– По правде говоря, я не заметил, чтобы он много пил, – признался озадаченный Снегирев.
– Ну, не то чтобы много, но достаточно, чтобы… чтобы стать развязным и неприятным. – Павел Антонович нахмурился. – Папа, прости, я знаю, что ты его защищал и что он невиновен, но я просто говорю, какое у нас от него осталось впечатление.
– У нас? То есть не только у тебя?
– Ну, Наденьке он тоже не понравился, – протянула Лидочка. – И Федору Алексеевичу тоже. Федор Алексеевич так и сказал про него: «Мутный тип».
– Вам, кстати, стоит пообщаться с Федором Алексеевичем, – заметил Снегирев, обращаясь к Бэрли. – Полагаю, опыт человека, побывавшего в ссылке, может обогатить вашу книгу рядом интересных деталей.
– Вряд ли, – сухо ответил Бэрли. – Вчера я уже завел речь об этом с мистером Меркуловым, и он дал мне понять, что не собирается ни говорить о ссылке, ни вспоминать о ней.
Лидочка сжала губы, хотя ее так и распирало от смеха. Когда англичанин произносил последнюю фразу, он был на удивление похож на нахохлившегося филина. Кроме того, Лидочка краем уха слышала тот самый разговор и отлично помнила, что Федор, едва речь зашла о ссылке, потемнел лицом и категорически отказался служить материалом для книги, а когда собеседник стал настаивать, вспылил и просто-напросто послал англичанина к черту.
– Что ж, полагаю, это его право, – рассеянно промолвил Павел Антонович, – хотя с точки зрения науки…
Лидочка, не выдержав, фыркнула и поспешно закрыла руками рот. Она вся покраснела и смотрела на собеседников блестящими смеющимися глазами. От ее гибкой фигуры, лица и светлых волос исходило такое очарование, такая беззаботность, что у Снегирева не хватило духу сделать дочери замечание.
– Ну, раз уж кое-кого наука совсем не интересует, – сказал Павел Антонович, безуспешно пытаясь напустить на себя строгий вид, – то вот тебе задание. Иди к Любови Сергеевне и постарайся разузнать у нее побольше о том, что за следователь приезжает, как его зовут… э… женат он или нет, любит он собак или кошек… словом, все, понимаешь?
– Но она ничего не знает! – протянула Лидочка разочарованно. – Только то, что он очень важный и из Петербурга…
– Прекрасно, – заключил Павел Антонович, – тогда скажи ей, чтобы она непременно все разузнала… и пока не разузнает, пусть не возвращается обратно! – в порыве вдохновения добавил он.
Лидочка фыркнула, но тотчас посерьезнела и, опустив ресницы, чинно проследовала к выходу. Любой, кто мог наблюдать мистера Бэрли в этот момент, мог убедиться, что сходство с филином не прошло для него даром: по крайней мере, голова у него тоже могла поворачиваться почти на сто восемьдесят градусов, когда он провожал дочь хозяина тоскующим взором.
Узнав, чего от нее ожидает хозяин дома, Любовь Сергеевна объявила, что она приложит все усилия, чтобы удовлетворить любопытство своего кумира, и вообще, если Павлу Антоновичу нужна какая-нибудь помощь, она будет счастлива ее оказать. Попрощавшись с младшими Снегиревыми, она удалилась.
– Наконец-то мы от нее избавились, – проворчал Сашенька, когда шаги гостьи стихли за дверью. – Я думал, она уже никогда не уйдет!
Лидочка пожала плечами, устроилась в кресле возле окна и раскрыла книгу. Наденька села на диван и стала рассеянно гладить полосатую кошечку, которая скользнула к ней на колени. Часы пробили два. В комнату заглянула мать, и по кислому, как уксус, выражению ее лица старшие дети тотчас почувствовали, что она не в духе и не прочь закатить скандал.
– Эта особа уже уехала? – спросила мать тонким, злым голоском. – Очень хорошо! Не понимаю, о чем думают женщины, которые набиваются в гости к женатым мужчинам… изображают из себя преданных почитательниц, а сами готовы на бог весть что!
– Мама, не надо, – пробормотал Сашенька, испытывая мучительную неловкость.
Само собой, его замечание оказало действие, совершенно противоположное тому, на которое он рассчитывал.
– Чего не надо? – рассердилась мать. – Сколько я перевидала за свою жизнь таких, как Любовь Сергеевна… Все тише воды, ниже травы, «ах, Павел Антонович, вы такой гений»… А у самих на уме только одно! И еще это убийство, о котором наверняка будут писать все газеты… Боже мой, ведь я же говорила Павочке: зачем, ну зачем ты вмешиваешься? Как чувствовала, ничего хорошего из этого не получится…
– Конечно, ему не надо было вмешиваться, – сказал Сашенька сухо. – Чтобы невинного человека сослали за то, чего он не совершал…
– А его бы не сослали! – вскинулась мать. – Ведь не было никаких улик, вообще ничего не было… Одни подозрения. В наше время не признают виновным, когда нет ничего, кроме подозрений!
– Ничего вы, мама, не понимаете, – ответил сын сердито. – Когда происходит такое громкое убийство, полиции обязательно надо обвинить хоть кого-нибудь. Они не смогли поймать настоящего преступника, ну, и обвинили Колозина.
