– Сойдет? – спросил Мощин, дождавшись окончания осмотра.
– А есть варианты?
– Вот именно! – скупо улыбнулся полковник, но тут же сменил тон: – К делу. Сегодня… точнее, уже вчера, около шести часов утра примерно в тридцати метрах от наших позиций был обнаружен труп немецкого солдата, фельдфебеля в форме артиллериста. Сквозное ранение спины чуть ниже левой лопатки: идеально круглое отверстие диаметром около пяти сантиметров. Поражающий элемент не найден. Оружие идентифицировать не удалось. Есть мнение, что этот случай по нашей части.
Деловая манера полковника, хорошо знакомая по работе в МУРе, перечень фактов, четкие формулировки – я невольно почувствовал азарт. Может быть, действительно по нашей части? У него, шефа, отменное чутье.
– Тело? – спросил я быстро.
– В Ельск отвезли, в морг.
– Место осмотрено?
– С этим затруднение, Леша, – вздохнул полковник и поскреб ногтем край лежащей перед ним тетрадки. – Берег реки, у самой воды. Склон простреливается противником – до его позиций на том берегу не больше двухсот метров. Осмотр возможен только ночью…
– Ну так осмотрели? – нетерпеливо перебил я.
– Осмотрели, куда деваться-то. Но так, по мере возможности. – Мощин пожал плечами совершенно по-штатски. – Лично лазил. Ничего не нашли.
– С чего вы взяли, что неизвестное оружие? Вдарили чем-то типа трубы…
– Поедешь завтра в морг, сам посмотришь. Аккуратное отверстие на кителе, майке, ровные края раны, явный полукруг на лопатке, ребрах… И никаких деформаций. Как дыроколом пробили.
– Кто еще этим занимается?
– Пока никто, – лукаво улыбнулся полковник.
– Как это? А пятый отдел? Чудо-оружие все-таки.
– Я не докладывал. Возможно, это наш шпион. Если так, им сразу займутся другие, а нас отодвинут.
– Почему сразу шпион? – отметил я, вытягивая из командирской пачки еще одну папиросу.
– Почему?… – переспросил полковник, окинув меня каким-то странным взглядом, будто примеряясь, как половчее ударить.
– Чего? – Я сразу же насторожился.
Знаем этот взгляд, встречали уже. Сейчас будет интересно! Мощин закурил, посидел какое-то время, выпуская дым в потолок. Гремя котелками, вернулся Сема. Без слов разложил добытую провизию на ящике и так же без слов, покосившись на нас, молча выпускающих дым, вышел.
– На правом бедре трупа фельдфебеля была обнаружена русская надпись, предположительно кровью: «ле Андре». Расшифровано мной как «лейтенант Андреев».
– Не слишком ли самоуверенно?
– Отнюдь. В нашем стрелковом полку как раз имеется лейтенант Андреев, командует разведротой.
– Резонно, – согласился я. – Но зачем было писать его имя на трупе?
– Интересно другое: прозектор клянется, что при первичном осмотре, когда срезали одежду, надписи этой не было. Появилась она потом.
– Ну это понятно. Вряд ли немец перед тем, как перейти на сторону врага, писал кровью на бедре имя советского командира.
– А между тем писал именно он, – спокойно, даже как-то равнодушно заявил полковник.
И снова мы уставились друг на друга. В наступившей тишине было слышно, как потрескивает фитиль в керосинке и шуршит что-то за обшивкой стены. Я глубоко, до рези в горле, затянулся и растер окурок по стенке гильзы-пепельницы.
– Откуда такая уверенность? – поинтересовался лениво.
– На-ка вот, посмотри.
Пока шеф рылся в бумагах, я незаметно стянул из пачки пару папирос – от него не убудет, а у меня от ихней махорки глаза вываливаются. Только успел припрятать добычу, как Мощин бросил передо мной небольшую книжицу в потрепанной кожаной обложке, перетянутую бечевкой.
– Что это?
– Что-то вроде дневника нашего русско-немецкого трупа. Рекомендую ознакомиться. Весьма занимательно.
Глава 2
Когда город теряет свое имя? Сталинград во время Второй мировой разнесли в пыль, но он все равно остался Сталинградом. А вот этот, хоть и разрушились преимущественно только высотки, Киевом больше не назовешь, язык не поворачивается. Город похож на высосанную пауком бабочку – оболочка сохранилась, а внутри пусто.
Мы идем по широкой улице, асфальта не видно под толстым слоем серой пыли. Пыль ленива и тяжела, она не взвивается в воздух, не липнет к ногам. А может быть, это пепел. Ведь куда-то же делись все люди? За напарником, Буром, тянется вереница следов: серый налет с филигранной точностью повторяет рисунок подошв. Пыль недвижима, но я знаю, что спустя пару дней эти отпечатки исчезнут. Жуткое место Город.
Бур держится ровно по центру, голова его равномерно поворачивается из стороны в сторону – он следит за окнами. Точнее, за оконными проемами, – окна разбиты, покорежены, вырваны с мясом. Я иду следом, чуть левее, чтобы иметь свой сектор обстрела.
Все дома кажутся одинаковыми, потому что однообразно облеплены пылью. Брошенные вдоль улицы машины тоже присыпаны, да так густо, что иной раз и модель не разберешь. Даже солнце, периодически выглядывающее из-за облаков, не в силах разбавить эту серость. Иногда луч высекает искру из осколка стекла или какой-нибудь металлической детали, но от этого еще тоскливее.
