– Почему нет слова, противоположного «тускнеть»? – спросила я, наблюдая, как из темноты проступает лицо Джейми. Я провела пальцем по его брови и ощутила под ладонью колючую, упругую бородку. Я наблюдала, как становятся отчетливыми очертания крошечных завитков и пружинок рыжего, золотистого и серебристого цветов, кажущихся особенно яркими на фоне обветренной кожи.
– Не думаю, что оно нужно, – если ты имела в виду свет. – Джейми обвел взглядом мое лицо и улыбнулся. – Когда свет тускнеет, наступает ночь, а когда свет вновь становится ярким, то тускнеет ночь, так?
Так. Нужно было спать, но скоро уже проснутся солдаты и начнут шуметь.
– Интересно, почему женщины не развязывают войн?
– Это не для вас, саксоночка. – Его твердая, шершавая ладонь легла на мою щеку. – Это было бы неправильно – вы, женщины, уходя, слишком многое уносите с собой.
– Что ты имеешь в виду?
Джейми слегка шевельнул плечами, подыскивая слова, – неосознанное движение, словно ему жал мундир.
– Когда умирает мужчина, умирает только он. К тому же мужчины похожи друг на друга. Да, он нужен семье, чтобы кормить и защищать. Но это делает любой порядочный мужчина. А женщина… – Улыбнувшись, Джейми коснулся губами кончиков моих пальцев. – Она уносит с собой жизнь, когда умирает. Женщина – бесконечность возможностей.
– Ты дурак, если думаешь, что один мужчина похож на другого, – тихо сказала я.
Мы лежали, наблюдая наступающий рассвет.
– Сколько раз ты делала так, саксоночка? – внезапно спросил Джейми. – Сидела на границе тьмы и рассвета, держа в своих ладонях страхи мужчины?
– Много раз, – ответила я, но он знал, что это неправда.
Он повернул мою руку ладонью вверх и провел большим пальцем по холмикам и впадинам, суставам и мозолям, линии жизни и линии сердца. Его палец коснулся мясистой выпуклости холма Венеры, где еще виднелся тонкий шрам в форме буквы Д. Я носила его на руке лучшую часть моей жизни.
– Такова моя работа, – сказала я, и не думая шутить, однако Джейми все понял правильно.
– Думаешь, я не боюсь? Когда делаю свою работу? – спокойно спросил он.
– Боишься. Но все равно делаешь. Ты чертов игрок, а жизнь – самая азартная игра, так? Может, твоя жизнь будет на кону, а может, чья-то еще.
– Так. Видимо, тебе это знакомо. Я мало забочусь о себе, – задумчиво сказал он. – В общем, я хочу сказать, что время от времени совершал странные, хоть и нужные поступки. Мои дети выросли, мои внуки пребывают в добром здравии – а ведь это важнее всего, так ведь?
– Так.
Взошло солнце, где-то вдалеке закукарекал петух.
– Пожалуй, я не могу сказать, что боюсь так же сильно, как раньше. Я, разумеется, не собираюсь умирать, но, кажется, меньше жалею о том, что умру. А с другой стороны, – посмотрев на меня, Джейми улыбнулся краем рта, – наряду с тем, что я не так сильно боюсь за себя, я чуть меньше стремлюсь убивать молодых мужчин, которые еще не пожили как следует.
Похоже, это было нечто вроде извинения за Денни Хантера.
– Теперь будешь вычислять возраст мужчин, которые в тебя стреляют? – Я села и принялась вытряхивать из волос сено.
– Сложная задачка.
– Я искренне надеюсь, что ты не дашь себя убить каким-нибудь молокососам лишь потому, что они еще не прожили такую же насыщенную жизнь, как ты.
Джейми тоже сел и серьезно посмотрел на меня; из его волос и одежды торчали соломинки.
– Нет. Я их убью. Я всего лишь стану осторожней.
Глава 58. День независимости
4 июля 1777 года, Филадельфия
Грей никогда раньше не бывал в Филадельфии. Невзирая на ужасные улицы, город производил приятное впечатление. Лето украсило деревья зелеными кронами, и после прогулки на одежде Грея остались частички листьев, а подошвы сапог стали липкими от сока опавшей листвы. «Должно быть, жара повлияла на рассудок Генри», – мрачно подумал Грей.
Впрочем, он понимал племянника. Именно забота миссис Вудкок – стройной, приятно округлой в нужных местах, с миловидным личиком и живым нравом – помогла Генри выжить, когда к ней обратился офицер тюремной охраны, беспокоясь, чтобы узник, с которого можно получить прибыль, не умер до уборки урожая. Грей знал, что больной может привязаться к спасительнице, но сам он, слава богу, никогда не испытывал нежных чувств ни к одной из женщин, которые ухаживали за ним во время болезни. Ни к одной, за исключением…
– Черт, – невольно выругался он, обратив на себя пристальное внимание мужчины, похожего на священника.
Мысль жужжала назойливой мухой; захотелось накрыть ее чайной чашкой. Впрочем, он не мог оставить ее в покое и, осторожно приподняв чашку, обнаружил Клэр Фрэзер. Стало легче. Никаких нежных чувств. А с другой стороны, некий совершенно особенный вид волнующей близости – несомненно, из-за того, что она жена Джейми Фрэзера и знала о том, какие чувства он испытывал к Джейми. Разобравшись с Клэр Фрэзер, Грей вернулся к мыслям о племяннике.
