Отец тогда сразу помчался в школу заступаться за Кента – только пятки засверкали. Размахивая кулаками и грозя судебным разбирательством, он потребовал, чтобы в классе Кента не красили яиц. Изумленные учителя, готовые на все, лишь бы отвязаться от свалившегося на них буйнопомешанного, пошли Реджу навстречу. Мы потом долго молились за обедом, после чего отец с Кентом пустились в разговор о традиции пасхальных яиц, слишком заумный для меня тогда. Мать же оставалась безучастной: с таким же успехом она могла сидеть перед испорченным телевизором.
Или вот еще про Реджа. Лет в двенадцать меня поймали обирающим малиновый куст в соседском огороде. Тяжкий грех. Неделями отец делал вид, будто меня не существует. Он мог столкнуться со мной в коридоре и, не проронив ни слова, пройти мимо, словно я стул какой-нибудь. А политик Кент всегда оставался в стороне от наших конфликтов.
В таком обращении были и свои плюсы: если меня нет, то и наказывать некого. И я пользовался этим преимуществом за обеденным столом. Начиналось все обычно с того, что мать, потягивая вино из бокала, спрашивала, как дела в школе.
– Нормально, – отвечал я, – только знаешь что?
– Что?
– У нас в школе ходят странные слухи…
– О чем же?
– Ну, знаешь… Говорят, Бог курит.
– Джейсон, пожалуйста…
– И это что! Оказывается, он еще пьет и пробует наркотики. Это же Бог их изобрел! Только вот ведь штука: ему что пьяным быть, что трезвым – совершенно без разницы.
– Джейсон! – Мать пыталась остановить поток богохульств. – Джейсон, перестань!
Дипломатичный Кент тихо ждал, пока у отца сдадут нервы.
(И кстати, видимо, издеваясь над отцом, я научился высказывать собственное мнение.)
– Похоже, Бог ненавидит всю музыку двадцатого века.
Отец багровел от гнева, когда я втаскивал Бога в наш мир.
– Говорят, Богу нравится конкуренция между «Пепси-колой» и «Кока-колой».
Молчание.
– Говорят, у Бога хипповая прическа.
Молчание.
После плановой прививки во время эпидемии гриппа:
– Говорят, Бог тоже колет себе мертвых микробов, чтобы они плавали в его крови и защищали от разной заразы.
Молчание.
– Говорят, если бы Бог водил машину, то выбрал бы спортивный «форд-лтд» семьдесят третьего года выпуска с бордовым откидным верхом, кожаным салоном и скошенными задними боковыми окнами.
– Передай-ка лучше маргарин, ворюга.
Я вновь существовал.
Полночь. Поминки позади. Ходил ли я на них? Да. Я даже выбрал наименее грязный костюм, приглушил одеколоном ненужные запахи и в меру сил старался выглядеть прилично. Но прежде мы с Джойс поехали за мамой. Ее квартирка находится около Лонсдейла, в новом блочном доме, построенном в стиле Тюдоров. Там есть ванна с гидромассажем, оптиковолоконная связь с миром, а во дворе – неискренняя надпись с наилучшими пожеланиями. Мама – единственная в доме, у кого нет детей, и соседи, узнав, что к малышам она равнодушна, сидеть с ними не рвется и, пожалуй, слишком много пьет, начали ее избегать. Когда я вошел в квартиру, мать сидела перед телевизором. На плите в консервной банке кипел суп – так давно, что превратился в тягучую несъедобную массу. Я кинул банку в раковину, где она яростно зашипела.
– Привет, мама.
– Здравствуй, Джейсон.
Я сел, наблюдая, как мать возится с Джойс. Хорошенько потрепав ее, она сказала:
– Лучше я все-таки останусь.
– Как скажешь. Потом расскажу, что там было.
– Какой приятный вечер сегодня. Теплый.
– Да.
– Пойду посижу во дворе. – Она взглянула на небо через застекленные двери. – Погреюсь на солнце.
– Я посижу с тобой.
– Нет, ты езжай.
– Тогда пусть Джойс с тобой останется.
Мать и Джойс воспряли от моих слов. Джойс любит присматривать за мамой: видно, быть собакой-поводырем заложено в ее генах, а со мной не так интересно – я и сам могу о себе позаботиться. Мама же сполна удовлетворяет потребность Джойс кому-нибудь помогать. Вот и хорошо.
Вечер стоял действительно теплый: август – единственный месяц, когда в Ванкувере постоянно хорошая погода. На улицах светло даже после заката. Парит так, что кусты и деревья по сторонам дороги, казалось, плавятся в микроволновой печи. Видимость на дороге – будто в компьютерной игре. От пыльцы воздух становился густым, почти жидким, однако царапал выставленную в окно руку, как песок. Я поразился, насколько сегодняшний день точь-в-точь повторял день смерти Кента.
Да и место то же самое. Я свернул на повороте и увидел отца: он стоял на коленях в мятом (видно даже на скорости семьдесят миль в час) похоронно-черном костюме. Отец… Он родился в долине Фрейзер в семье голландских фермеров-меннонитов*, чьи правила, надо полагать, были для него недостаточно строгими. Поэтому Редж отыскал свой собственный религиозный путь и прошагал по нему, одинокий и несчастный, через все семидесятые. Удивительно, что он не заработал рак от постоянных стрессов. Редж встретился с матерью, когда она продавала пончики в «Наффиз Донатс» – магазинчике по соседству со страховой компанией, где мой будущий папаша высчитывал вероятность и время смерти клиентов. Мать выросла на равнинах Ричмонда – теперь там все застроено домами в стиле Тюдоров. Ее смена в пончичной на три часа совпадала с рабочим днем отца. Поначалу ей нравились его сильные чувства и кажущаяся простота – чего только не творит с нами природа! – а отец, наверное, видел в ней белый лист, который можно изрисовать своей мазней.
