Следы… В этих наждачных вихрях они долго не держались. Наши собственные глубокие отпечатки шин исчезали прямо на глазах. Но в паре мест, там, где холмы и редчайшие камни прикрывали кусочек земли от ветра, я увидел несколько знакомых и страшных следов — вараны. Здесь живут вараны. И следы их лап настолько велики, что я с трудом могу представить размеры этих гигантов. Я очень рад наличию у нас тяжелого вооружения и людей, которые могут с ним обращаться профессионально. С ножом и лопаткой против подобной твари я выйду лишь в том случае, если другого выбора не останется вовсе. И выйду без малейших шансов на победу — просто постараюсь подороже продать свою жизнь.
Нам посчастливилось и здесь — небольшой отряд не столкнулся ни с одной из местных тварей, взращенных жестокой матерью-радиацией и вскормленных кровью таких же чудовищ. Мы будто бы прошли по узкому коридору спокойствия — по обеим сторонам страшные следы, но ни один из отпечатков не пересекал наш путь меж очень длинных пологих холмов, по извилистой ложбине, изломанной дорогой, ведущей нас вперед.
На меня, покачивающегося на крыше кузова, смотрели как на отмороженного психа — счетчики Гейгера ворчливо и угрожающе трещали, мне несколько раз сказали, что песок буквально пропитан радиацией, что надо укрыться от этих порывов внутри кузова. Я коротко благодарил, но позиции не покидал. И не забывал поглядывать назад — смотрел на оставленную позади местность, пока что столь же безжизненную, как и раньше. Из моей памяти еще не стерлись воспоминания о долгом реве, доносящемся из окрестностей Ямы. Рев был наполнен мрачностью, тоской, но в нем таились и нотки злобной радости. Я не забыл… И сейчас я больше боялся не того, что нас ждет впереди, а того, что мы оставили за спиной.
Километр тянулся за километром, метр за метром, иногда водителям приходилось проявлять чудеса изворотливости, проводя технику по самому краю песчаных наносов и через острые каменные когти, торчащие на нашем пути, грозящие превратить шины в бесполезные лохмотья.
И опять обошлось… Не лопнуло ни одно колесо, не зашипел жалобно уходящий воздух, не осела беспомощно та или иная машина. Не заглохли наглотавшиеся песка двигатели, от них не повалили столбы пара, нигде ничто не заклинило и ничто не отпало. Ревя, пыхтя, изрыгая дым, машины пробрались сквозь песчанку, оставили позади памятные горы и выбрались на ровную как стол местность, тянущуюся далеко-далеко вперед, усаженную кое-где кустами, пустынной капустой и утыканную жесткими щетками серо-зеленой колючей травы.
Мы выбрались без потерь, без столкновений с тварями, без проблем с техникой.
И эта удача заставила меня зябко поежиться и трижды сплюнуть через левое плечо. Тимофеич никогда не верил удаче. Он ее любил, радовался ее появлению, ее влиянию на нашу жизнь, но не верил ей и не доверял. Он говорил: «Удача та еще сука, сегодня она с тобой, а завтра с твоим врагом, что уже наставил на тебя ствол». А еще старик не раз говорил, что удача бесплатной не бывает. Она обязательно потребует платы за свою помощь.
И раз уж целый день мы нежились в объятиях фортуны — значит, скоро быть беде. Таково мое глубокое внутреннее убеждение… и поэтому я мрачен как песчаная туча, я гляжу исподлобья и жду подлянки с каждой стороны.
Остальные же радовались — машины пошли в два раза быстрее и ровнее, воздух очистился от песка, впереди показались пока что еще очень далекие скалистые образования, обещающие подарить нам тень и легкую прохладу, — время далеко за полдень, мы в дороге много часов, пора сделать остановку и хорошенько подзаправиться. Я и сам мечтаю о глотке зеленого чая…
Надежды на передышку сбылись. Машины остановились в густой тени скалистой стены из серого камня со светлыми искристыми жилками, бегущими снизу вверх причудливыми зигзагами. Народ радостно повалил наружу, оставляя перегретые душные салоны. Каменная стена прохладна на ощупь, даже холодна, к ней хочется прижаться всем телом и так вот надолго застыть, отдавая камню тепло перегретого тела и забирая прохладу. Многие так и поступили, постанывая от наслаждения. Я ограничился ладонями, стоя от камня на расстоянии. Не хочу простудиться — наши тела не любят резких перепадов температур, сразу начинают капризничать.
Тут-то и выяснилось, что мы достигли нужного места, — это объявил Борис. Объявил громко, спокойно. И воздух взорвался радостными воплями, улюлюканьем, свистом, треском одиночного выстрела и счастливым матом. Уверен, что нас услышала вся местная живность без исключения. Вот ведь придурки…
Но, как выяснилось спустя пару минут, я зря переживал из-за шума — русские бойцы шустро потащили из грузовика темный пластиковый ящик, моток провода, небольшое и странное устройство с Т-образной ручкой, торчащей из прямоугольного корпуса.
Проводивший их взглядом Борис веско сообщил:
— Будем взрывать!
После чего приказал всем не соваться чересчур близко к скалам, так как могут быть обвалы после взрыва. Объявил двухчасовую готовность до начала работ — я толком не понял, о чем он, хотя остальные понятливо закивали — видимо, были у чужаков особые договоренности с Татарином и все они обговорили заранее.