Миссис Вудкок, бесспорно, прелестна, и так же бесспорно то, что для замужней женщины она слишком уж сильно увлеклась Генри. Пусть даже ее муж и был повстанцем – об этом ему рассказал Генри – и бог весть, когда он вернется, и вернется ли вообще. Что ж, даже если Генри и потеряет голову от любви к миссис Вудкок, они все равно не смогут пожениться. Какой разразился бы скандал, если бы Генри привел в дом вдову плотника, причем чернокожую, пусть и очаровательную!.. Грей усмехнулся, ощутив расположение к миссис Вудкок. В конце концов, Генри жив благодаря ей.
Пока еще жив. Непрошеная мысль зажужжала прежде, чем он успел прикрыть ее чайной чашкой.
Генри не хотел дальнейших операций, и Грей его понимал. Но и оставлять все как есть нельзя – Генри просто погибнет от истощения, вызванного болезнью и болью, которые лишали его жизненных сил. Тут не поможет и плотская привлекательность миссис Вудкок.
Нет, операцию нужно провести, и как можно скорее. В разговоре с Греем доктор Франклин упомянул некоего пожилого джентльмена, с которым водил знакомство, – доктора Бенджамина Раша, – назвав того незаурядным врачом и посоветовав при случае навестить его. Даже дал рекомендательное письмо, и теперь Грей собирался воспользоваться им, надеясь, что доктор Раш либо сам практикует хирургию, либо направит его к знакомому хирургу. Генри нуждается в операции, хочет он того или нет. В нынешнем состоянии везти его в Англию нельзя, а Грей пообещал Минни и брату, что привезет их младшего сына, если тот еще жив.
Он поскользнулся на грязном булыжнике, вскрикнул и взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие. Выпрямившись и не обращая внимания на хихикающих молочниц, которые наблюдали за ним, с невозмутимым видом привел в порядок одежду.
Черт побери, опять пришли мысли о ней! О Клэр Фрэзер. Почему?.. Ну понятно. «Эфир» – так она сказала. Попросила его добыть бутылку некой кислоты и сказала, что сделает из нее эфир. Не тот, небесный, а химическую субстанцию, которая лишает людей сознания, чтобы проводить хирургические операции… безболезненно.
Грей замер посреди улицы. Джейми рассказывал ему об экспериментах своей жены с этой субстанцией и подробно описал операцию, которую она сделала мальчику. Она вскрыла ему живот, вырезала больной орган и зашила рану, и все это время ребенок пребывал без сознания и ничего не чувствовал. А потом снова скакал, как кузнечик.
Грей снова пошел, но медленней, лихорадочно размышляя. Приедет ли она? Из Фрэзер-Риджа не так-то просто выбраться – хотя и не так сложно, как добираться от гор до побережья. Сейчас лето, погода стоит хорошая, путешествие займет примерно две недели. И если она приедет в Уилмингтон, то благодаря знакомствам во флоте он обеспечит ей плавание до Филадельфии на любом судне.
Сколько? Сколько займет у нее дорога – если она приедет? И если мыслить трезво – сколько осталось жить Генри?
Тревожные размышления прервала небольшая процессия, идущая навстречу. Состояла она из нескольких человек, в основном пьяных, судя по поведению: они кричали, толкались и махали платками. Юноша бил в барабан, полагаясь вместо умения на энтузиазм, а двое детей несли странное знамя в красно-белую полоску без какой-либо надписи.
Грей отошел к стене дома, пропуская их, однако они остановились у дома на противоположной стороне улицы и принялись что-то выкрикивать на английском и немецком языках – Грей уловил слово «свобода». Кто-то сыграл на трубе сигнал кавалерийской атаки, а потом раздались возгласы: «Раш! Раш! Раш!»
Господь милосердный, значит, этот дом принадлежит доктору Рашу, которого он искал. Толпа была настроена миролюбиво: доктора, похоже, не собирались вытаскивать из дома, обмазывать смолой и вываливать в перьях – говорят, широко распространенное развлечение. Грей осторожно подошел и тронул за плечо одну из девушек.
– Извините. – Ему пришлось наклониться ниже и почти кричать ей в ухо. Она обернулась и удивленно моргнула, а заметив его жилет с бабочками, широко улыбнулась. Грей улыбнулся ей в ответ. – Я ищу доктора Бенджамина Раша! Это его дом?
– Да, – удивленно подняв брови, ответил стоящий рядом юноша. – У вас к нему дело?
– У меня рекомендательное письмо к нему от доктора Франклина, нашего общего…
Юноша ухмыльнулся, но прежде, чем он успел что-либо сказать, дверь дома открылась и на крыльцо вышел худощавый, хорошо одетый мужчина лет тридцати. Толпа взревела, а мужчина, который, очевидно, и был доктором Рашем, со смехом помахал им рукой. Шум немного утих, и мужчина наклонился поговорить с кем-то из толпы. Затем он юркнул в дом и вышел уже в пальто, под рукоплескания спустился с крыльца, и толпа пошла дальше, с воодушевлением грохоча и трубя.
– Идем с нами! Там будет бесплатное пиво! – крикнул юноша в ухо Грею.
Вот так лорд Джон Грей очутился в преуспевающей таверне, празднуя первую годовщину опубликования «Декларации независимости». Звучали политические речи, пусть не слишком умело составленные, зато вдохновляющие. Грей узнал, что богатый и влиятельный доктор Раш не просто сочувствовал повстанцам, но и являлся одним из них. А новообретенный друг поведал Грею, что именно доктор Раш и доктор Франклин первыми подписали этот крамольный документ.