Сейчас пройдет, – произнес он. – Через… минуту.
Миловидная чернокожая девушка застыла у двери.
– Этот человек действительно твой дядя, Генри?
Генри кивнул и сказал, тяжело дыша:
– Лорд Джон… Грей. Разреши пред… ставить миссис… Мерси Вуд… кок.
Грей церемонно поклонился.
– К вашим услугам, мадам. И вашим, мистер Ханникат, – вежливо добавил он и еще раз поклонился. – Могу я узнать, почему твоим животом занимается лозоходец? – выпрямившись, спросил он у Генри.
– Чтобы обнаружить кусочек металла, который беспокоит этого бедного молодого человека, – сказал мистер Ханникат, задрав свой длинный нос – лозоходец был на несколько дюймов ниже Грея.
– Это я пригласила его, сэр… ваша светлость. – Миссис Вудкок вошла в комнату. – Хирурги ничего не смогли сделать; я побоялась, что в следующий раз они его просто убьют.
Генри уже смог выпрямиться, и Грей уложил его, бледного и вспотевшего, на кровать, подоткнув под голову подушку.
Живот Генри не был прикрыт, и Грей увидел два сморщенных шрама от пуль и длинные, тонкие следы вмешательства хирургов, пытавшихся найти эти пули. Три ровных, аккуратных шрама. У самого Грея имелось пять таких на левой половине груди, и он сочувственно коснулся руки племянника.
– Так уж необходимо удалить эту пулю – или пули? – спросил он, глядя на миссис Вудкок. – Раз он до сих пор жив, то, наверное, пуля находится в таком месте, где…
Миссис Вудкок решительно покачала головой.
– Он не в состоянии есть, – без обиняков сказала она. – Не в состоянии ничего проглотить, кроме супа, да и того чуть-чуть. Когда его привезли сюда, он был худой – кожа да кости. – Она указала на Генри. – Как видите, теперь он немного поправился.
Поправился? Генри больше походил на мать, чем на Хэла, он всегда был краснощеким крепышом. Сейчас живот провалился, ребра торчали, тазовые косточки выпирали даже сквозь льняную простыню, а лицо цветом мало от нее отличалось – за исключением сиреневых кругов под глазами.
– Вижу, – произнес Грей и посмотрел на Ханниката. – Вам удалось что-нибудь найти?
– Да, по крайней мере, одну пулю. – Нагнувшись над Генри, лозоходец осторожно указал длинным тонким пальцем на его живот. – Насчет остальных я пока не уверен.
– Я же говорил, Мерси, что это бессмысленно.
Глаза Генри были закрыты, но его рука немного приподнялась, и миссис Вудкок так естественно взяла ее, что Грей прищурился.
– Даже если он прав, я не вынесу операции. Лучше умереть.
Невзирая на слабость, Генри говорил с убежденностью, в которой Грей признал фамильное упрямство.
Хорошенькое личико миссис Вудкок приобрело озабоченное выражение. Она бросила на Грея короткий взгляд, словно ощутив, что он на нее смотрит. Грей и не подумал скрывать свои чувства, и она дернула подбородком и почти свирепо посмотрела ему в глаза, не выпуская руки Генри.
«Даже так? – подумал Грей. – Ну-ну».
Он кашлянул, и Генри открыл глаза.
– Учти, ты очень обяжешь меня, если не умрешь прежде, чем я приведу попрощаться твою сестру, – сказал Грей.
Глава 49. Сомнения
1 июля 1777 года
Индейцы вызывали у него беспокойство. Генерал Бергойн находил их очаровательными. Но генерал Бергойн писал пьесы. А Уильям писал отцу письмо, стараясь подобрать верные слова, чтобы отразить терзающие его сомнения.
«Не то чтобы я считал его фантазером или полагал, что он не понимает истинной природы индейцев, с которыми имеет дело. Просто вспоминаются мне слова мистера Гэррика: писатель, словно Бог, направляет действия своих персонажей, имея над ними неограниченную власть. Миссис Коули тогда ему возразила: мол, это заблуждение – полагать, что создатель контролирует свои создания, более того: попытка обрести подобную власть, не обращая внимания на природу этих созданий, обречена на неудачу».
Уильям замер, покусывая перо. Он чувствовал, что приблизился к сути дела.
«Я считаю, что генерал Бергойн не вполне осознает независимость их ума и намерений…»
Нет, не совсем то. Уильям зачеркнул предложение и обмакнул перо в чернила. Он обдумывал фразу, отвергал ее и придумывал другую, которую постигала та же участь. Наконец он прекратил попытки быть красноречивым и решил не обременять разум сложностями. Было поздно, за день он прошел почти двадцать миль, и теперь ему хотелось спать.
«Он уверен, что сможет использовать индейцев, как инструмент, но, по-моему, он ошибается».
Уильям посмотрел на написанное, покачал головой и решил не тратить зря время: свеча уже почти догорела. Утешая себя мыслью, что отец гораздо лучше, чем он, знает индейцев – а возможно, и генерала Бергойна, – Уильям со вздохом присыпал строчки песком, стряхнул излишки и запечатал письмо, а затем лег в кровать и погрузился в сон без сновидений.
