— Я здесь как в ловушке. Мне хочется выйти — просто прогуляться. Если не по улице, то хотя бы по дому.
— Прости, Одри, я не могу этого позволить. Я знаю, твои родители не воспитывали тебя в строгости, но я искренне считаю, что детям, для их же блага, иногда нужны ограничения. У меня очень много работы в Кембридже, и…
— Я не ребенок. Мне почти шестнадцать.
— Ну, вообще-то, ты еще ребенок. И пока ты живешь под моей крышей, то будешь делать то, что я тебе говорю.
— Тогда я не хочу тут оставаться. Полечу к бабушке на Луну. Она сказала, что я могу жить с ней.
— Нет. И снова нет. Извини. Несмотря на все мое уважение к твоей бабушке, сомневаюсь, что она будет самым ответственным опекуном на земле. То есть, прости, в Солнечной системе. И Луна — неподходящее место для такой девушки, как ты, Одри. Совсем неподходящее. Нет, ты останешься здесь, со мной. Я о тебе позабочусь. А сейчас, если ты не возражаешь, я вернусь к работе — мне действительно надо кое-чем заняться.
И он исчез.
Почувствовав голод, я подошла к холодильнику и съела несколько ягод годжи. Попыталась сосредоточиться на чтении, вспоминая, что однажды сказала мне мама на уроке литературы, когда я закончила читать «Джейн Эйр».
— Книга — это карта, — говорила она. — В твоей жизни будут моменты, когда ты будешь чувствовать себя потерянной или запутавшейся. Чтение поможет отыскать дорогу к себе. Нет ни одной проблемы, которую нельзя решить с помощью книги. Я хочу, чтобы ты это запомнила. Ответы на все вопросы уже записаны. И чем больше ты читаешь, тем больше путей для выхода из сложных ситуаций откроется перед тобой.
Я посмотрела на корешки книг.
Книга — это карта.
Мне не хотелось читать. Я была на пределе своих сил. И если бы могла, покончила бы с собой.
Странное ощущение. Жизнь ломает тебя, ты теряешь родителей, ты раздроблен на тысячи кусков, но внутри всегда остается стержень, до которого никому не добраться. Неугасимый свет внутри. Мы созданы из звездной пыли, как и все во вселенной, и в каждом из нас заключена сила. Сила, которую так же трудно уничтожить, как и целую вселенную. О существовании этой силы я узнала только тогда, когда моих родителей убили. Потому что до тех пор на мою долю никогда не выпадало серьезных испытаний.
Я встала и выпрямилась.
Вспомнила, что сказал мне Дэниел в тот день, когда я отправилась в ту часть дома, где жили Эхо:
— Надеюсь, вы найдете свою книгу. Я слышал, что двести шестая страница особенно интересна.
Это было тайное послание. Намек. Мы говорили о «Джейн Эйр» — может, там подсказка. А вот и книга, верхняя в стопке. «Джейн Эйр», роман Шарлотты Бронте. Я быстро перелистывала пожелтевшие страницы, пока не добралась до двести шестой. Руки у меня тряслись, и тут я увидела небольшое послание на полях.
Почерк оказался совсем не таким аккуратным, как у всех Эхо. Я начала читать, и с каждым словом мои руки дрожали все сильнее.
Твой дядя — убийца. Перепрограммирование Алиевы — на его совести. Он заставил Розеллу сделать это. Она была моим создателем. Она не плохая женщина, но у нее не было выбора. Пожалуйста, если увидишь это послание, беги при первой же возможности и отправляйся к Розелле. Она позаботится о тебе и все расскажет. Она тебе поможет. Ее зовут Розелла Маркес, и она живет на складе в…
Тут послание обрывалось.
Вот он — момент, когда иллюзии рассыпаются, как песчаный замок в полосе прибоя. Дядя Алекс организовал убийство моих родителей.
Просто повтори: «Дядя Алекс убил моих родителей». Изнутри меня раздирал беззвучный вопль. Я почувствовала ужасное одиночество, как будто кроме меня во вселенной никого не осталось. Меня начало трясти. Дрожь поднималась изнутри. Из такой глубины, что вначале мои руки оставались неподвижными, но потом их тоже охватила дрожь. Я была разбита. Страшная правда загнала меня в ловушку.
Может, он и меня хотел убить. На секунду я пожалела, что расправилась с Алиссой. Но это чувство тут же уступило место страху и злости.
Я пыталась вспомнить все, что когда-либо слышала от родителей о дяде Алексе. Но несмотря на все папины разговоры о том, что «Касл» — плохая компания, он никогда и помыслить не мог, что его брат может стать убийцей.
Как бы мне хотелось, чтобы у папы не было никаких принципов, — тогда сейчас он был бы жив. Не знаю, почему, но я вдруг вспомнила его руки. Его большие руки, заросшие черными волосками. Этими руками он сжимал мои, когда я переживала за него после аварии.
Глупо, но я разозлилась на папу. Мама осталась бы жива, не будь у него принципов. Конечно, у мамы тоже были свои убеждения, но из-за них никого бы не убили.
Но потом я вдруг почувствовала отвращение к самой себе. Папа не виноват в том, что его брат оказался чудовищем.
Чудовище. Да, именно так.
Теперь, когда все встало на свои места, я поняла, что больше не могу позволить себе предаваться горю. Нужно сосредоточиться. Почувствовать страх. И я его почувствовала.
