На Янове рабочие были растерзаны будто бы дикими зверями, но при этом челюсти у зверей были человечьи. Сила только была нечеловеческая: вагон-теплушка, где жила бригада, буквально разнесли на щепки, и конечности у жертв вырвали, что называется, с мясом.
Глок был убит из неизвестного оружия, оставляющего в теле идеально ровные отверстия диаметром пять сантиметров.
И этот наш сегодняшний солдат. Действительно, по меткому выражению Андреева, высосан досуха. Еще след этот когтистый. Я уверен, что Мощин снял с него слепок. И слепок этот подошьет к рапорту. Пусть в Москве разбираются, что за зверь. Да и вообще…
В землянку с шумом ворвался высокий худой фашист и встал посреди помещения с надменно заложенными за спину руками. Был он немолод, плешив, с густыми рыжими бакенбардами и крючковатым носом, серая полевая форма СС порядком потрепана и местами даже порвана, сбоку на ляжке темнело пятно, в котором я распознал засохшую кровь.
Вслед за фрицем зашел Сан Саныч, демонстративно протирая руки.
– Прошу любить и жаловать, – сказал он. – Карл Нойман, унтершарфюрер СС.
Услышав свое звание, Нойман вытянулся и сделал попытку щелкнуть каблуками. Нижняя часть лица его была покрыта, как налетом, рыжей щетиной, в глубоких складках по бокам носа виднелась грязь, а в светлых до белизны глазах застыло знакомое выражение пойманного с поличным вора.
Я отставил кофе, к которому даже не притронулся, и поднялся навстречу немцу.
– Товарищ лейтенант, если вам нужен переводчик, то я готов помочь, – сказал Сан Саныч.
– Товарищ сержант, – ответил я в тон. – Я не нуждаюсь в ваших услугах, потому что владею немецким в совершенстве.
Соврал, конечно, но моих знаний немецкого вполне хватит, чтобы расспросить фашиста об интересующих вещах.
– Пошли! Комм, комм! – Я развернул немца к двери и толкнул в спину.
– Возьмите, пожалуйста.
Минаев протянул мне ключи от наручников. Наручники скорее всего были его – кому из нас пришло бы в голову тащить что-то подобное на войну? Надо будет эти кандалы ненароком потерять. Пусть не выделяется из коллектива, пользуется веревкой.
Немец, поднявшись из землянки, хмуро поинтересовался, куда его ведут. Я указал направление и толкнул фашиста. Он удрученно двинулся вперед, и я машинально отметил схожесть его фигуры с фигурой шефа.
А ведь не могли окопные фрицы не интересоваться, что там происходит в Чернобыле. Сидят на позициях, со скуки маются. Обстрелы по расписанию вряд ли можно назвать войной. Наверняка какие-то догадки есть. А может быть, нашелся кто-то, кто не смог пересилить любопытства и сбегал посмотреть… Лучше всего захватить кого-нибудь из тех чернобыльских «инженеров», но эта задача вряд ли выполнима.
– Здравия желаю, командир! Молодец, что целый!
Сержант Коваль сидел перед входом в блиндаж на бревнышке и точил нож. Лезвие было необычной, очень хищной формы и даже с мелкой пилкой на обухе – ни разу не видел такого, хотя за время работы в МУРе собрал целую коллекцию.
– Никак нашего фрица привел?
Коваль поднялся навстречу, пожал мне руку.
– Ну да, весь день просился к нам. Говорит, хочу к тем милым людям, что ночью катали на лодке и дали пострелять из настоящего автомата.
– Вот! – поднял палец Коваль. – Зверь, он тоже доброту чувствует.
На звук голосов из блиндажа вылез еще один герой победоносного рейда, Мамажан Нурбаев, и тоже с ножом в руке. У него нож был обычный – среднестатистическая финка. Судя по всему, солдат только что проснулся: вся его щуплая фигурка была как-то скособочена, гимнастерка расстегнута, а черные короткие волосы торчали в разные стороны.
– Шешен амы! – Узкие глазки Нурбаева удивленно распахнулись. – Собак фашистский! Зачем живой, а?
– Мамай, ты иди, ладно? – поморщившись, попросил Коваль.
Нурбаев обиженно насупился и скрылся в блиндаже.
– А действительно, зачем ты его привел?
– Надо кое-какие сведения узнать. Думаю, от них будет зависеть наше следующее задание.
Я угостил сержанта папиросой и уселся на бревнышко, жестом пригласив его сесть рядом. Карл Нойман стоял напротив нас, как двоечник перед строгими учителями.
– Спасибо тебе, кстати, что из речки вытащил, – сказал немного смущенно.
– Спасибо не булькает, – отмахнулся Коваль. – Так что ты от фрица-то хотел? Думаешь, он знает что-то такое, что мои бойцы еще не разведали?
Говорил сержант вроде бы шутливо, но я почувствовал в его словах нечто наподобие ревности. И решил на этом сыграть:
– А ты знаешь о Чернобыле?
– Чего? – вытаращился на меня Коваль.
– Чернобыль. Поселок. На той стороне реки.
– Ничего там нету! – уверенно заявил Коваль. – Пустой он.
– А вот и есть! – заявил я. – Там работают какие-то берлинские немцы непонятной принадлежности. Что-то то ли роют, то ли строят. И нам нужно узнать, кто они и что делают.
– А откуда такие сведения? – Сержант озабоченно почесал массивный подбородок.
