– Джейми, ты не можешь уехать, я понимаю, – настойчиво повторила я шепотом.
Он открыл потемневшие от душевной боли глаза и посмотрел на меня.
– Я не могу позволить тебе уехать без меня.
– Это… это ненадолго, – через силу произнесла я – дыхание перехватывало от горьких мыслей о грядущей разлуке, тем более такой долгой. – Я ведь и дальше уезжала. – Я попыталась улыбнуться. Его губы дрогнули, будто он хотел что-то сказать, но глаза по-прежнему смотрели с тревогой.
Я поднесла его искалеченную руку к губам и поцеловала, прижалась к ней щекой, опустив голову. По щеке сбежала слеза, и я знала, что он ощутил ее влагу, – другой рукой он обнял меня, и мы долго-долго сидели так, слушая, как ветер шелестит травой. На другой стороне озера в пошедшей рябью воде стояла на одной ноге цапля.
– Нам нужен юрист. Нед Гован еще не умер? – спросила я.
К моему удивлению, Нед Гован был жив. Сколько же ему лет? Восемьдесят пять? Девяносто? Беззубый и с кожей морщинистой, словно мятая бумага, но по-прежнему подвижный, как кузнечик, и не утративший хватки.
Это он составил соглашение о расторжении брака между Джейми и Лири, установил ежегодные выплаты Лири и приданое Марсали и Джоан. И так же быстро и даже весело он составлял сейчас документ об отмене алиментов.
– А теперь перейдем к вопросу о приданом мисс Джоан, – сказал он, задумчиво тронув перо кончиком языка. – В первоначальном документе вы, сэр, обозначили, что эта сумма – смею сказать, весьма щедрая – будет предоставлена девушке после брака и останется ее собственностью, а муж не будет иметь на нее права.
– Все верно. И что? – нетерпеливо сказал Джейми. Он как-то признался мне, что предпочтет, чтобы его голым сунули в муравейник, лишь бы не иметь дело с юристом дольше пяти минут, а мы обсуждали сложности соглашения уже добрый час.
– А то, что она не выходит замуж, – объяснил Гован с терпением, достойным уважения даже несмотря на то, что ему за это платили гонорар. – И вопрос в том, сможет ли она получить приданое…
– Она выходит замуж, – возразил Джейми. – Она становится невестой Христовой, вы, невежественный протестант.
Я удивленно посмотрела на Неда – не знала, что он протестант. Не утративший проницательности Нед заметил мое изумление и улыбнулся; глаза его блестели.
– Мадам, моя единственная религия – закон. Предпочтение одних ритуалов другим я считаю бессмысленным, Бог для меня лишь воплощение справедливости, и я служу этой Его ипостаси.
Джейми только хмыкнул в ответ на это утверждение.
– И помогло вам это? Ваши клиенты здесь даже не знают, что вы не папист.
Гован обратил взгляд своих блестящих темных глаз на Джейми.
– Надеюсь, вы не намекаете на такую подлость, как шантаж? Я не смею даже произнести название некоего почтенного шотландского заведения, зная ваше благородство, – и отметить, что без меня вы с этим чертовым договором не разберетесь.
Джейми глубоко вздохнул и поудобней устроился на стуле.
– Ладно, продолжайте. Что нам делать с приданым?
Гован охотно вернулся к текущему делу.
– Я поговорил с девушкой о ее пожеланиях. Как составитель договора, вы с согласия подписавшей его другой стороны, – он кашлянул при этом завуалированном упоминании Лири, – можете изменить изначальное условие. Раз уж, как я уже говорил, мисс Джоан не выходит замуж, хотите ли вы вообще отменить приданое, сохранить существующее условие или же изменить его?
– Я хочу отдать деньги Джоан, – сказал Джейми, ощущая облегчение: наконец-то он услышал что-то определенное.
– Абсолютно все? – спросил Гован, перо замерло в воздухе. – В юриспруденции слово «абсолютно» имеет несколько иное значение, чем…
– Вы сказали, что разговаривали с Джоан. Так чего же она хочет, черт возьми?
Гован выглядел счастливым – как всегда, когда сталкивался с очередным затруднением.
– Она хочет получить лишь небольшую часть приданого, чтобы отдать его монастырю. Полагаю, подобные пожертвования стали традицией.
– Вот как? А что будет с остальными деньгами? – Джейми выгнул бровь.
– Она хочет, чтобы остальные деньги получила ее мать, Лири Маккензи Фрэзер, но не просто так, а при соблюдении некоторых условий.
Мы с Джейми переглянулись.
– Каких именно условий? – настороженно спросил он.
Гован поднял морщинистую руку и раскрыл ладонь, собираясь перечислить условия.
– Первое: деньги нельзя будет получить до заключения брака Лири Маккензи Фрэзер с Джозефом Босуэллом Мюрреем, и оный должен быть зафиксирован в приходской книге Брох-Мход при свидетелях и за подписью священника. Второе: необходимо составить договор, по которому единоличной владелицей поместья Балригган становится Лири Маккензи Фрэзер до ее смерти, а потом тот, кого вышеупомянутая Лири Маккензи Фрэзер укажет в своем завещании. Третье: деньги выдадут не полностью и не сразу – будет назначено доверенное лицо, которое станет выдавать по двадцать фунтов в год лично вышеупомянутым Лири Маккензи Фрэзер и Джозефу Босуэллу Мюррею. Четвертое: эти ежегодные выплаты должны будут использоваться только на содержание и ремонт поместья Балригган. Пятое: очередная выплата будет производиться только после предоставления задокументированного отчета о том, на что пошла предыдущая часть денег. – Гован согнул большой палец, опустил сжатую в кулак руку и поднял палец на другой руке.