– Какой смысл сейчас говорить об этом? – с раздражением промолвила Наденька. – Колозин убит! А остановился он в нашем доме! Проблемы будут вовсе не у Колозина – как вы не понимаете, в самом деле, проблемы будут у всех нас!
Ее вспышка странным образом разрядила обстановку: мать почувствовала, что дочь в какой-то степени на ее стороне, но что она взвинчена, и поэтому сейчас не время и не место устраивать скандал.
– Мы ни в чем не виноваты, – упрямо проговорил Сашенька. – Мы его не убивали.
– Боюсь, что это нам еще придется доказать, – бросила Наденька с ожесточением. – Где ты был ночью, кстати?
– Как – где? Спал.
– А следователь спросит, один ли ты спал, и кто может подтвердить, что ты был у себя всю ночь. – Сашенька побагровел. – Понимаешь теперь, что будет?
– Вот об этом я и говорила, – удовлетворенно заметила мать. – А если бы Сашенька не привез его сюда, все было бы прекрасно.
– Получается, теперь я виноват? – вскинулся сын. – Так, что ли?
– Разве я обвиняю тебя в чем-нибудь? Конечно же, нет. – Мать вздохнула. – Просто все получилось так, что хуже не придумаешь. И еще этот англичанин, который будет думать о нас бог весть что…
– Я все-таки не могу понять, кто мог убить Колозина, – пробормотал Сашенька, пожимая плечами. – Если бы его застрелили вчерашняя эпилептичка или ее муж, которые вбили себе в голову, что он убийца… тогда никаких вопросов. Но если они ни при чем…
– Да, все очень странно, – кивнула мать, переставляя безделушки на этажерке и критически оглядывая ансамбль. – Я осмотрела его вещи, думала, найду в них что-нибудь, но он взял с собой совсем маленький чемоданчик, и там нет ничего интересного.
– Мама, – сказала Наденька после паузы, – вам не кажется, это уже чересчур?
– Ему все равно уже ничего не нужно, – парировала мать, пожимая плечами. Лидочка метнула на нее быстрый взгляд и снова углубилась в книгу. – И я ничего не брала, если ты об этом. Я проверила его вещи, осмотрела на всякий случай комнату, поговорила с прислугой – все без толку. Он просто зачем-то ночью вышел из дому и был убит. – Она прищурилась, испустив неприятный смешок. – Думаю, следователю, который будет расследовать это дело, придется нелегко… Очень нелегко!
Курьерский поезд – то есть экспресс, который прежде никогда здесь не останавливался – сбавил ход, подходя к станции. Лязгнули колеса, состав остановился, и через несколько мгновений дверь вагона первого класса распахнулась, пропуская хорошо одетого пассажира. Кондуктор помог ему вынести чемодан.
Как только пассажир сошел на перрон, дверь затворилась, и поезд, свистнув на прощание, тронулся с места. Он загрохотал, набирая ход, и через несколько минут скрылся за поворотом.
Незнакомец остался на перроне один. На вид ему можно было дать лет сорок или чуть больше того. Темные усы, умные глаза, но внешность в общем и целом не привлекающая внимания. Хмурясь, он оглядывал станцию, единственный фонарь, слабо светивший в сгущающихся сумерках, деревья, покрытые снегом. Вытащив часы, господин бросил взгляд на циферблат, но тут издали послышался звон колокольчика. К станции подкатили сани, запряженные тройкой лошадей, и оттуда вылез следователь Порошин.
– Однако, запаздываете, милостивый государь, – холодно заметил господин, беря свой чемодан. – Вам же прислали вторую телеграмму и предупредили, когда и куда именно я приеду.
Следователь хотел оправдываться, что впервые на его памяти курьерский останавливается на этой станции, но у приезжего господина было такое выражение лица, что у Порошина пропала всякая охота с ним объясняться.
– Распутица, Сергей Иванович… – «Вот черт, как же его фамилия? Забыл…»
– Сергей Васильевич, – сухо поправил следователь по особо важным делам, который приехал из Петербурга и обладал властью тормозить где угодно скорые поезда. Он забрался в сани, Порошин помог поставить туда чемодан и сел рядом со столичным гостем.
– Трогай! – крикнул следователь ямщику.
– А теперь, с вашего позволения, – сказал гость, – я хотел бы услышать в подробностях все, что вам известно об убийстве Колозина, а также то, что вам уже удалось установить в ходе следствия.
Порошин прокашлялся и рассказал, как сегодня утром Николай Одинцов нашел в саду окоченевший труп. От находки следователь перешел к результатам вскрытия, после чего поведал о вечере у Снегирева, описал всех, кто присутствовал на нем, а также незваных гостей, которые устроили скандал и угрожали жертве. Однако впоследствии проверка алиби выявила, что те, у кого был мотив разделаться со студентом, не имели такой возможности, а кроме них и подозревать-то было некого.
– Да, положение не из легких, – заметил гость из Петербурга. – Вот что: отвезите-ка меня к генеральше Меркуловой. Мне нужно поговорить с баронессой Корф.
– Но сейчас уже больше семи часов, а пока мы доедем…
– Будет неудобно тревожить баронессу в столь поздний час? – Сергей Васильевич усмехнулся. – Не извольте беспокоиться, милостивый государь. Скажите мне лучше вот что: раз вам известно, что тело Колозина переносили, почему вы не искали место преступления? Это раз. Два: почему вы не допросили Снегирева, его семью и прислугу? Почему не обыскали вещи студента?