– Погодите, погодите, – бормочу жалобно. – Что значит уцелели? А одержимые?
– Одержимые все с северо-восточного луча, – заявляет Чапай.
– И что, мы зря всех приблудных выгнали?
– Почему зря? – Чекист не согласен, он возмущенно фыркает. – Между прочим, неизвестно еще, что будет с другими, как они себя проявят. И мы их не выгнали. Они все тут рядом, в километре. Если надо, всегда поможем. Пусть пока в карантине посидят, а там поглядим…
Я смотрю на Чапая: он, развалившись на бревне, курит. И вовсе не весело ему – даже намека на смех нету в прищуренных на меня глазах.
– Значит, Армада действительно существует?
– Во всяком случае, существовала, – отвечает Чапай. – Но у меня есть очень серьезные подозрения, что именно она и рванула. Это я про Взрыв.
– Не, – мотает головой Чекист.
– Чего «не»?
– Если бы она взорвалась, Зона бы исчезла.
Логично. Я жду, что ответит Чапай. Но Чапай молчит. Чекист тоже ждет, потом разливает по стаканам остатки коньяка. Почему-то снова пьем, не чокаясь.
– Ну чего, расходимся? – Чапай оглядывает компанию.
Чекист пожимает плечами, я молчу. Желание продолжать пьянку куда-то испарилось. Есть о чем подумать. Пытаюсь увязать воедино все, что услышал от друзей. Краем сознания фиксирую, что ребята собираются, сгребают со стола посуду, мусор…
– Ты идешь, Глок?
– Посижу еще.
– Ну бывай.
Легенда про Армаду – Кристалл, исполняющий желания, – возникла, наверное, вместе с Зоной. Во всяком случае, когда я сюда пришел собирать материал для серии статей, уже сложился целый пласт фольклора об Исполнителе желаний и сталкерах, которым посчастливилось до него добраться. Но прав Чапай – неспроста тут куда ни плюнь секретные лаборатории. Дыма без огня не бывает.
– Эй, ты кто?
Я, оказывается, как-то незаметно для себя добрался до ворот. Окликнули со смотровой вышки. Успокоительно машу рукой.
Пост на вышке круглосуточный. Скорее дань традиции, чем необходимость: база была неплохо оборудована защитой еще при прошлых хозяевах, вояках, а потом мы довели это дело до ума. Датчики-детекторы, минные поля, турели – к нам просто так не подступишься. Автоматика покрошит в капусту любого супостата. Но с живыми наблюдателями оно как-то надежнее.
– Это ты, Кочан? – кричу, всматриваясь в темный грибок вышки.
– Глок? Чего ты там шляешься?
– Воздухом дышу.
Небо чистое, но звезды еле видны – всю красоту засвечивает мощный прожектор, бьющий в зенит с крыши. Чтобы нормально полюбоваться звездными россыпями, нужно отойти подальше.
– Кочан, друг, открой ворота. Хочу прогуляться.
Шея затекает, я опускаю голову. Кочан – хороший парень, не откажет в просьбе старому товарищу. И точно: звонко щелкают засовы, ребристая створка отъезжает в сторону, совсем чуть-чуть, но мне достаточно.
– Стой! – крик сверху. – Дай хоть пушки отключу!
Жду с полминуты.
– Все?
– Гуляй!
Очень тепло. Темнота такая густая, что, кажется, ее можно потрогать рукой. Иду почти что на ощупь. В лицо дует пахучий, пропитанный запахами осеннего леса ветер. Глаза привыкают к ночи, становится видна бледная линия асфальтовой дороги. Кое-где во мраке чуть тлеют, переливаются пятна аномалий. Далеко-далеко, на пределе слышимости, кричит какая-то птица: жалобно, монотонно. Совсем рядом потрескивает, играя синими искрами, «разрядник». Обочины шелестят кустами. Я иду, и звук шагов гармонично вписывается в звуковое оформление. Невидимый камешек вылетает из-под подошвы, сухо пощелкивая, скачет во мрак. И чем дальше от базы, тем ярче разгораются звезды. А у самого горизонта плывет на месте тонкий багровый коготь месяца.
Снова посещает странное чувство: вдруг я единственный человек на этой планете, который сейчас любуется звездным небом? Наверное, так оно и есть. Мысль о том, что на всей Земле не осталось практически никого живого, почему-то уже не вызывает никаких эмоций. Вообще мы, сталкеры, наверное, оказались наиболее подготовленными к Катастрофе. Я имею в виду – психологически. Мы изначально были поставлены вне закона и прекрасно научились обходиться без внешнего мира. И когда этот мир исчез, для нас, по сути, ничего не поменялось. Единственная проблема – питание. Но запасов консервированной пищи хватит надолго, а сельскохозяйственные опыты внушают здоровый оптимизм. Осталось только живность приручить. Но и тут, думаю, проблем не будет: свинья останется свиньей, и никакие мутации не смогут этого изменить…
Спереди доносится легкий хруст веток, я всматриваюсь во мрак: полосу асфальта пересекает какой-то большой сгусток темноты. Замирает на секунду, обжигает меня невидимым взглядом, потом бесшумно исчезает. Крупный зверь, и, судя по плавным движениям – не травоядный. Странно как-то, что я решился выйти в Зону ночью без оружия. Мой верный «Глок» не в счет: при всем уважении к машинке, она вряд ли сдюжит против чего-нибудь такого, что сейчас перешло дорогу… Но возвращаться тоже не хочется: база осталась далеко позади, луч прожектора отсюда выглядит как тонкий белый клин, воткнутый вертикально в землю.