Расспрашивать я не стал, предпочтя сосредоточиться на получении доступа к запыхтевшему над костерком котелку с зеленым чаем. В короткой очереди оказался четвертым, но времени зря не тратил — мерно пережевывал все еще дергающуюся небольшую ящерицу, пойманную мною в щели между двумя камнями. И на русских, изучавших скалы, я не смотрел, поглядывая на разбросанные вокруг камни: места тут дикие, добычи должно быть много. А поесть свежатины никогда не бывает лишним.
Следующие два часа я провел в ленивом собирательстве и ловле. Тюльпанные луковицы, ящерицы, скорпионы, две змеи. Насекомых игнорировал, хотя в другое время поймал бы и этих созданий, переполненных питательными веществами. В общем, наелся я до отвала, чаю напился на славу, после чего растянулся на песке и на час с небольшим погрузился в сытую дрему. Раз уж баловать не привыкшее к излишествам тело, так на полную катушку. Чтобы потом, в случае внезапных и чрезмерных нагрузок, организм пусть и с протестующими скрипами, но сумел выжать необходимое количество сил.
Разбудил меня удивленно ахнувший взрыв…
Отчего я подскочил на полметра вверх: перенапрягшиеся мышцы от неожиданности сработали. В ушах творился звенящий бедлам, но это не помешало мне увидеть хохочущих весело людей Татарина, указывающих на меня пальцами.
— Битум, — заливался Косой Ильяс, растерявший свой страх после того, как мы удалились от Ямы. — Не обмочился? А?
— Нет, — ответил я.
— А то у меня есть для тебя чистые трусы — я их всего пару раз надевал, — продолжал второй проводник, кося взглядом на стоявшую неподалеку Ингу. — Ты уж не скрывай, Битум, сырость в штанах — это не дело, я одолжу сменку.
— Прибереги для себя, — лениво посоветовал я, укладываясь в свое песчаное ложе. — Нам ведь обратно опять мимо Ямы ехать.
Тут-то Ильяса и заткнуло — будто кляп ему в глотку всадили. Поперхнувшись, он сипло кашлянул, невольно взглянул в «ту» сторону, грузно уселся на песок.
— В задницу тебя, Битум. Такое настроение испортил.
— А ты меньше перед девушками выделывайся за мой счет, — хмыкнул я вполголоса, так, что слышал только он. — Ты ведь вроде как женат?
— Женат… И что теперь? Узлом завязать и пломбу повесить? А ты никак запал на русачку, а, Битум? Зашелестела буря в сердце? Екает в паху? — вновь заулыбался проводник.
— Не-а, — признался я. — Нигде не екает и не шелестит. Как там дела у чужаков?
— Да как… Сам погляди — шуршат что есть сил, шайтаны. И меня припрячь хотели, но я и сам отмазался, и тебя отмазал.
— От чего?
— От махания кетменем. И от таскания камней. Мы проводники, не наше это дело, верно?
— Верно, — не раздумывая подтвердил я, ничуть не горя желанием таскать камни или бить кетменем по очень твердой просоленной земле. — А что там? Что они нашли? Чего рванули?
— Любопытно? Так и надо было самому лезть и смотреть, — пробурчал Ильяс. — Меня Борис три раза туда послал, куда и жена моя не ходила самыми темными ночами. За то, что я под руку ему лез.
— Поэтому я туда и не совался, — признался я. — Они все на нервах. Нам не верят. Дошли до нужной точки и брызжут кипятком. Чего соваться? Чтобы сразу послали?
— Вот и узнавай у кого хочешь, раз такой умный, — окончательно обиделся Ильяс.
— Держи. — Я протянул мужику прихваченный из своей городской берлоги узелок. — Там немного, но тебе в самый раз.
— Чем там? Ух… Баранина? — Проводник неверяще уставился на тонкие пластинки очень темного и твердого мяса, хранившиеся в развернутом узелке.
— Баранина, — подтвердил я. — Угощайся. Вот еще луковицы тюльпанные, чуть раньше собрал их. Хрусти вперемежку с мясом, чтобы в горле не пересохло. Баранина с перцем вяленная, жгучая.
— Ну спасибо, братух! Такое я люблю…
Ильяс снял с пояса нож, отточенным до бритвенной остроты лезвием легко отделил небольшой кусочек мяса и положил его в рот. Прикрыл глаза от удовольствия, хотя мне его не понять.
Баранину я хранил как НЗ на самый черный плохой день, сохранялась она в верхнем сухом углу моей берлоги, прикрытая несколькими слоями тряпки. С собой взял, можно сказать, случайно — все равно планировал заменить и обновить запасы съестного. И раз уж собирался я хранить баранину долго, озаботился тем, чтобы провялена она была мастером своего дела и с добавлением самого жгучего перца, смешанного с крупной серой солью. Чтобы хранилась подольше и чтобы насекомые не совались.
Перед употреблением мяса я планировал корку перца содрать ножом и хорошенько прополоскать баранину в воде, а то и отмочить в ней, чтобы излишки соли и перца ушли. А вот мой коллега, проводник и охотник, этого не сделал. Поэтому во рту Косого Ильяса сейчас должен полыхать пожар, что подтверждали катящиеся по его щекам слезы. Силой перца ему обожгло рот, скрючило в спазме язык, выворотило губы наружу и опалило глотку. Но он продолжал счастливо улыбаться и медленно разжевывать жгучий кусочек мяса…