Беспокойство по поводу индейцев никуда не делось. Нельзя сказать, что они ему не нравились – нет, он любил общаться с индейцами, охотиться время от времени с ними или проводить вечера у их костров, попивая пиво и рассказывая истории.
– Дело в том, что индейцы не читают Библию, – сказал он Балкарресу однажды вечером, когда они возвращались с исключительно веселого ужина, который устроил генерал для своих офицеров.
– Кто? Погоди… – Майор Александр Линдси, шестой граф Балкаррес, ухватился одной рукой за дерево, чтобы устоять на ногах, а другой рукой принялся нащупывать ширинку брюк.
– Индейцы.
Сэнди повернул к нему голову и медленно прищурил один глаз в попытке разглядеть его другим. Во время ужина подавали много вина, а особого веселья попойке добавили женщины.
Сосредоточенно помочившись, Балкаррес облегченно выдохнул и закрыл оба глаза.
– В большинстве своем – согласен, – кивнул он.
Балкаррес решил, что вопрос исчерпан, однако Уильяму, чьи мысли сейчас немного путались, пришло в голову, что он недостаточно точно выразился.
– Вот, к примеру, если приказать индейцу идти, он может пойти. А может и отказаться, если что не так.
Майор сосредоточенно пытался застегнуть ширинку и не отвечал.
– В общем, я хочу сказать, что они не понимают приказов, – заключил Уильям.
– Да, не понимают.
– Ты вот приказываешь индейцам? – спросил Уильям. Балкаррес командовал легкой пехотой и распоряжался большим отрядом разведчиков, среди которых было много индейцев; он и сам нередко одевался как индеец. – А ведь ты шотландец.
Балкаррес наконец-то застегнул ширинку.
– Ты пьян, Уилли. – Он сказал это без упрека, скорее, довольным тоном человека, сделавшего полезное умозаключение.
– Да. Но утром я протрезвею, а ты так и останешься шотландцем.
Шутка показалась им забавной; пошатываясь и то и дело врезаясь друг в друга, они проходили некоторое расстояние, а потом останавливались и снова ее повторяли. Палатка Уильяма попалась им первой совершенно случайно, и Уильям пригласил Балкарреса выпить перед сном глинтвейна.
– Ус…покаивает желудок. Будешь лучше спать, – сказал он и чуть не упал в походный сундук, из которого достал кружки и бутылки.
Балкаррес сумел зажечь свечу и теперь держал ее в руке, по-совиному моргая от света. Затем принял кружку с глинтвейном и стал пить, прижмурившись, словно от наслаждения. И вдруг широко распахнул глаза.
– Какое отношение имеет шотландец к чтению Библии? – Видимо, в памяти всплыли слова Уильяма. – Ты назвал меня язычником? Моя бабушка – шотландка и все время читает Библию. Я и сам ее читал. Немного…
Уильям нахмурился, пытаясь вспомнить, что имел в виду.
– Библия ни при чем. Индейцы. Упрямые мерзавцы. Не идут. Шотландцы тоже не идут, когда им скажешь… ну, или не всегда. Я подумал, что вот причина. Почему они слушаются тебя, твои индейцы…
Балкарресу и это показалось забавным. Отсмеявшись, он медленно покачал головой.
– Ты… ты знаешь лошадь?
– Я знаю многих лошадей. Какую именно?
Струйка глинтвейна потекла по подбородку Балкарреса, и он утерся.
– Лошадь, – повторил майор, вытирая руку о штаны. – Ее трудно заставить. Когда ты видишь, что она собирается сделать, ты отдаешь ей такую команду, и лошадь решает, что ты приказал ей сделать то, что она хотела. И в следующий раз с большой долей вероятности она выполнит твой приказ.
– О! Да.
Они молча пили и обдумывали это глубокомысленное изречение. Наконец Балкаррес вышел из пьяной задумчивости.
– У кого, по-твоему, грудь лучше? – серьезно спросил он. – У миссис Линд или у баронессы?
Глава 50. Исход
27 июня 1777 года, форт Тикондерога
Меня начало беспокоить поведение миссис Рэйвен. На рассвете она подстерегла меня за казармой в помятой, будто ее долго не снимали, одежде, с пустыми и вместе с тем одухотворенными глазами. Она пристала ко мне и целый день ходила по пятам, беспрестанно болтая. Но ее разговоры, обычно хотя бы вскользь касавшиеся пациентов, которых мы наблюдали, и неизбежную рутину жизни в форте, сейчас вышли за узкие рамки забот текущего дня. Поначалу она всего лишь упомянула ранние годы своей замужней жизни в Бостоне. Ее первый муж был рыбаком, а она держала двух коз и продавала молоко на улицах. Я ничего не имела против того, чтобы узнать имена ее коз – Пэтси и Петуния; я и сама знала несколько достойных упоминания коз, особенно козла Хирама, чью сломанную ногу я лечила.