Египетское правительство приобрело 44 % всех акций, 53 % было размещено во Франции, 3 % в других странах. Строительство канала было начато 25 апреля 1859 и завершено в 1869 году.
Вернувшись на родину, Лессепс был объявлен национальным героем. Во Франции виконт, отметивший уже свое 64-летие, женился на 20-летней Луизе-Элен Отар де Брагар. Несмотря на разницу в возрасте и насмешки скептиков, этот брак оказался счастливым, в нем родилось 12 детей. В 1879 году, ровно через 10 лет после завершения суэцкой эпопеи, Фердинанд Лессепс с согласия правительства Колумбии создал акционерное общество «Всеобщая компания Панамского межокеанского канала».
Чтобы объяснить потенциальным акционерам, какие выгоды сулит сооружение канала между Тихим и Атлантическим океанами, Лессепс развернул мощную пропагандистскую кампанию в прессе. Подписка на акции начала быстро расти. Но немало денег съела сама рекламная кампания. К тому же выяснилось, что трассу будущего канала пересекает американская железная дорога, и компания купила ее по тройной цене. Так, еще до начала земляных работ было истрачено 60 млн долларов (две трети от стоимости Суэца).
В 1885 году, когда средства от продажи акций уже почти иссякли, руководители компании задумали пополнить кассу, проведя лотерею. Лотерея, которая принесла 254 млн франков вместо предполагавшихся 720 млн, положения не исправила. К 1889 году компания растранжирила около 1,3 млрд франков (260 млн долларов) – деньги 700 тысяч человек, а между тем канал не был прорыт и на четверть.
В начале 1889 года было официально объявлено о банкротстве компании Панамского канала, которое повлекло за собой разорение тысяч мелких инвесторов. Затем началось расследование, выявившее грандиозный коррупционный скандал: для того чтобы спасти строительство канала, руководство компании подкупало и французских чиновников с депутатами, и журналистов, а также их колумбийских коллег.
Слово «Панама» стало синонимом финансовой авантюры. Несколько депутатов парламента покончили жизнь самоубийством.
Галерея изящных искусств на парижской всемирной выставке. 1889 год.
После произошедших событий Гюстав Эйфель неохотно дал указание своим людям в Панаме прекратить работу. Даже когда Всемирная выставка убедила западные страны не недооценивать французский промышленный дух – «французская трудоспособность не бездействовала ни на мгновение», – предприятие на канале находилось в предсмертной агонии. По всей Франции семьи были финансово разорены. В июле Эйфель подписал документ, возвращающий 600 000 долларов и передающий все оборудование и объекты, которые были построены, получателю, тем самым расторгнув свой собственный контракт. Он ожидал, что Панамский канал станет его последней великой работой, еще одним колоссальным инженерным проектом во славу Франции и гораздо более значительным, чем его турне. Увы, этому не суждено было сбыться.
Его величество на башне
В 8.00 утра в пятницу 2 августа все, кто работал на Эйфелевой башне, находились в состоянии напряженного ожидания: когда Насир ад-Дин, Его Величество Персидский шах, Царь царей, прибудет, чтобы подняться на башню? Репортеры «Фигаро», дамы, торгующие безделушками и сигарами, официанты, лифтеры – все в своих лучших воскресных нарядах и украшенные букетами цветов и медалями – столпились у перил платформы, чтобы посмотреть на мост Иена, чтобы мельком увидеть императорское ландо и его почетный караул драгун. После двухнедельного зимнего дождя несколькими днями ранее милосердно выглянуло солнце, и это было самое ясное летнее утро.
К одиннадцати часам люди из «Фигаро», понимая, что делегация опаздывает, позвонили в офис башни, жалобно спрашивая: «Он придет?» Внизу, на ярмарочной площади, они увидели только толпу зевак и колышущееся море женских цветных зонтиков, развернутых для защиты светлой кожи. К полудню на башню опустилась пелена разочарования: его величество шах, несмотря на официальное предварительное уведомление, не собирался приезжать.
Два дня назад, в середине дня, шестидесятилетний шах, чья королевская династия происходила от Дария Великого[30], совершил свой первый неофициальный визит на Выставку. Несмотря на невысокий рост, он был поразительной личностью с темными усами, высокой каракулевой феской и яркой униформой, украшенной очень крупными драгоценными камнями. «Его величество, – сообщал Парижский вестник, – немедленно отправился на Эйфелеву башню, но, поднявшись на несколько ступенек, ведущих к лифтам, отказался от своего намерения подниматься выше».
Шах быстро восстановил хладнокровие и приступил к другим соблазнам ярмарки. Во время двух предыдущих государственных визитов восточная экстравагантность шаха стала легендой, и теперь, когда он прогуливался по ярмарке, радуя сердца продавцов. Его тянуло к выставке огранки алмазов в Антверпене, где он пополнил свою коллекцию королевских драгоценностей, купив большой черный бриллиант за 32 000 франков (6400 долларов). Затем «на протяжении всего своего путешествия шах делал многочисленные покупки в разных киосках, мимо которых проходил, к большому удовлетворению владельцев киосков».