Где-то далеко слева из земли поднимается острый язык пламени, покачавшись из стороны в сторону, опадает, но от него занимается трава – полукруг багрового огня, разрастаясь, медленно ползет в мою сторону. Он очень напоминает месяц, зависший над горизонтом, даже цвета совпадают…
Я перевожу взгляд на дорогу и замираю на месте: напротив меня стоит человек. Высокий, худой, в плаще с накинутым капюшоном. Лица, разумеется, не видно. И рук не видно. Возможно, на нем армейская плащ-накидка.
Переливаются на небе звезды. Шумит ветер. Больше никаких звуков: мы стоим молча. Пусть я не вижу его лица, но очень четко ощущаю, как он меня разглядывает: цепко, оценивающе. Я невольно распрямляю плечи.
А потом он разворачивается и уходит в темноту. Я остаюсь на месте. И только спустя какое-то время осознаю, что это не ветер ударил по ушам – это тот, в плаще, еле слышно прошелестел: «Доброй дороги». И тебе доброй дороги, черный человек, куда бы ты ни шел на этой вымершей планете. Появляется мысль окликнуть, пригласить к нам хотя бы переночевать…
Но тут на меня накатывает. Как-то разом осознаю, что происходит: я стою посреди Зоны ночью, а из оружия – только пистолет. И далеко позади луч прожектора, отмечающий местоположение базы. До него не меньше километра. Ночь! Зона! Пистолет!
Бьется сердце, гремят в такт подошвы по разбитому асфальту. Я выдаю себя топотом. Но это неважно. Бежать, бежать как можно быстрей! Единственный шанс выжить. Всего километр. Я несусь, и шумит кровь в ушах, смешиваясь со свистом ветра. Скачет, дергается прожектор, но при этом становится все ближе и ближе. Воздуха уже не хватает, обожженное дыханием горло перехватывает острой резью. Вот уже проступили из черноты контуры высокого забора. Осталось совсем чуть-чуть!
Справа доносится резкий визг сервопривода, и я, не успев ничего подумать, инстинктивно падаю на землю. Реакция спасает жизнь: ночь наполняется грохотом, над головой мелькают огненные полосы. Откатываюсь в канаву, выхватывая на лету рацию. На вышке вспыхивает прожектор, луч начинает судорожно мельтешить по дороге. Там, где я только что лежал, асфальт рвет крупнокалиберная очередь.
– Кочан! – ору, до хруста вдавив кнопку. – Кочан, сука! Вырубай турели!
Резко наступает тишина. И в этой тишине испуганно хрипит рация:
– Кто это?
Витиевато выругавшись, поднимаюсь из канавы, встаю на свет. Глазам больно даже через закрытые веки.
– Глок, ты? – снова хрип динамика. – Откуда взялся?
– Ты что ж, гад, делаешь? – ору без всякой рации.
– А хрен ли ты там лазишь? – летит в ответ сверху. – Крыша поехала?
Тело бьет дрожь. Левую руку холодит, что-то стекает меж пальцев. Ранило? Разжимаю кулак. На окровавленной ладони блестит маленький кристаллик в форме октаэдра: с одной стороны прозрачный, с другой черный.
Глава 11
Я был здесь два года назад. Этот аргумент, насколько я понял, стал решающим: Мощин одобрил мероприятие. Но сейчас, оглядывая залитые мутным лунным светом постройки железнодорожного узла «Янов», я честно спрашивал себя: а хрен ли толку? За два года тут все изменилось.
Станцию, не достроенную до войны, достроили немцы. Из знакомых ориентиров остались только рельсы.
За одноэтажным, приплюснутым к земле зданием вокзала серел жестяной скат крыши пакгауза. К пакгаузу жалась вереница цистерн, возглавляемая паровозом. На заднем плане высился смазанный туманом частокол пирамидальных тополей.
Луна плыла сквозь облачную пелену, вокруг почти полного диска явственно проступали дифракционные кольца. Спектральные оттенки были единственным цветным пятном, весь остальной пейзаж напоминал нечеткое изображение в газете. В воздухе растекалась серебристая дымка, скрадывающая детали.
Я лежал за стволом огромной сосны. Рядом притулился сержант Коваль. Клименко растянулся под кустом орешника. Прямо перед нами была невысокая, в полметра, железнодорожная насыпь. От свежих шпал остро тянуло смолой.
– Верста! – почти беззвучно прошипел Коваль. – Уйди в тень!
За час, прошедший с начала рейда, рядовой Клименко по кличке Верста успел сорваться в реку с опоры разрушенного моста и рассечь бровь, споткнувшись о рельсу. Глядя, как его долговязая фигура в стиле гусеницы убралась за куст, я почувствовал себя матерым разведчиком. Но кольнула мысль: может быть, Коваль специально взял это недоразумение, чтобы повысить мою самооценку? Мамай отрабатывает наказание, это ладно – но, кроме Мамая, у нас в роте что, нет профессионалов? Вряд ли в разведчики по комсомольской путевке набирают…
– Ну чего? – прошептал Коваль над ухом. – Идем?
– Ты правда считаешь, что они не выставили здесь пост? Вон же вагоны, склады какие-то…
– Я тебе отвечаю, нет тут никого. И в Чернобыле тоже нет. Туда двигать – только ноги зря собьем.