О том, что под обрушившимся зданием остались свободные пустоты, не знал никто, кроме старика Тимофеича. Кирпичный четырехэтажный дом был более чем преклонного возраста — его строили в семидесятых годах двадцатого века. Он пережил месяцы сумрака, ядерную зиму и сдался лишь перед неистовой яростью пустыни. Когда перекрытия и стены не выдержали натиска ветра и песка, они сложились внутрь и похоронили под собой немало людей. Чудом уцелевшие жильцы мрачно поглядели на заносимые песком руины, покопались по краям и отправились искать новое пристанище, благо пустых домов в округе хватало.
А Тимофеич остался. Как он потом рассказывал, ему очень уж жалко было оставлять все добро, что имелось в родной квартире. Не хлам, годный лишь для любования, а инструменты, какое-никакое оружие и множество хозяйственных мелочей. Старик жил здесь больше двадцати лет, с тех пор как откинулся с зоны и осел в городе, где большая часть домов была построена руками зэков. Тимофеич принялся за раскопки, мудро рассудив, что если стены сложились, то небольшой подвал с толстенными бетонными стенами мог и уцелеть. А в том подвале немало полезных вещей. Старик копал больше недели, борясь с постоянно осыпающимся песком и кирпичными обломками. И докопался.
Как он рассказывал, на засыпанный колотыми кирпичами проход удалось наткнуться, когда сил почти не осталось. Сюрпризы на этом не кончились. Стоило вытащить весь мусор из прохода, как открылась следующая щель, за ней небольшая сквозная каморка, дальше больше. Так, совершенно неожиданно для себя, Тимофеич оказался обладателем обширного подземного убежища, защищенного мощными бетонными перекрытиями, десятками тон строительного мусора и толстой подушкой постоянно наносимого песка. Старому зэку хватило ума скрыть следы работы от чужих глаз, и он принялся обустраивать новое жилище, благо руки у него были золотые. И строительного опыта в избытке — много лет Тимофеича кидали с одной социалистической стройки на другую. Поневоле научишься, наберешься опыта и знаний.
Вскоре бывший зэк окончательно обжился, привел все в порядок, закрыл щели ненужные и открыл необходимые — для освещения и вентиляции, — не забыв оснастить их прочными заслонками. Так и стал себе жить дальше. А двадцать шесть лет назад весенним апрельским утром бредущий по своим делам Тимофеич услышал доносившийся из заброшенного здания жалобный детский плач. Так в жизни старика появился я…
Наклонив голову, я взглянул на соседнюю кровать, предельно аккуратно застеленную старым одеялом без единой складочки. На подушке лежали выточенные из пластика четки — на старости лет Тимофеич ударился в религию и частенько молился Иисусу. Грешки прошлого замаливал. Сколько раз я ему объяснял, что Бог уже отправил нас всех в ядерный ад, но старик лишь отмахивался и продолжал свое.
Почувствовав, что еще немного и опять расклеюсь, я рывком сел и перевел взгляд на лежащий у кровати рюкзак камуфляжной расцветки. Пора ознакомиться с нахапанной добычей. Отстегнув пару липучек и развязав узлы стягивающего горловину шнура, я вывалил содержимое рюкзака на постель и ошарашенно уставился на открывшееся взору зрелище. На старом штопаном одеяле бесформенной кучей лежало настоящее богатство.
Дрожащими пальцами я брал вещь за вещью и, благоговейно осмотрев и обнюхав, бережно откладывал в сторону. Пластиковые защитные очки с чистейшими неповрежденными линзами, семь банок армейской тушенки, несколько пар толстых носков — новых! — пять снаряженных пистолетных обойм, стельки к ботинкам, аптечка, несколько длинных изогнутых предметов, в которых я со священным ужасом опознал обоймы к автомату: видел такие у охранников с ТЦ. Еще один предмет вызвал у меня искреннее восхищение: плоский прибор прямоугольной формы с небольшим экраном и идущей поверху надписью «Radex». Счетчик Гейгера… Как говаривал в подобных случаях Тимофеич, когда был искренне поражен: «Святые угодники и иже с ними…»
Вот здесь на меня и накатило. Во что я вляпался, когда позволил жадности возобладать над благоразумностью? В моих руках настоящий клад. Сокровище подороже многих. Из-за него меня найдут и порежут на мелкие ленты живьем.
Да и сам погибший более чем странен — новый камуфляж, оружие. Кстати… обоймы для автомата есть, а вот самого оружия на трупе не было. Только пистолет. Отсутствовал не только автомат. Я не обнаружил самого главного — фляги с водой. Пустыня с жадностью вытягивает влагу из человеческого тела, и ни один разумный человек не рискнет отправиться в далекий переход без запасов воды. Погибший местным не являлся — тут я был уверен полностью. Белая чистая кожа практически без признаков загара, темно-русые, не выгоревшие от палящего солнца волосы… Таких у нас не водилось.
Я торопливо побросал все вещи обратно в рюкзак и засунул его под кровать. Туда же отправились окровавленные тряпки и обувь, предварительно завернутые в чистый пакет: как вернусь, займусь чисткой. А пока надо дойти до ТЦ и послушать, что люди говорят. Стрельба из огнестрелов не могла пройти незамеченной для местных жителей. Может, разузнаю чего интересного и воды заодно прикуплю.