Улица, прямая как стрела, вдалеке упирается в небо. Этого неба здесь очень много. В Городе оно доминирует, выступает из всех щелей, лезет между домами и даже сквозь них.
– Говорят, тут собаки появились, – обернувшись на секунду, сообщает Бур.
Ну да, собаки. Друзья человека. По старой памяти поселились там, где раньше обитали их хозяева. Только чем им тут питаться? Тенями и пеплом? Маловероятно. Да дело даже не в пище – просто никто тут долго находиться не может. То ли атмосфера такая, то ли еще что. Говорят, раньше легче было. Не знаю, не пробовал. Сейчас мы только полчаса в Городе – и уже начинаются слуховые галлюцинации: кажется, что где-то вдалеке кричат люди. Трясу головой – проходит. И снова идем в тишине.
Отмечая еле видные под слоем пыли контуры тротуаров, вдаль уходят шеренги фонарных столбов. Провода на них отсутствуют, закопченные плафоны грустно нависают над дорогой.
Мы поворачиваем за угол и упираемся в пустоту. Перед нами широкая площадь, которую пересекает проспект. Здесь почти нет пепла: видимо, не успевает накапливаться – уносит ветер. В центре блестит чаша фонтана, до краев заполненная отражением неба. Бур долго стоит в тени дома, разглядывает просторы. Вокруг фонтана торчат пеньки, среди которых неуместно затесался лохматый, чуть тронутый желтизной клен.
– В прошлый раз, когда со Штопором ходили, тут к нам шатуны прицепились, – сообщает напарник.
Шатуны – это не ходячие мертвецы. Это живые люди. Так, во всяком случае, утверждает Хирург. А Хирург в этом вопросе разбирается. Правда, он всегда добавляет: «в биологическом смысле». Ну да, когда их подстрелишь – кровь брызгает. Только где это видано, чтобы живые люди после сквозного ранения в голову могли двигаться?
Пусть и не агрессивные они, не опасные, но все равно… Не зря этих шатунов даже твари стороной обходят. Помню свою первую встречу с таким. Вылез из подвала, с виду – человек человеком, пожилой, лысый, и даже галстук на шее. Я из-за галстука и не выстрелил – неловко стрелять в человека, одетого в костюм, пусть и чрезвычайно грязный. А он подошел почти впритык, остановился – смотрит. И жутко это: глаза вроде есть, а взгляда нет. И воняет от него… нет, не гнилью, а примерно как от дождевых червей, что я на рыбалку копал, – вот такой же запах, только на порядок сильнее. Я потом от этого шатуна еле избавился, весь Ельск он следом за мной тащился, молча и грустно, чуть пошатываясь. Уж совсем решился его пристрелить, но передумал – попробовал убежать. Какое-то время шатун неуклюже рысил следом, пока на повороте не зацепился ногой за бордюр. Со всего размаху шлепнулся на асфальт. И заплакал. Я даже вначале не понял, что это за звук. Отвык давно от таких звуков… В общем – лучше с тварью какой встретиться, они хоть душу не рвут.
Бур заканчивает присматриваться-прислушиваться, выходит из-за стены, но тут же юркает обратно, предостерегающе подняв руку. Я тоже замечаю движение: когда вокруг все так неподвижно, любое шевеление – как крик в тишине. На доме, с другой стороны площади. По краю крыши через равные промежутки расставлены какие-то обелиски – любили сталинские архитекторы такие приколы. И вот у второго от угла обелиска мелькнула какая-то тень.
Осторожно высунувшись, Бур разглядывает крышу через оптику. Я беру под контроль улицу. Солнце выходит из-за облаков, и площадь преображается: взрывается бликами чаша фонтана, одинокий клен загорается желтым, и даже по гранитной брусчатке начинают бегать еле заметные искорки.
Но вся эта красота проходит мимо сознания. Дом на той стороне. И на крыше кто-то есть. Основательный дом, крепкий. Первый этаж выложен выпуклыми коричневыми блоками. Там до Взрыва располагался какой-то магазин – чернеют арки витрин, в двух даже стекла сохранились. А выше – четыре жилых этажа. Светлый кирпич с декоративными элементами. Похожие дома у нас в Москве на Тверской стояли. Тишина. И снова начинает мерещиться перекличка человеческих голосов.
– Кто там? – не выдерживаю я.
– Хрен его знает, – цедит, не отрываясь от прицела, Бур.
– Давай, от греха, обойдем.
– Обойдем… Куда ж тут обойдешь? Видишь, там внизу магазин – это «Радиолюбитель» и есть.
Да уж… Тут я пожалел, что взял «калаш». Надо было «винторез» брать. Хотя кто ж знал? Город с самого Взрыва пустой стоит, если не считать шатунов. Нравится им тут почему-то. Видимо, инстинкты влекут к человеческому жилью. Ну еще наши сюда за продуктами захаживают. А больше тут никого и нет, даже аномалий. Твари – и те в Городе не селятся, тоже чувствуют что-то, от чего и людям иной раз завыть хочется. Рассказывали, что в воинской части, на городской окраине, уцелело после Взрыва сколько-то бойцов, так они, как очухались, погрузились на «КамАЗы» и помчались в сторону Москвы.
– Может, показалось… – бормочет Бур.