– Шестое и последнее: доверенным лицом назначается Джеймс Александр Гордон Фрэзер Мюррей из Лаллиброха. Вас устраивают эти условия, сэр?
– Да, – твердо сказал Джейми и поднялся. – Оформите договор, мистер Гован, а я, если никто не возражает, собираюсь пойти и выпить бокал-другой виски.
Гован закрыл чернильницу, сложил документы аккуратной стопкой и тоже поднялся, хотя и медленней, чем Джейми.
– Я хочу выпить с тобой, Джейми. Хотелось бы услышать о войне в Америке от тебя. Кажется, это величайшее из приключений!
Глава 83. Подсчет овец
Времени оставалось все меньше. Йен-младший стал хуже спать. Нужно было уезжать, искать Рэйчел, и стремление увидеть ее горело в нем так, что жгло грудь. Тетя Клэр говорила, что это изжога – мол, он глотает еду, почти не пережевывая, но она ошибалась – он ел мало, просто не мог есть.
Он проводил с отцом столько времени, сколько мог. Сидя в углу «комнаты для разговоров» и наблюдая, как отец и Джейми, его старший брат, обсуждают дела Лаллиброха, Йен не представлял, как так можно – просто встать и уйти. Оставить их. Оставить отца навсегда.
Днем у него всегда находились дела, приходили люди, он с ними говорил, потом бродил по окрестностям, и строгая красота родного края успокаивала разбушевавшийся в груди пожар. Ночью в доме царила тишина, перемежаемая приглушенным кашлем отца и тяжелым дыханием двоих племянников, спящих в соседней комнате. Йену начинало казаться, что дом тоже дышит – неровно, тяжело, и точно такое же дыхание вырывалось из его груди, и он садился, хватая ртом воздух. В конце концов он вставал, крадучись спускался по лестнице с сапогами в руках и выскальзывал из кухонной двери под ночное небо, покрытое то облаками, то звездами. Он гулял, и свежий ветер раздувал угли в его груди до пожара, а когда жжение становилось нестерпимым, Йен плакал и на него снисходил покой.
Однажды он обнаружил, что дверь уже открыта. Он осторожно вышел, огляделся, но никого не увидел. Наверное, это Джейми-младший пошел в сарай – одна из коров должна была вот-вот разродиться. Наверное, следует пойти и помочь ему… но в груди слишком сильно жгло, лучше сначала немного пройтись. Если бы Джейми нуждался в его помощи, он сам бы позвал.
Йен пошел к холму, мимо загона для овец. В лунном свете валунами белели спящие животные. Время от времени они тихо блеяли, словно им снились какие-то их овечьи кошмары.
И один из кошмаров вдруг появился перед ним – вдоль забора кралась темная тень. Йен вскрикнул, и ему тут же ответило нестройное блеяние проснувшихся овец.
– Ш-ш-ш, a bhailach[60], – шепнула тень голосом его матери. – Разбудишь стадо, а они своими воплями и мертвых поднимут.
Он наконец-то разглядел маленькую, худую фигурку матери. Неубранные волосы темным облаком лежали на белой сорочке.
– Кстати, о мертвых, – резко ответил он, чувствуя, что сердце бьется где-то в горле. – Я принял тебя за призрака. Что ты здесь делаешь?
– Считаю овец, – насмешливо ответила она. – Кажется, именно так делают, когда не могут заснуть?
Он подошел к ней и оперся о забор.
– Вот как. И помогает?
– Иногда.
Они стояли, наблюдая, как овцы успокаиваются и засыпают. От них пахло пережеванной травой, навозом и грязной шерстью, и это странным образом успокаивало. Помолчав, Йен спросил:
– Стоит ли считать овец, когда и без того знаешь, сколько их?
Мать покачала головой.
– Нет, я всего лишь повторяю их имена. Это словно четки перебирать, только не задавая вопроса. Вопросы изнуряют.
«Особенно когда знаешь, что тебе ответят «нет», – подумал Йен и, повинуясь душевному порыву, обнял мать за плечи. Она удивленно хмыкнула, но расслабилась и положила голову ему на плечо. Он ощущал ее тонкие, будто у птицы, косточки, и его сердце было готово разорваться от боли.
Они немного постояли так, потом она высвободилась, отступила и посмотрела на него.
– Захотел спать?
– Нет.
– Ладно, тогда идем.
Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла прочь от дома.
В небе сияла лишь половинка луны, но глаза уже привыкли к темноте, и Йен без труда поспевал за матерью, невзирая на путающуюся в ногах траву, камни и растущий на склоне холма вереск.
Куда она ведет его? Точнее, зачем? Они поднимались на холм к старой башне – рядом с ней находилось кладбище. Сердце заледенело – она собирается показать ему место для могилы отца?
Она вдруг резко остановилась и нагнулась, и он чуть не налетел на нее. Выпрямившись, она вложила в его ладонь камень.