Только сначала прошвырнусь по близлежащей округе, чтобы не приходить на толкучку с пустыми руками. Воды во флягу просто так не нальют, а на обмен у меня ничего нет. Предлагать вещи мертвеца я точно не собирался. Умом еще не тронулся. У меня, конечно, было заныкано несколько интересных предметов для обмена, но зачем трогать припасенное на черный день, если можно пробежаться по пустыне? Как говаривал Тимофеич, «волка ноги кормят».
Сборы не заняли много времени. Вскоре я размеренно шагал прочь от убежища, направляясь к виднеющейся чуть поодаль песчаной горе, чья вершина увенчана поблескивающим издали металлом. Некогда там стоял памятник — тем самым геологам, что обнаружили в сердце пустыни залежи золота и урана. В те далекие социалистические времена над внешним видом памятника никто не стал особо заморачиваться и высекать из камня подобающие случаю скульптурные композиции — просто-напросто взгромоздили на гору списанный грузовик с высоченной буровой вышкой вместо кузова. Все это дело покрасили серебрянкой, и памятник готов. После войны за монументом никто не следил, он медленно ржавел и разваливался на части. Серебрянка оказалась неожиданно стойкой и все еще держалась в некоторых местах, сверкая под лучами солнца. На тыльной стороне высокой бетонной площадки до сих пор виднелась памятная надпись. Ее смысл я понял благодаря помощи Тимофеича. Многие буквы бесследно исчезли, но кое-что все еще можно было прочесть: «В честь геоло…ов по…оживших нача…о промышленного освоения…»
Сейчас на вершине располагался наблюдательный пост — за горой разлеглась узкая и длинная долина, по ней пробегала разбитая асфальтовая дорога, служившая официальной границей. По ту сторону дороги лежали бывшие дачи, теперь захваченные мутами и превращенные в их поселение. Обычному человеку туда лучше не соваться: сожрут за милую душу. К «чистым» там относятся, мягко говоря, с большой нелюбовью. И это чувство взаимно. Поэтому сидящие на горе наблюдатели нет-нет да посматривают в сторону дачного поселка. Давно ходят слухи, что внешние муты собираются наведаться в гости. И отнюдь не с дарами.
Выйдя на вытоптанную в песке тропинку, я пересек ее и, увязая в горячем песке по щиколотку, начал взбираться вверх по склону бархана. Едва поднялся и сразу же засек несколько тощих, укутанных в грязное тряпье фигурок, бредущих по тропинке и старательно осматривающихся.
Конкуренты, блин.
Так же, как и я, на охоту за тюльпанами и ящерицами вышли. Да только им ничего не светит — по тропинке идти, конечно, легче, но добычи там нет. Взглянув на горе-добытчиков презрительным взглядом, я хотел сплюнуть, но вовремя одумался и сглотнул вязкую слюну. Фляга пуста, а мне еще как минимум пару часов по пустыне бегать. Не стоит тратить драгоценную влагу на выражение эмоций.
Стоя на пологом песчаном холме, расфокусированным взглядом оглядел ближайшую местность и наткнулся на ярко-красное пятно, резко выделяющееся на желто-сером фоне песка. Вот это дело.
Шустро перебирая ногами, скатился вниз и поспешил к одинокому цветку. Место тут людное, хлебалом щелкать не след — по негласному закону, кто первым успел, того и добыча. Опустившись на колени рядом с цветком, снял с пояса остро отточенную саперную лопатку, вонзил ее в землю на всю длину лезвия, поддел и выворотил целый ком земли. Осторожно раздробил его пальцами, и у меня в ладони оказался полностью выкопанный тюльпан с неповрежденной луковицей бурого цвета. Хорошая такая луковичка, крупная. Бережно уложив цветок в рюкзак, затянул веревку на горловине. Поднял с песка лопатку, глянул на лезвие, словно собираясь отряхнуть с него налипшую землю, и, перехватив ее в метательный хват, крутанулся на пятках, занося руку для броска. Стоявшие у меня за спиной не ожидали такого финта и с нечленораздельными воплями шарахнулись в сторону.
— Битум, стой! Стой! Это же мы! Ты чего?!
С трудом удержав руку, я вгляделся в грязные и обросшие густой щетиной лица. Опознал и, грязно выругавшись, всадил лопатку в петлю на поясе. Федька и Джамшид, неразлучная парочка любителей дурман-травы. Худющие, трясущиеся в непрестанной дрожи, несмотря на палящие лучи солнца. Вот, значит, кого я видел на тропинке.
— Дебилы! Мать вашу так! — буркнул я, еще не до конца успокоившись. — Нельзя к человеку со спины подходить! От дури мозги совсем сплавились? Смерти хотите?
— Битум, да ты чего? Чего ругаешься-то? — забубнил Федька, вытягивая перед собой пустые ладони. — Че такой нервный?
— Ошиблися мы, — оскалился Джамшид, показывая гнилые зубы с зеленым налетом от насвая. — Не бижайся сильно так, начальника.
— Начальники тридцать лет назад вымерли, — чуть более миролюбиво фыркнул я. — Не делайте так больше! Надо подойти — окликните издалека, а потом уже подходите, и руки на виду держать не забывайте. Поняли?
— Поняли, Битум, мы вообще понятливые, — закивал Федька и, пошарив внутри своего тряпья, протянул мне свернутый пакетик из полиэтилена. — Возьми, друг, закинься насвайчиком! Хороший очень!