Я остановился, чтобы посмотреть, как он молится. (Хотя после смерти Шерил я равнодушен к молитвам.) Из-за кустов ракитника едва проглядывали очертания его белого «форда». Стоя на коленях на обочине пустынной дороги, Редж походил на одинокого паломника. Глупый старик! Он распугал, оскорбил и предал тех, кто должен был остаться в его жизни. Одинокий, озлобленный, гордый псих. Но ведь и я стал таким же. Я горько смеюсь над этой иронией судьбы. Спасибо тебе, мать-природа.
На школьной стоянке меня посадили в полицейскую машину, предварительно постелив на заднее сиденье кусок брезента, и отвезли домой без всяких сирен. Когда я вошел через заднюю дверь на кухню, мать вскрикнула. На столе, около терки для сыра, стояла открытая бутылка «Кохлуа», и я понял – мама уже набралась. Уверен, что полицейским тоже все было ясно.
Мать не слышала новостей ни по телевизору, ни по радио, поэтому легко представить ее потрясение при виде меня, измазавшегося в чем-то темно-красном. Я же хотел только смыть с себя чужую кровь. Поэтому поцеловал ее, сказал, что со мной все в порядке, и пошел в ванную, оставив полицейских распространяться о случившемся. После укола успокоительного я мыслил ясно и трезво. Слишком трезво. Пока я раздевался, меня, непонятно почему, мучил вопрос: чем мать занимается каждый день? Она не работала, а значит, сидела дома между плакучими японскими кленами с одной стороны и замшелыми крышами домов – с другой. От такой скуки с ума сойти недолго. К моим семнадцати годам некогда разговорчивый Редж общался исключительно со своим Богом – столь строгим и требовательным, что из всех людей на земле только у моего отца (и, может быть, Кента) был шанс попасть в рай. Пару лет назад мать за обедом сказала: «Ты только представь, каково человеку считать, что вся его семья отправится в ад. А ведь твой отец искренне в это верит. Мы для него уже умерли. Мы – привидения».
Раздевшись для душа, я увидел, что засыпал пол в ванной крупинками засохшей крови. Я скатал одежду в клубок и выкинул ее через окно на задний двор, чтобы ночью ее утащили еноты. Я встал под струи воды, поражаясь, насколько спокойным и рассудительным сделал меня укол на стоянке. В таком состоянии я без труда посадил бы «боинг» с сотней пассажиров на борту. С неумолимой логикой новоиспеченного наркомана, я уже думал, где бы достать следующую порцию лекарства. Все лучше, чем думать о смерти Шерил.
Когда я вернулся в гостиную, мать замерла перед телевизором, а полицейские оживленно переговаривались по рации. Мама вцепилась в мою руку, и, стоя рядом с ней, я смотрел репортаж с места происшествия. Эти кадры до сих пор преследуют меня, словно их все еще предстоит полностью осознать. От маминой хватки мои пальцы побелели. Как бы я себя, интересно, вел без волшебного укола?
– Нам нужно поговорить с вашим сыном, мэм.
Через гаражную дверь в дом вошел Редж.
– Джейсон?
– Со мной все нормально, пап.
Он оглядел меня с головы до ног, и на его лице промелькнуло раздражение. Причина не замедлила себя проявить.
– Ну что ж. Хорошо. В школе миссис Эллиот сказала, что ты не ранен и тебя отвезли домой.
– Мы хотим задать вашему сыну несколько вопросов, сэр, – вмешался полицейский.
– Шерил убили… – запричитала с кресла мать.
Редж сверкнул глазами на полицейского:
– Зачем это вам расспрашивать моего сына?
– Так положено, сэр.
– Джейсон, о чем они хотят тебя спросить?
– Понятия не имею.
– Ты что, не слышал меня? – взвизгнула мать.
Отец проигнорировал как ее, так и вести о Шерил.
– При чем здесь мой сын? – спросил он.
– Ваш сын был в столовой, – начал объяснять полицейский. – Не швырни он тот камень, кто знает, сколько еще было бы жертв.
– Камень?
– Да. Смекалка вашего сына…
– Этот камень убил главного бандита, – перебил второй полицейский.
– Бандита? – передразнил первый. – Ну уж нет – всего лишь психованного пацана с ружьем.
Отец повернулся ко мне:
– Ты сегодня убил человека?
– Ваш сын – герой, сэр, – почтительно сказал полицейский.
– Джейсон, я с тобой разговариваю. Ты убил человека сегодня?
– Угу.
– Ты намеренно его убил?
– Да, намеренно. По-твоему, лучше, чтобы он меня пристрелил?
– Я тебя не об этом спросил. Я спросил, намеренно ли ты убил человека.
– Мистер Клосен, – сказал первый полицейский, – вы, наверное, не поняли. Ваш сын спас жизнь десяткам детей.
– Я понял, – процедил Редж, – что мой сын возжелал убить человека в сердце своем и не справился с этим порывом. Мой сын впал в грех. Мой сын – убийца. Это я понял.