Но вместо того, чтобы беспокоиться о себе, этот страх заставил меня тревожиться о Дэниеле. Если кто-то может чувствовать боль, о нем стоит волноваться. Возможно, существование Эхо противоречит морали, но они есть, с этим ничего не поделаешь. И они точно так же, как и я, не просили, чтобы их создавали. Кроме того, Дэниел не был обычным Эхо.
И он спас мне жизнь.
Пытался спасти меня с самого моего появления здесь.
Почему я так беспокоилась о нем? Разве жизнь не станет легче, если заботиться исключительно о себе? Разве так не лучше?
Мой взгляд упал на страницу, на полях которой Дэниел оставил послание. И я вспомнила, что эти же слова он произнес в тот день, когда мы были в его комнате:
«Вы думаете, я стерплю, когда у меня изо рта вырывают кусок хлеба, отнимают последнюю каплю живой воды из чаши моей? Вы полагаете, что если я бедна, незнатна, некрасива, мала ростом, то у меня нет ни души, ни сердца? Вы ошибаетесь! У меня столько же души, сколько у вас, и ровно столько же сердца!»
Я захлопнула книгу и опустилась на кровать. Просто сидела, чувствуя, как меня переполняет острое, жгучее желание увидеть его еще раз.
ГЛАВА 2
У меня был только один бойфренд, если считать тех, до кого я когда-либо дотрагивалась. Наши отношения длились недолго, у нас ничего не вышло. Другом он был отличным, а вот бойфрендом — довольно неприятным.
Его звали Бен. Мы познакомились, как и все, виртуально. Встретились в имитации старой, еще не затонувшей Венеции. Кроме нас, там никого не было. Он очень много знал об искусстве, и это произвело на меня большое впечатление.
Он жил в Канаде, в Монреале. Иногда, по вечерам я ездила к нему по магнитному треку через Атлантический океан, над больницей, где я родилась. Она до сих пор парила над океаном. Бен был довольно симпатичным, но когда начинал спорить, то морщил нос, поджимал губы и становился похожим на грызуна.
А спорил он почти по любому поводу. Вначале мне казалось, что постоянные дискуссии придают нашим отношениям остроту, как чили, добавленный в блюдо. Но сейчас понимаю, что споры иногда возникают от скуки.
Чаще всего мы схлестывались из-за религии. Бен и его родители были ярыми приверженцами симуляционистов. Они были членами Церкви Симуляции и каждый вечер посещали службы в капсуле.
Но на меня сама идея симуляционизма нагоняла тоску.
Как и сейчас.
— Если все мы, люди, — просто имитация внутри огромной компьютерной программы, какой тогда смысл в нашем существовании?
Бен посмотрел на меня с пренебрежением. Пожалуй, вот такие взгляды лучше всего отражали его властность и характер наших отношений.
— Смысл в жизни не появится только потому, что тебе так хочется.
— Да, но и в твоем случае это верно! Ты веришь в сотворение вселенной инопланетным компьютером? Но кто сказал, что это правда?
Бен начал злиться: я позволила себе усомниться в истинности его убеждений.
— Послушай, — сказал он, — посмотри на то, что люди могут создать. Они могут воссоздать любую часть мира. Любой исторический период! Стоит только захотеть, и мы можем оказаться в Англии времен Елизаветы, зайти в паб и поболтать с Шекспиром.
— Нет, не можем! Это виртуальная симуляция паба! И это не Шекспир, а компьютерная программа, которая его цитирует.
— В наиболее продвинутых симуляторах сейчас находятся самостоятельно мыслящие существа — искусственные люди. И вскоре мы начнем создавать существ, которые смогут самостоятельно развиваться. А как насчет Эхо? Некоторые из них уже могут самостоятельно мыслить. Конечно, они не способны испытывать эмоции или мечтать, но однажды… однажды…
— Это худший кошмар моего отца, — возразила я, — а возможно, и мой тоже.
Я и правда так думала. Конечно, я не была таким эхофобом, как папа, и Алисса появилась у нас именно благодаря моему решающему голосу, но некоторые его слова прочно засели в моей голове.
Я думаю, наше представление о родителях — это целая система мнений, одни из которых отрицаешь, а другие, наоборот, остаются с тобой навсегда. Словно книга, которую ты постоянно редактируешь.
Помню, я лежала на диване и гладила одного из питомцев Бена. Некоторые из них даже были настоящими. По крайней мере, тот, что спал на моем животе, — кот по имени Белински. Его назвали в честь человека, который спроектировал купол на Луне и дал человечеству возможность переселиться на другую планету. Кот был чудесный, красивого черепахового окраса. А своим мурлыканием он мог покорять города.
Бен в это время кричал на кухне на Альберта, его тогдашнего Эхо. До сих в ушах стоит его голос:
— Альберт, тупой робот! Принеси-ка нам супу!
Для сторонника компьютерной симуляции он разговаривал с Эхо слишком грубо.
Но тогда мне было все равно, потому что об Эхо не принято беспокоиться. И еще я помню, как на другой день отправилась с Беном и его родителями на космодром. Их бизнес на Земле рухнул, и они собирались заняться недвижимостью на Луне. Помню наш последний поцелуй. Его пальцы коснулись моего лица. Я смотрела, как он мне машет на прощание — рука та же самая, что притронулась к моей щеке.