Его первый визит на ярмарку завершился тем, что кавалькада экипажей[31] шаха, возглавляемая скачущими драгунами, пересекла Сену по мосту Альма, направляясь к 43-й улице Коперника, роскошному особняку в большом парке, окруженном стеной. Принадлежащий Французской республике особняк был свежевыкрашен, позолочен и богато обставлен антиквариатом времен правления Людовика XV и Людовика XVI. Шах занимал весь второй этаж, и с частного итальянского балкона своей спальни он мог видеть ту самую Эйфелеву башню, на которую до сих пор отказывался подниматься.
На этой самой демократической и республиканской из мировых ярмарок французское правительство наслаждалось визитом каждого члена королевской семьи, как и Гюстав Эйфель. Конечно, высоко над Парижем, на своей башне, Эйфель не находил ни одного набора восходителей, столь политически удовлетворяющего, как иностранная знать. Первыми пришли принц и принцесса Уэльские, пренебрегая выраженным желанием королевы Виктории, чтобы ее правительство бойкотировало ярмарку. В последующие недели он имел удовольствие приветствовать в своей республиканской башне бывшую королеву Испании Изабеллу II, чье плохое правление привело к ее изгнанию в 1868 году, за которым вскоре последовало ее отречение. Теперь она долгое время жила в Париже и была отъявленной распутницей. В течение лета взошли и другие члены королевской семьи: герцог Эдинбургский, адмирал британского флота; будущий русский царь Николай II и Тевфик-паша, египетский хедив. 22 июля принц Китияхара, наследник престола Сиама, и его младшие братья Правита Чира и Раби были доставлены в сопровождении членов Сиамской миссии. Уже на следующий день греческий король Георг посетил его, не обращая внимания на сильный ливень, мешавший обзору. Поскольку его королева была царской принцессой, он решил поужинать в русском ресторане.
Самым экзотическим королевским гостем Эйфеля был мусульманский король Сенегала Дина Салифу, который присутствовал со своей свитой и оркестром из четырех человек, исполнявших фоновую музыку на струнных инструментах и ксилофоне. В последний день июля Эйфель совершил патриотический переворот, поскольку с ним на вершине башни был не кто иной, как посол Германии, правительство и частные предприятия которого демонстративно бойкотировали ярмарку.
В тот самый день, когда шах сбежал, король Салифу поднялся на башню со своей королевой и их свитой для своего второго визита. По этому случаю король и королева привезли с собой восемь молодых принцев, – все они хорошо говорили по-французски, отмечает «Фигаро» de la Tour, – которые были доверены сенегальскому королю для поездки во Францию. Его собственный сын, принц Ибрагим, вскоре отправится в Алжир, чтобы поступить там в лицей. Королевские музыканты снова заиграли на своих инструментах на вершине башни, когда «Фигаро» отправилась в печать.
После стольких неудачных королевских визитов неспособность персидского шаха подняться была должным образом отмечена и осмеяна. Казалось, Царь Царей размышлял о своем неловком уходе с Эйфелевой башни и последующей неявке. Ибо в субботу 3 августа около полудня репортер «Нью-Йорк таймс», прогуливавшийся по первой платформе башни, остановился на своем круге не в силах поверить своим глазам – мог ли это быть персидский царь, поднимающийся по лестнице, одетый в синюю тунику в турецком стиле с эполетами из золотой тесьмы и небесно-голубыми брюками? «К моему удивлению, – писал он, – и полному ошеломлению сбитых с толку властей, наверх взобрался шах. Он пытался набраться храбрости с самого своего приезда, но так и не поднялся выше третьей ступеньки, и вот он здесь, совсем один, далеко впереди своей испуганной свиты и похожий на очень блестящую, встревоженную рыбу, внезапно приземлившуюся из глубокой воды на возвышенности. Такой забавной сцены замешательства я никогда не видел».
Павильон Мексики на парижской всемирной выставке. 1889 год.
Репортер «Фигаро» стоял прямо за спиной Его величества на лестнице. Чиновник башни взволнованно позвонил в крошечный отдел новостей, чтобы сообщить, что имперское ландо шаха неожиданно остановилось у подножия башни и что шах вышел и объявил о своем намерении подняться. Месье Сен-Жак Фигаро бросился вниз на лифте «Отис», и действительно, там был Насир ад-Дин, поднимавшийся по западной лестнице в сопровождении двух светловолосых чиновников. «Король поднимался медленно, останавливаясь на несколько минут на каждой площадке, любуясь видом, который всегда так прекрасен. После прогулки по внешней галерее первой платформы… персидский шах облокотился на балкон и долго любовался пропорциями сооружения, оживленно беседуя с месье Бергером и Ансалони. Его окружила большая толпа. Слуги из русского ресторана поднесли монарху цветы».