– Да вот он и рассказал. – Я кивнул на немца. – Говорит, лазают там какие-то, а что за люди и зачем – он вроде как представления не имеет. Начальство считает, что наш фашист скромничает. Посему имею приказ разговорить и, если понадобится, через членовредительство.
Немец уныло рассматривал окрестности, но я видел, что он внимательно прислушивается к нашему разговору, хотя по-русски наверняка не понимает.
– Слушай, давай-ка небольшой спектакль разыграем, – понизил голос Коваль. – Ты же ему не сказал, зачем сюда повел? Ну вот. Сделаем вид, будто нам приказали его повесить. Сейчас Мамая позову, он веревку возьмет, и вы его вон к тому дубу отведете… Пока Мамай петельку прилаживает, ты ему расскажи, что за отказ сотрудничать приказано его в расход. Думаю, сразу придете к взаимопониманию.
Мне, признаться, идея сержанта очень понравилась. Я уж переживать начал, что придется применять к пленному «меры физического воздействия». Хоть и фашист он, и сволочь, и вон на рукаве нашивка «старого бойца», но все-таки… Пристрелить – это пожалуйста, а пытать – мы же не они, чтобы таким паскудством заниматься.
– Зови Мамая, – велел я и, поднявшись, заявил немцу официальным немецким языком: – Карл Нойман! Ваша вина не требует доказательств, ваши сведения ничтожны, я имею приказание вас повесить за шею за ненадобностью.
Ну, может быть, не так стройно изложил, может быть, даже с падежами там не очень сошлось… Но главное – смысл он понял. Побледнел, отчего контрастно выступила щетина, залопотал что-то про конвенцию о военнопленных.
– Как?
Я подскочил к немцу и оперся о него, потому что снова накатил приступ головокружения. Фриц испуганно сжался.
– Чего ты сказал? Военнопленный? – прокричал я ему в лицо. – А как вы с нашими поступаете, а? Вы, дерьмо, пришли на чужую землю. Грабить и убивать. Вас каждый советский человек имеет право расстреливать, как собак. – Я схватил его за грудки и притянул к себе. – Как собак, Карл!
– Э, командира, зачем кричишь-объясняшь. Пошли фашист вешат.
Нурбаев стоял уже собранный: на шее у него висел моток веревки, в одной руке хлипкий дощатый ящик, в другой – финка. Косоглазая рожа лучилась от предвкушения удовольствия.
– А ящик зачем?
– Как зачем, э? Без ящик тольк дурак вешает!
Я не нашелся, что на это ответить, поэтому схватил фрица за локоть и толкнул к рощице. Он поначалу упирался, продолжая что-то лепетать про конвенцию, но потом зашагал резвее, даже будто бы заторопился, повизгивая от нетерпения. Случайно обернувшись, я понял, в чем дело: Нурбаев сноровисто покалывал немца ножом пониже спины.
Мы поднялись на холм, остановились у молодого, но уже кряжистого дуба. Фашист запричитал и плюхнулся на землю, Нурбаев стал готовить виселицу, а я подошел к краю холма.
Солнце клонилось к горизонту, окрашивая все вокруг в золотистые тона. Холм волнами спускался к реке, горел осенним разноцветьем перелесок над нашими позициями, река, своим изгибом напоминающая казацкую шашку, дремала в кружевных ножнах кустистых берегов…
– Твар фашист, пашли на веревк висеть, – нарушил гармонию голос Нурбаева.
Я печально вздохнул и вернулся к трудовым будням. Мамай, угрожая финкой, тащил немца к месту казни. Петля уже свешивалась с ветки, под ней стоял ящик, другой конец веревки был привязан к стволу.
– Вспоминайте, Нойман, что вам известно про группу, работающую в поселке Чернобыль.
– Я не знаю… я только… – Немец тянулся ко мне, перегибаясь через низкорослого киргиза.
Я только сейчас заметил, что у Нурбаева сзади за ремень заткнут холщовый мешок. Действительно, хорошо подготовился – чувствовался опыт.
– Я вам не верю, – холодно сообщил я немцу.
И, усевшись на землю, равнодушно достал папиросу, прикурил. Нурбаев энергичными пинками загнал фашиста на ящик, нацепил ему на голову мешок и накинул петлю.
– Хорошо, я скажу! – закричал немец приглушенно.
– Ну вот, уже лучше, – равнодушно похвалил я. – Слушаю вас.
Нурбаев лихо выбил ящик из-под фашиста. Веревка спружинила, шея громко хрустнула. Я подавился дымом.
– Ты чего?! – Горло перехватило, слова еле проталкивались. – А поговорить?
– Чего фашистск морд сказат может, э? Пуст висит, так хот на человек похож!
Немец перестал дергать ногой и теперь тихо качался, чуть поскрипывая веревкой.
Глава 10
Дрова уютно постреливают, отсветы бегают по ржавым гофрированным листам. Мы сидим на бревнах, выложенных квадратом вокруг огня, дым, плавно загибаясь, уносится в рваную дыру, идущую вдоль клепаного шва потолка. Это место называется «Ресторан». С тех пор как вся выжившая сталкерская братия собралась на брошенной военной базе, ночевки у костра ушли в прошлое. Но привычка никуда не делась. В ностальгических целях, а также чтобы расслабиться и полечить нервы, внутри разрушенного ангара было устроено это «место для пикника». С молчаливого согласия руководства, которое, откровенно говоря, и само сиживало здесь. Бабай, бывало…